Беспечные мотыльки

– Были самоубийства?

Нэнси кивнул.

– Да. Одна из девочек, которую привезли вместе со мной, покончила с собой примерно на второй месяц пребывания в чайном домике. Похороны были очень пышные, как если бы мисс Мэй хоронила своего императора. Все расходы за похороны потом равномерно переложили на работниц чайного домика, увеличив, тем самым, их долг. Там всегда был этот выбор: либо прекратить все сейчас и оставить других молча погибать, либо же продолжать бороться.

Нэнси полулежал на узком диване за столиком. Тони было приятно чувствовать его легкое тепло. В баре негромко играла музыка. В углу возле стены с картой города играли в бильярд. Шары бились друг о друга со звонким щелчком, катались из угла в угол.

– Долго ты был шисута?

Нэнси помолчал, вспоминая.

– Где-то полгода.

– Какой был следующий уровень?

– Онэйсан.

– Что нужно было для того, чтобы получить этот статус?

– Чтобы стать онэйсан, нужно было как минимум знать фразы вежливости по-японски, а еще исполнять танец с веерами. У онэйсан были преимущества: его допускали прислуживать в бани, что были в соседнем корпусе. Могли выпускать на прилегающую территорию, выполнить мелкие поручения. Онэйсан мог отказать клиенту, если он платил меньше 50, но не больше 200 долларов в неделю. И самое главное – пища и напитки онэйсан были на половину меньше сдобрены наркотиками. Плюс у них были комнаты на двоих или троих. Шисута жили в загонах, словно животные, по десять-двенадцать человек на одну комнату.

– Получается, ты так выучился японскому?

Нэнси улыбнулся.

– Да, пришлось. Просто, когда я еще был шисута, и увидел, как эта несчастная девочка повесилась, я решил, что не намерен тут умирать, как все остальные. Конечно, все окружение, само положение наше было очень незавидным. Многие девочки и мальчики, старшие по статусу, вели себя жестоко с нами. Что уж говорить о хозяйке!.. У нас буквально не было никого, кто мог бы защитить. Мы сбивались в группки, пытались выживать. Но чем дольше оставались на этом уровне, тем больше понимали, что так долго жить не получится. Среди некоторых онэйсан были сочувствующие. Добрые люди есть везде. Так я познакомился с Кимико. О, она была чудесной девочкой!.. Очень добрая, очень нежная. Она научила меня японскому.

– Но был уровень еще выше, верно?

Нэнси налил Тони и себе. Отпил вина. Потерся щекой о его плечо.

– Ты смышленый, угадал. Выше онэйсан стояли юдзе. Они были элитой. Только юдзе обслуживали бани, а еще им позволялось выходить в город, иметь пять личных вещей. Иногда юдзе вывозили в отели и публичные бани в самом городе. В их еду не добавляли наркотиков. Но были и свои требования: нужно было владеть бытовым японским, потому что основными клиентами в банях чайного домика были зачастую якудза и их люди. Еще нужно было уметь играть на сямисэне – это что-то наподобие гитары – вести чайную церемонию, и вообще развлекать, если необходимо, – Нэнси сменил позу, доставая пачку сигарет, – Юдзе не пользовались обычные клиенты. Их уровень: те, которые могли оплатить свыше 300 долларов в неделю.

– И ты дошел до этого уровня? Дошел, верно? – Тони поймал себя на мысли, что внутреннее очень сопереживает Нэнси. Как будто тот рассказывал ему события остросюжетного боевика, где место действия было расположено в Джапантауне. Нэнси улыбнулся, выпуская сигаретный дым сквозь ноздри.

– Да, добрался и до него. Но только к третьему году своего пребывания в чайном домике.

– И ты все это умеешь делать: чайные церемонии, гитара, прочее?

Нэнси кивнул, смущенно улыбаясь. Прижался к Тони плечом.

– Если будешь душкой, может быть, станцую для тебя танец с веерами. Когда-нибудь, – он рассмеялся.

– Стало легче? Когда ты оказался на вершине касты? – Тони почувствовал, как опьянение понемногу ослабляет обручи, схватившиеся вокруг его сердца от рассказа Нэнси. Тот покачал головой.

– Нет, к сожалению. Легче там не становилось никогда, – он помолчал, куря. – Самое ужасное – это якудза. Это самые страшные люди, которых я когда-либо встречал. Представляешь, у них все тело в татуировках. Они входили в ресторан, одетые в лучшие костюмы, и по ним не было заметно, что они мафиози. Но как только они оказывались в бане и снимали с себя одежду – как будто все их преступления были выписаны на коже!..

– Они делали что-то плохое? С вами?

Нэнси нахмурился.

– Никому из клиентов нельзя было трогать юдзе. Я имею ввиду, причинять физическую боль, оставлять следы на теле. Якудза можно было делать все. Как-то мы обслуживали нескольких с другими девочками в бане. И вдруг услышали выстрел. Это одна из девочек осмелилась посмотреть в лицо клиенту, когда сидела на нем сверху. Он ее пристрелил. Затем скинул с себя и присоединился к соседу. А ее тело так и лежало на полу, пока мы не закончили.

– Боже мой, Натан…

– С якудза были правила: нельзя смотреть им в глаза, нельзя им перечить, нельзя заговаривать с ним первый. Они такое с нами вытворяли!.. Ты как-то спрашивал, не страшно ли мне садиться в машину к незнакомцам. Нет, сладкий, после якудза мне уже ничего не страшно. Я видел худших, – Нэнси захохотал, откинув голову. Потом успокоился. Опять привалился к Тони.

– Как же ты сбежал? Мама Дора и Сэмми тебя спасли?

– Тони, милый, давай выпьем абсента! – не слыша его, вдруг встрепенулся Нэнси, – Ты пил когда-нибудь абсент? Не просто зеленую водку, а настоящую настойку из полыни? Пил?

– Нет, не пробовал. Да и ведь она же запрещена у нас.

– Ах, сладкий, какой ты!.. – Нэнси любовно потрепал его за щеку, – Когда ты так наивно обо всем этом говоришь, ты такой милый. Пьер! – он соскочил с места и приблизился к барной стойке. Сказал там что-то по-французски, затем, сияя, вернулся. Тони отметил, как в Нэнси разгорается вновь это порочное пламя, эта лихорадка, которая заражает его и всех окружающих неведомой, глубинной, разрушительной страстью. На часах было начало десятого.

Тони поднялся, когда Нэнси, присев на высокий стул возле стойки, поманил его.

– Как тебе удалось выбраться оттуда? – спросил Тони, пока бармен готовил напиток: смачивал кусочек рафинада на ложке абсентом, поджигал его, следил, как карамель стекает сквозь отверстия ложки в напиток, добавлял воду, водил долькой лимона по кромке стакана.

– Нам можно было выходить в город, я же говорил? – Нэнси следил за колдовством бармена, будто завороженный, – Когда Кимико была еще жива, она говорила, что в Кастро есть мадам Тома. Она общается с американцами и помогает некоторым из чайного домика бежать.

– Подожди, ты не говорил, что Кимико погибла. Как это произошло?

Нэнси подвинул к себе стакан с мутным зеленоватым напитком. Махом выпил, поморщился от крепости. Зажевал лимоном. Перевел шальной взгляд на Тони.

– Лапушка, ну, какое теперь дело? Давай еще немного выпьем, а потом пойдем танцевать? Здесь в конце улицы есть клуб «Ван Гог». Пойдем туда, а?

Тони не понимал, что происходит. Как будто что-то дремало в Нэнси весь день, а сейчас, с приближением ночи, начало пробуждаться. Он выпил свою порцию. Сухой, крепкий алкоголь мгновенно сжал в кулак все, что у него было внутри. Бармен тем временем готовил вторую порцию.

– Мне… мне не нужно больше, – сказал ему Тони. Нэнси соскочил со своего места и прильнул к нему.

– Нужно выпить три стакана, чтобы увидеть зеленую фею, – зашептал он ему на ухо, горячо дыша в щеку, – Она покажет тебе настоящий город. Саг-Франциско – безумный танец жизни.

– Ты говорил так о Лас-Вегасе, – Тони попытался усадить его на место. Но Нэнси остался стоять на ногах. Повернулся к барной стойке, подвигая к себе второй стакан.

– Какая разница? – осушив его, спросил он, подмигнув. Затем звякнул ключами от номера, – Я только переодеться. Подожди немного, сладкий.

Тони сокрушенно выключил диктофон, когда Нэнси оставил его. Впрочем, для газеты хватило бы и десятой части того, что он узнал в Сан-Франциско. И то многое придется опустить, потому что подобное шокирует, отталкивает, заставляет отбросить от себя написанное, вызывает желание сразу броситься в окружающую жизнь, начать наслаждаться каждым моментом, дорожить тем, что имеешь. Но в глубине души Тони чувствовал, что хочет узнать всю историю целиком, от и до. Ему казалось, так он сможет лучше понять то, что сейчас происходит с Нэнси.