Страница 9 из 29
А что я? — москвич я, я хрупок и мал
Однажды в сердцах я ей вот что сказал
Мужчина ведь мужественней и сильней
Быть должен — на том и рассталися с ней
Кто это полуголый
Стоит среди ветвей
И мощно распевает
Как зимний соловей
Да вы не обращайте
У нас тут есть один
То Александр Пушкин –
Российский андрогин
Когда мы с Орловым в Калуге лепили
Рельеф, там солдаты у нас уходили
А малые детки глядели им вслед
Маленькие такие
С Орловым любили мы то что лепили
И между собою любовно шутили:
Идеологический вот мол объект
Под самое же завершение вещи
Дело было, помню
Одна из живых там случившихся женщин
Застыла при виде дитяти лепного
И молвила тихо: Вот мне бы такого!
И был словно из-под земли этот глас
И члены все одеревенели у нас
Вот так мы искусством играем, бывает
А народ, Орлов
Искусство серьезно-таки понимает
Недвусмысленно
Мы будем петь и смеяться! –
И мы будем петь и смеяться! –
Да, но мы будем петь и смеяться как дети!
Эх-хе-хе, а нам это уже не под силу
Шостакович наш Максим
Убежал в страну Германию
Господи, ну что за мания
Убегать не к нам а к ним
И тем более в Германию!
И подумать если правильно
То симфония отца
Ленинградская направлена
Против сына-подлеца
Теперь выходит что
Два скульптора стоят перед стихией –
В их мастерской вдруг прорвало сортир
И жижа ползает между творений
Так в верхний мир ворвался нижний мир
Меж двух миров, обоим не ровня
Они стоят, не по себе им стало –
Вот верхний мир сорвется с пьедестала
И их расплющит столкновенье сил
Людмила Зыкина поет
Про те свои семнадцать лет
А что ей те семнадцать лет
Тогда она и лауреатом
Ленинской премии-то не была
Вот мне про те семнадцать лет
И плакать бы как про утрату
Что приобрел я за последующие двадцать лет?!
Оглядываюсь, шарю по карманам — ни премии,
ни почета, ни уважения, разве что
в годах приобретение –
да это все равно что утрата
Так Лермонтов страдал над жизнью
Ее не в силах полюбить
И Шестов так страдал над книгой
Ее не в силах разлюбить
И Достоевский так над Богом
Страдал не зная как любить
Так я страдал над государством
Пытаясь честно полюбить
Вот так я среди всех страдаю
И не хотят меня любить
Я трогал листы эвкалипта
И знамени трогал подол
И трогал, в другом уже смысле
Порою сердца и умы
Но жизни, увы, не построишь
На троганье разных вещей
Ведь принцип один здесь: потрогал –
А после на место положь
Вот Достоевский Пушкина признал:
Лети, мол, пташка, в наш-ка окоем
А дальше я скажу, что делать
Чтоб веселей на каторгу вдвоем
А Пушкин говорит: Уйди, проклятый!
Поэт свободен! Сраму он неймет!
Что ему ваши нудные мученья!
Его Господь где хочет — там пасет!
А что в Японии, по-прежнему ль Фудзи
Колышется словно на бедрах ткань косая
По-прежнему ли ласточки с Янцзы
Слетаются на праздник Хоккусая
По-прежнему ли Ямомото-сан
Любуется на ширмы из Киото
И кисточкой проводит по усам
Когда его по-женски кликнет кто-то
По-прежнему ли в дикой Русь-земле
Живут не окрестясь антропофаги
Но умные и пишут на бумаге
И, говорят, слыхали обо мне
Дай, Джим, на счастье плаху мне!
Такую плаху не видал я сроду.
Давай, на нее полаем при луне,
Действительно — замечательная плаха!
А то дай на счастье виселицу мне,
Виселицу тоже не видал я сроду.
Как много удивительных вещей на земле,
Как много замечательного народу!
Вот я, предположим, обычный поэт
А тут вот по прихоти русской судьбы
Приходится совестью нации быть
А как ею быть, коли совести нет
Стихи, скажем, есть, а вот совести — нет
Как тут быть
Когда пройдут года и ныне дикий
Народ забудет многие дела
Страх обо мне пройдет по всей Руси великой
Ведь что писал! — Но правда ведь была!
То, что писал
Черт-те что писал
И страх какой
И правда ведь была
И страх пройдет по всей Руси великой
Стужа синяя с утра
Снег алмазный расцветает
Радостная детвора
От восторга замирает
Потому что этот край
Эти детки, эта стужа
Суть обетованный рай
Замороженный снаружи
И снутри для вечности
Частной человечности
В обход
В Японии я б был Катулл
А в Риме был бы Хоккусаем
А вот в России я тот самый
Что вот в Японии — Катулл
А в Риме — чистым Хоккусаем
Был бы
Большой театр проходя
Я видел балерин прекрасных
С лицом кошачьего дитя
И выправкой статуй древесных
О, милые мои! — подумалось –
Пляшите, понимая мир
Как нежно-каменный эфир
Вот только б это все не сдвинулось
Дыханьем жизни бронетанковой
Я маленькая балеринка
Всегда чего-то там такое
А не чего-то там другое
Моя прозрачна пелеринка
О, я гордячка, я беглянка
Бегу откуда-то куда-то
И нету мне уже возврата
О, Боже, где моя полянка? –
В Большом театре, дитя мое
Я маленькая балеринка
Живущая на склоне лет
Моя цветная пелеринка
Повылиняла весь свой цвет
А все не треплется, не рвется
И словно Делия легка
Да деревянная не гнется
Моя изящная нога
Сволочь, сука, блядь — не гнется! не гнется! не гнется! не гнется!
Я растворил окно и вдруг
Весь мир упал в мои объятья
Так сразу, даже страшно так
Вот — не обиделись собратья б
Некрасов, Рубинштейн, Орлов –
Но им я не подам и виду
Я с ними как обычно буду
Наедине же — словно Бог
Буду
Когда бы жил я как герои
Простые из моих стихов
Да вот, увы, я их хитрее
А ведь иначе мне нельзя
Поскольку вот они — герои
А ведь иначе им нельзя
За них хитра сама природа
А за меня, кроме меня
Кто хитрым будет?
Нету мне радости в прелести цвета
Нету мне радости в тонкости тона
Вот я оделся в одежды поэта
Вот обрядился в премудрость Платона
Но не бегут ко мне юноши стройные
И не бегут ко мне девушки чистые
Все оттого, что в основе неистинно
Жизнь на земле от рожденья устроена
Бедные! что без меня вы здесь значите!
Злые! оставьте меня вы в покое!
Вот я сейчас вам скажу здесь такое –