Хранить вечно

Кстати, мой друг, с большим удовольствием прочитал твоё, как ты сам пишешь, «Вступление к истории Карфагена». Очень интригующе. И стиль хорош (твои записки об этрусках всё-таки, на мой взгляд, слегка суховаты). Надеюсь, продолжение не заставит себя ждать?

Старина Гней, когда я был у него в Антиохии в последний раз, говорил о том, что в Роме много шуму наделала книга некого Федра, баснописца. Что якобы прошёлся он в ней по нашей знати, посбивал с неё глянец и лоск, и что ясно видны в некоторых строчках прозрачные намёки на лиц вполне конкретных. Ты мне об этом Федре ничего не писал. Если сможешь, пришли мне эту книжку с обратной оказией. Любопытно посмотреть.

P.S. И пришли мне «Романскую историю» Гая Патеркула – я начал читать её у Гнея, но не дочитал, уехал.

P.S.S. Кипра, между прочим, до сих пор на тебя дуется – из-за твоего развода с Ургуланиллой. Женская блажь, конечно, но понять её можно – они ведь всё-таки подруги.

Скол третий

Палестина. Кесария – Габа́ – Се́пфорис – Кафа́рнаум

DCCLXXXIII ab U. c., Januarius-Martius

1

– Эй, малый! Поди-ка сюда!

Лопоухий пацан, одетый в невообразимое рваньё, поднялся от небольшого, сложенного из мелкого плавника и щепочек, костра, возле которого он грелся, и, опасливо приблизившись, остановился шагах в пяти.

– Знаешь, что это такое? – спросил Саксум, показывая ему на ладони блестящий аурихалковый дупондий.

Мальчишка, вытянув шею, вгляделся, шмыгнул носом и кивнул.

– Хочешь заработать?

Мальчишка кивнул опять.

– Мне нужны два осла. Или мула. Найди торговца, который бы мне их продал, и приведи его сюда. Сможешь?

Мальчишка подумал и кивнул в третий раз. Был он худой, костлявый, чёрные нечёсаные волосы слиплись у него на голове в сальные сосульки, голые руки были по локоть испачканы сажей, полосы сажи были и на лице.

– Ну раз можешь – давай! – сказал нетерпеливо Саксум. – Чего стоишь, как статуй?

Пацанёнок снова шмыгнул носом и, всё так же не говоря ни слова, крутанулся на месте и, взрывая босыми пятками песок и ловко лавируя между тут и там растянутыми для просушки сетями, помчался прочь, но не к городским воротам, как можно было бы ожидать, а в противоположную сторону – к виднеющимся неподалёку, за корпусами и мачтами вытащенных из воды многочисленных разновеликих судов, жёлтым приземистым домам прибрежной деревушки.

– Ты уверен, что он тебя правильно понял? – спросила Хавива. – Куда-то он побежал, по-моему, не туда.

Саксум повёл плечом:

– Да кто его знает… Понял, наверно, раз так резво помчался.

– Какой-то он совсем неразговорчивый, – отозвалась о мальчишке Хавива. – Может, немой?

– Может, и немой… – рассеянно откликнулся Саксум. – Главное, понимаешь, чтоб не глухой… – он проводил взглядом быстро удаляющуюся фигурку, дождался, когда та скроется за ближайшим домом, а потом повернулся к жене. – Ну что?.. Ты как?

– Лучше… Но всё ещё качает, – сказала Хавива и виновато улыбнулась.

– Ничего, – подбодрил её Саксум. – Скоро пройдёт… Тебе не холодно?

Хавива зябко повела плечами.

– Да вот… Что-то знобит слегка.

– Сейчас…

Саксум снял с себя тёплый шерстяной плащ и накинул Хавиве на плечи.

– А ты?

– А мне тепло…

Он не лукавил. Холодный северо-западный ветер сбивал пену с коротких злых волн, раскачивал голые мачты нескольких стоящих у пристани судов, прижимал к земле дым оставленного неразговорчивым пацанёнком костра. Но Саксуму неласковые прикосновения этого ветра были даже приятны – с того момента, когда он ступил на палестинскую землю, он ощущал внутри себя какой-то постоянный нервический подъём, какое-то восторженное клокотание: щёки у него горели, сердце толкалось в груди быстро и гулко, как во время любовного свидания или как перед боем, и ещё почему-то покалывало в кончиках пальцев. Подходила к концу их полугодовая дорожная эпопея…

Турма Саксума была расформирована в июне восемьдесят второго. Новый проконсул Африки Марк Юний То́ркват сразу же по приёмке дел у своего предшественника взялся за радикальное сокращение численности Третьего «Верного Августу» легиона, непомерно разросшегося за годы правления Долабеллы. В первую очередь, естественно, сокращались вспомогательные отряды.

Проторчав больше месяца в Ламбессе из-за постоянных проволочек с выдачей причитающихся по увольнении выплат, бывшие легионеры перебрались в Гиппо-Регий, где в ожидании попутного судна принялись усердно спускать полученное жалованье в многочисленных портовых питейных заведениях и лупанарах. Бо́льшая часть турмы Саксума состояла из кире́нцев – выходцев из либийского Пятиградья. Суда ходили туда из Гиппо-Регия крайне редко, деньги у загульных отставников всё не кончались, так что в конце концов комендант Гиппо-Регия, трибун-ангустиклавий, почтенный Во́лус Аэлий Скавр, измученный жалобами жителей города на разгул и бесчинства неугомонных отставников, приказал снарядить для них отдельную либу́рну – небольшое одноярусное судно – и в кратчайшие сроки отправить с вверенной ему территории. Как говорится: с глаз долой, из сердца вон. Однако, как это часто бывает, благое начинание одного начальника столкнулось с непониманием начальника другого. Префект флота легиона Нумерий Муна́тий Планк категорически воспротивился «разбазариванию» своих кораблей и запретил использование вверенной ему боевой единицы на цели, непосредственно не связанные с выполнением боевых задач. Дрязга получилась громкой. Дело дошло до проконсула. Быстрый в решениях и крутой на расправу Марк Юний Торкват решил дело одним росчерком пера: префект флота был разжалован в кентурионы и сослан в более чем сухопутную Тивесту, а почтенный Волус Аэлий Скавр, с учётом многочисленных его заслуг, был отправлен в почётную отставку и напоследок назначен старшим на трирему «Сала́кия», снаряжённую для перевозки двух сотен уволенных со службы легионеров, скопившихся уже к тому времени в порту Гиппо-Регия.

Большинство отставников плыло в метрополию. Поэтому трирему решили запустить по компромиссному маршруту: сначала до Ка́ралиса, что на Сардинии, потом – до сикилийского Лилиба́ума, где должны были сойти все, кто добирался на материк, а уже из Лилибаума – в Кирена́ику с промежуточным заходом на Ме́литу.

В путь отправились тихим солнечным утром за два дня до августовских Вина́лий, которые отставные легионеры уже готовились было отметить в гиппо-регийских попинах с размахом, необходимым для их, истомившихся на долгой службе, организмов.

Легионеров разместили на палубе, семейным отвели временно пустующую носовую боевую башню. Саксум и Хавива поначалу забрались на самый верхний её ярус, но, как оказалось, там гораздо сильней ощущалась качка, и Хавива вскоре запросилась вниз. Саксум не возражал. Он устроил Хавиву на первом этаже, на лежащих вдоль стены бухтах пенькового каната, а сам вновь поднялся на верхний ярус башни. Корабль шёл на север. Стоял штиль, паруса были убраны, и трирема продвигалась вперёд, повинуясь слаженным и мощным ударам полутора сотен вёсел. «Не-ле-НИСЬ!.. На-ва-ЛИСЬ!.. Неле-НИСЬ!.. На-ва-ЛИСЬ!..» – негромким хриплым хором задавали ритм зи́гиты – гребцы среднего яруса. Команда работала споро, так что хо́ртатор – начальник вёсельной команды – практически остался без работы. Он стоял в центре своего помоста и, засунув большие пальцы рук за широкий кожаный пояс, сонным взглядом наблюдал за действиями своих подопечных. Страшный плетёный бич – гроза лентяев и неумех – лениво свисал с его плеча. Саксум посмотрел назад. Красно-жёлтая полоска земли всё ещё была видна на горизонте. «Не-ле-НИСЬ!.. На-ва-ЛИСЬ!..» Вёсла с плеском взрывали зелёную воду. Жалобно прокричала увязавшаяся за кораблём одинокая чайка. Саксум долго, с какой-то невыразимой грустью смотрел на удаляющийся нумидийский берег, на землю, где прошла, ни много ни мало, а почти половина его жизни, где осталась его молодость, его юношеские мечты, где навсегда остались могилы его друзей, могила Ашера. Саксум вздохнул. Ведь даже похоронить по-человечески ему своего брата не удалось. Всех легионеров, погибших под Тубуском, погребли по романскому армейскому обычаю – в общей могиле…