Страница 6 из 20
– С чего мне это делать, Эндж?
– С того, что ты ведь меня предупреждал и все такое, – огрызаюсь я.
Все что есть внутри меня – кровоточит, разодранное в лохмотья.
Меня ведь и вправду предупреждали. Не один раз. Но я не хотела слушать советы от человека, решившего, что моя любовь к нему – это очень неудачная шутка. И не хочу сейчас.
– Мне ужасно жаль, что ты оказалась в этой ситуации, Эндж, – без всякого укора замечает Ник, – он изначально не был тебя достоин.
– Это не твое дело.
В который раз я это повторяю? В тысячный? Когда он уже меня услышит?
Когда поймет, что его жалость для меня оскорбительна?!
Наверное, стоило сказать ему, чтобы и эту свою передачку уносил с собой обратно, мне от него ничего не нужно, но прежде чем я соображаю это сделать – я вытаскиваю из его сумки лежащий сверху свитер и замираю.
Дзынь, дзынь – брякает за спиной прошлое.
Длинный свитер с пингвином, уютная розовая толстовка, этакое мини-платье, которое совершенно не к лицу той, что следит за тем, чтобы тридцать человек подчиненных её отдела занимались на работе работой.
Но для того, с кем ты так часто зависала не на работе. Ездила на выходные за город…
Для того, от кого секретов не было…
– Я думала, ты пошутил про мою одежду, – севшим голосом комментирую я, – или заехал ко мне, взял у Ангелины…
– Подумал, что лучше возможности вернуть тебе твои вещи у меня уже не будет.
Ох-х…
Даже не думала, что слово “Вернуть” может вот так глубоко полоснуть меня по сердцу. Звучит так, будто они ему были поперек горла и ужасно не терпелось избавиться от этих ужасных напоминаний об ошибке по имени “Анжела”.
– Помойки работают без выходных. Давно мог избавиться от моего тряпья, раз оно тебе так мешало, – бесцветно произношу, вытаскивая из сумки еще и три своих футболки. Теплые носки, в которых я часто шастала по квартире Ника, когда мы засиживались и уезжать куда-то становилось поздно… Бог ты мой, тут даже заколка есть, которой я закалывала волосы.
И кружка…
И…
Господи, сколько же всего я умудрилась оставить у Ольшанского в квартире?
– Оно не мешало, – спокойно откликается Ник, – я все никак не мог найти повода их к тебе привезти. Ну или… Может, сам не хотел их отдавать и цеплялся за них до последнего.
Мне кажется, я слепну от этой его фразы. Он? Цеплялся? И как это вообще понимать?
Если задаваться вопросом – кто мой самый лютый враг, я не назову имени.
Мой враг – не человек, мой враг – моя же надежда. Стремление обмануться. Стремление желать того, что мне по умолчанию не положено.
И вот, пожалуйста.
Одна его фраза о том, что я что-то для него значила – и мое горло сводит всеми теми эмоциями, что я ежедневно сглатывала.
Так было тысячу раз. Тысячу раз за три года он говорил мне, что я для него важна. Что лучше меня в его жизни друга не было.
Вот только…
Что было после этого?
Я помню.
– Скажи мне, может, ты отменил свадьбу? – спрашиваю шепотом, игнорируя, что в палате царит абсолютная тишина. – Может, хочешь сказать мне, что тебе жаль, что вел себя со мной как конченный ублюдок?
Что-то вздрагивает на дне серых глаз Ника. Что-то… Мне этого недостаточно. Я устала быть второстепенной героиней. И простого “что-то” мне уже мало.
– Нет? Тогда какого черта ты себе позволяешь? – я снова обнимаю себя за плечи. У меня есть одна я, и это мне следует помнить.
– Я говорю, что скучаю по дням нашей дружбы, – тихо откликается Ник, осторожно касаясь моей лопатки, – думал, может, и ты тоже…
Вот оно. Дружба. Большего мне не предлагают, не так ли?
Дедушка Мороз, я хочу уже перестать испытывать боль, разговаривая с этим мужчиной. Я буду хорошо себя вести еще лет десять или двадцать, только подари мне в этом году исцеление от него навсегда!
– Правда хочешь знать? – я разворачиваюсь к Ольшанскому лицом, говорю с яростью, едва разжимая губы. – Скучаю ли я по времени, когда я смотрела тебе в рот? Когда изо дня в день замирала от всякой твоей улыбки, от каждого взгляда в мой адрес? Как каждое утро выбирала платье, надеясь, что ты увидишь во мне женщину? Как позволяла тебе лежать на моих коленях по вечерам и думала, что это что-то значит. А это ничего не значило, Ник. Ты вставал и смотрел не на меня. Влюблялся. Жил полной жизнью. А все что должна была делать я – молча ждать. Ждать, когда ты разочаруешься и снова позвонишь мне, потому что не с кем посмотреть хоккей пятничным вечером. Ждать и быть той, на которую ты никогда не посмотришь.
– Энджи…
– Нет, Ник, я не скучаю, – я не позволяю себя перебить, – это были самые паршивые три года в моей жизни. И лучше бы их не было. В идеале – лучше бы и нам с тобой не знакомиться, но тут уж как вышло.
Он не говорит, но говорить тут и не о чем.
Он снова пытается ко мне прикоснуться, но я настолько отчаянно хочу, чтоб он ушел, что ощущаю его пальцы в паре сантиметров от моей кожи. Шагаю подальше, а потом резко прихватываю его сумку и переворачиваю её над кроватью. Что-то сыплется, что-то катится, что-то хлопает, падая аж на пол.
– Уходи, – я впихиваю сумку ему в руки не глядя, – и сделай одолжение, не навещай меня больше. У тебя беременная невеста. О ней и беспокойся.
Я замолкаю и слышу все.
Свое сердце, что вот-вот захлебнется в предсмертной агонии.
Его дыхание, каждый вдох которого отдается в моей душе колокольным боем.
Уйди! Уйди! Уйди!
Я думала – это навязчивая мысль, оказалось – привязчивый шепот. Слово, которое не сходит с моего языка.
Пара минут, что он стоит за моей спиной, кажется мучительной вечностью.
А потом – все-таки хлопает дверь за моей спиной.
Наконец-то.
Я бессильно сползаю на кровать, умудряюсь сесть на чашку, приходится её из-под себя вытаскивать.
– Вот это страсти у вас, – вполголоса комментирует Ирина, – не хочешь поподробнее рассказать, какой он козел?
Я бессильно болтаю головой. Не сейчас, не сегодня, не в этой жизни.
Взгляд мажет по полу, цепляется за ярко-зеленое пятно.
Склоняюсь ближе, тянусь пальцами к нему, понимаю, что пальцы скользят по твердой книжной обложке. Стаскиваю с носа залитые слезами очки, притягивая к носу свою находку.
“Тяжелый цвет Куртейна. Зеленый”.
Эту часть… Я еще не читала… И как он догадался?
Открываю книгу, скольжу по строчкам взглядом.
Буквы складываются в слова. Слова в спокойствие. Вот так-то лучше…
Пожалуй, Галина Дмитриевна права.
К психологу мне все-таки надо.
4. Ник
– Проходите, – медсестра открывает мне дверь и уступает дорогу.
Мама, когда я подхожу, опускает на одеяло планшет.
Для матери “неприлично взрослого мужчины” она у меня очень современная. Впрочем это не странно, она всегда такой была. Задавала мне с сестрой высокую планку.
– Коль, я просила же не грузиться, – бурчит мать, – у тебя полно беготни со свадьбой. Алька сегодня уже приезжала. Чего ты носишься через всю Москву к больной старухе?
Народная примета, если Карина Вадимовна Ольшанская начинает брюзжать, значит, понимает, что её пришли отчитывать. И ведь есть за что.
– Мне на тебя настучали, – укоризненно замечаю я, – просили напомнить, что в этой клинике не просто так жесткий режим.
– Всего одна сигарета, – мать прячет глаза, – когда они уже перестанут жаловаться тебе по такой мелочи?
– Не бывает мелочей после удаления легкого, мама, – терпеливо проговариваю я, – тебе уже стоит принять как данность необходимость смены образа жизни.
– И когда я успела вырастить такого зануду?
Я развожу руками. Ответ на этот вопрос мучает мою мать уже тридцать с хвостиком лет.
Увы, вынимаю руки из карманов, я совершенно зря.
– А это что? – мать цепко впивается взглядом в левую руку.
– Ничего.
– Ну уж нет, сынок, давай показывай.
А как оживилась-то, почуяв, что и сама может устроить мне выволочку. Глаза аж засверкали. Что ж, объясняться мне все равно сегодня еще придется, можно и порепетировать легенду.