Людолов. Мужи Великого Князя

– Крепкие у тебя, однако, хлопцы, – нарушил молчание людолов, обращаясь к отрубленной голове Вольга в кожаной сумке, притороченной к заводному коню. От тишины – тоже можно устать, хотя людолов умел ее ценить. – Не отстают совсем. Не думал, что «такие» у тебя – есть. Но ты ведь теперь об том не расскажешь – ты теперь далеко не так разговорчив, как ранее.

Голова в суме хранила молчание, и Нелюдь кивнул.

– Проклинаешь, поди? А чего ты хотел, поперев супротив Великого князя? Это было делом времени – ты ж бывший гридь, и должен был это понимать. Ишь – свое княжество решил содеять! Да еще и на земле Великого князя?! Вот теперь висишь в тороке*2. Твоего хлопца – убил. Знаешь, поди, уже? Ты поступил бы так же – так что не сильно-то там проклинай. Впрочем – можешь и сильно – вряд ли твоя нынешняя «мстилка» произведет на меня большое впечатление. А ватаге твоей – и так и так теперь конец. Никаких «новых» княжеств – прямая дорого под мечи княжьих гридней. Уж поверь – я постарался загодя.

Некоторое время он ехал молча, глядя на стремительно темнеющую округу. На мальчишку в таких ситуациях не было никаких указаний, оставляя решение на людолове, полагаясь на его чутье и расчет. Лют посчитал племянника атамана опасным в будущем для множества людей и, тем не менее, положился на удачу, пустив лишь одну легкую, дальнобойную стрелу из лука – и провидение само решило судьбу мальчишки. В отрицательную для него сторону.

– Со степняком связался, тьфу – сплюнул, сменив тему, людолов. – Начерта? Они ж кровь льют нашу что воду! Твоих же людишек кровь, если рассудить? Кем править-то собирался? Степняки б всех посекли, аль продали б – и остался б ты боярином без холопов, дурак.

Голова молчала – ей явно нечего было возразить.

– Хотя… Чести ради – кто я такой, чтобы осуждать другого? Иные, к примеру, скажут, что разговаривать с отрубленной головой – не по-христиански и вообще – дурной тон. А я им скажу – идти в задницу! Когда мотаешься неделями вообще без звуков человеческой речи – поневоле волков взвоешь от тоски по человеческой речи – ведь можно вообще забыть, как это делается. Да и по-христиански – это не ко-мне. Сам понимаешь. Мое дело – малое. Ничего личного, так что не серчай там, «боярин». А хлопцы – зря за мной гоняются. Чего привязались? Вот – молчишь, а я скажу – я просто так кровь проливать не люблю в отличие от тебя. Степняк разобиделся? Или кто еще такой лихой там у тебя? Будут упорствовать – найду способ спровадить в мир иной и их.

Походная сумка мерно стукалась о бок заводной лошади на ходу, словно кивая, и людолов продолжил.

– Там впереди трактир на перекрестке – пожалуй, там и заночуем. И лучше бы твои хлопцы б отстали – ей-ей. Хо! Заболтался я с тобой, однако, а у нас – гостья!

Почуял он ее раньше, чем увидел. Маленький светлый силуэт на дороге поначалу напряг (знал он эту разбойную повадку – выставить ребенка, аль женку чтоб путника остановить, задурить словами пустыми, а потом навалиться всей ватагой на ротозея), но других людей он не чуял, а потому направил коня в сторону силуэта, явно его дожидающегося.

– Ну? – коротко и многозначительно осведомился он.

– Добрый христианин, боярин батюшка – проводи за Христа ради до корчмы на перекрестке? – свежее милое личико, глаза круглые как у мышки, смотрят в сторону – явно неудобно просить, да и стесняется. Вон – даже ножкой непроизвольно дорожную пылюку трет. Молоденькая совсем девчонка – ну никак не больше восемнадцати, да и то – вряд ли.

– В лесу волков слышала. Проводи, Христа ради – обузой не буду.

За спиной у девушки имелась большая плетёная котомка.

– Так уж и не будешь? – с усмешкой уточнил Нелюдь, скинув капюшон. – А если я не боярин, не добрый, да и не христианин?

Тяжелым взглядом он вперился в побледневшее от увиденного личико, с усмешкой наблюдая бисеринку пота, что выступила у нее на виске и разинутый в удивлении рот.

– Ай, ай, как невежливо, – покачал он головой, выждав какое-то время, пока девчонка его рассматривала.

Та немного смутилась, но оторвать взгляда от ужасного лика не смогла. Конечно же, она узнала его, ведь даже на порубежье нет настолько диких людей, чтоб не слышали о любимом убийце Великого князя и его «красивой» физиономии. Вот он перед ней, во всей своей красе – рукой протяни, ухватишь за яйца – здоровенный, широченный, страшный, с длиннющей саблей на поясе и еще более страшным, огромным датским топором в чехле у седла.

– Ну? – вновь многозначительно уточнил он.

– А волков не боитесь? – неуверенно, невпопад спросила она.

– Зверь зверю глотку не вырвет просто так, без причины, – усмехнулся он, глядя на нее с высоты седла и своего немаленького роста. – Как тебя зовут?

– Василиса. Васька… А вас?

– Меня – по-разному. И зовут, и обзывают. Я уже и не упомню, как меня зовут на самом деле.

Он как можно приветливее улыбнулся, но по съежившейся еще больше фигурке понял, что сделал это зря – вот-вот лужу пустит. Улыбка никогда не красила его лицо – из-за всех шрамов она у него была похожа на судорогу, сводящую лицо в злобную рожу умалишенного. Девушка стояла, не жива, ни мертва, пауза затягивалась – страшный всадник не нападал, чтоб «снасилить и загубить душу невинную», как ожидалось, если верить слухам о нем, но и не уезжал, глядя в глубину уже по ночному темного леса. На секунду, всего лишь на краткое время, его страшные глаза блеснули совсем уж по-хищному, а замершая ухмылка стала похожа на плотоядный оскал. «Волколак! И впрямь!» – внутри бедной девушке все замерло и похолодело от догадки – ведь слышала?! Слышала, что о нем говорят, да не верила!

–Ты…

– Волколак, хочешь сказать? – ласково договорил за нее людолов.

От его голоса ей захотелось ломануться, не разбирая дороги в лес, но кажется силы от страха, совсем ее оставили.

– Может быть. Но разве же это помешает нам с тобой быть добрыми друзьями? – он лукаво улыбнулся, погрозив ей пальцем, не на секунду, не сводя с нее завораживающего, будто прицельного взгляда хищника. Так смотрит большой дикий кот за мышонком, неосторожно вылезшим у него перед мордой. Он видел тяжелую борьбу внутри ее, ее запах менялся вновь и вновь, и это его забавляло.

– Друзья? – выдавила она, наконец, решившись. – С волколаком? Ха-ха! Дружили волк с козой, правда не долго. До ночи, друзья, да? Потом – просто еда в одиночестве.

Не ожидавший такого ответа Нелюдь расхохотался во всю мощь своих могучих легких. Она тоже выдавила из себя робкую улыбку.

– С волками тогда мной только не делись – они мне не любы еще больше, чем ты.

Людолов вновь улыбнулся, но на сей раз – одобрительно.

– А ты смелая. Не боишься мне дерзить вот так?

– Ну, коль ты меня сожрешь – получается, мы сблизимся донельзя. Так что – не боюсь.

– Ну, чтож… Скажу как на духу – жрать тебя не хочу, – лукаво улыбаясь, ответил Людолов, поводя головой из стороны в сторону. – Людей вообще жрать – вредно для здоровья. В них говна много, веришь-нет, да вольнодумствования, от которого одни болезни. Лучше сожрем добрый окорок в таверне вместе! И, это, ты уж прости за то, что спугал, девка. Не хотел. Ну, вернее хотел, но – так, ничего дурного. Скучно мне, да и уже долго ни с одной живой душой и словом не перемолвился. Садись на заводную, коли не страшно. На лошади-то могешь?

– Могу, – робко улыбнулась она, блеснувшей надежде, все еще настороженно за ним наблюдая.

– Ну, так садись скорее! За мной тоже погоня – стоять столбом на тракте – нет времени.

Больше не тратя времени попусту, она взгромоздилась в седло заводной лошади, подивившись нескольким самострелам, притороченным к ней.

– Не видела самострелов ни разу?

– Нет, добрый молодец – не приходилось.

– И, надеюсь – не придется! Они голову доброму молодцу с плеч срезом срубить могут со ста шагов.

– А злому?

– И того хуже!

– Ты до сей поры не сказал, как тебя величать на самом деле, – напомнила она.

2

Торок – кожаная сума у седла, вероятно перенятая в обиход у степных кочевников.