Страница 30 из 43
Михей Дорофеев все это воспринимал безучастно, только, когда говорили ему о дочерях, сплевывал молча и отходил прочь.
Перед самым боем за Зеленый Дол Михей Дорофеев впустил ночью в церковь двух партизан. Они быстренько собрали из заранее припрятанных частей пулемет, установили на колокольне. Да ветер ненароком сорвал с одного из партизан фуражку, швырнул вниз, прямо на проходящего по улице попа.
Через полчаса Михея Дорофеева, его жену и десятилетнюю Стешку выволокли из их домишка, швырнули к церковной стене, где лежали изуродованные, но еще живые партизаны.
Прежде чем раздались выстрелы, кто-то (сама Стешка не поняла кто, не то отец, не то один из партизан, – было темно) подмял ее под себя…
На рассвете колчаковцы из села были выбиты. Расстрелянных подняли. Стешка была без сознания, но дышала – пуля задела ей только правый бок. Захар Большаков поднял ее, осторожно отнес в пустой домишко, приставил сиделку…
А потом время от времени приходил справляться о здоровье девочки.
Месяца через три в деревню приехала средняя дочь покойного Михея, помолилась на могиле родителя и уехала, забрав с собой Стешку.
В двадцать восьмом году Стешка вернулась. Сразу ее и не узнали – она превратилась в рослую, как и ее сестры, шуструю, с большими, чуть раскосыми глазами девушку.
– Вон ты какая стала! – удивленно воскликнул Захар.
– Ну да, такая, – хитро повела Стешка глазами. – А что?
– Ничего. Что вернулась, это хорошо. Домишко ваш совсем прохудился – подправим. А чего от сестры-то уехала?
– Померла она…
– Вот как…
– Ага. А я помню – ты все приходил ко мне, когда я раненая после расстрела-то лежала. Пирожки все приносил с клубникой и черемухой.
– Верно, кажется, и с черемухой, – рассмеялся Захар.
Постояли, помолчали. Стешка, припустив глаза, спросила:
– Значит, ты председатель тут?
– Да вроде.
– Значит, не придешь теперь… не принесешь пирожка с черемухой?
И, не дожидаясь ответа, убежала, сверкнув белками огромных глаз.
Обо всем этом все знали в деревне. Знал и Фрол Курганов. И поэтому повторил:
– Нечего глядеть на нее. У них с Захаром любовь давняя…
– Ну… давняя ли, крепкая ли, я не знаю. И все ж таки замечаю, как деваха при виде тебя ноздрей подрагивает. И я на твоем бы месте… Подождал бы для любопытства, пока у них свадьба не разгорится. Да прямо от свадебного стола и увел бы невесту, как кобылицу из стойла…
Устин дал подумать немного Фролу и положил тяжелую, как каменная плита, руку на его плечо:
– Понял?
Фрол попробовал снять с плеча Устинову руку, но она словно прикипела.
– Понял, что ли? – еще раз спросил Морозов, встряхнув Фрола.
Курганов, ощущая на плече тяжесть, смотрел на светлую полосу, спускавшуюся за горизонт, и думал, что раз она туда спускается, значит земля в самом деле круглая и что за горизонтом сейчас, наверное, до того светло и чисто, что режет в глазах.
– Зачем тебе… чтоб я женился на Стешке? – тихо спросил Фрол.
– Чудак! – откликнулся Устин и убрал руку. – Да я о твоем счастье забочусь!
…Так началась в его, Фрола Курганова, жизни Стешка, Степанида, перед которой сейчас, после случая в доме Клашки Никулиной, Фролу стыдно и неловко. Она ничего не говорит, Стешка, только стала молчаливее. И Митька ходит какой-то замкнутый, задумчивый. Фрол замечал, что сын иногда посматривает на него любопытно и ожидающе, а сам точно прикидывает что-то в уме. Третьего дня Фрол не выдержал и, когда Степанида вышла во двор, крикнул Митьке:
– Чего примеряешься которую неделю? Звездани уж батьку сразу под дыхало, чтоб свет померк… – И, немного успокоившись, прибавил: – Может, мне тогда легче станет.
Митька, точивший какую-то деталь к трактору, бросил в ящик напильник, раскатал рукава.
– Зачем? – холодно улыбнулся он. – Примерки разные бывают.
Фрол так и не мог понять, что означают его слова. Подумал только, что все время живут они – он, сын и жена – вродь далеко-далеко друг от друга. По какому-то недоразумению они вынуждены собираться под одной крышей, по три раза в день садиться за один стол. Но каждый будто одет в ледяную корочку. Посидят, похлебают что-нибудь молча и так же молча разойдутся по своим комнатам. Разойдутся не спеша, точно боясь неосторожным движением разбить, разрушить свои ледяные скорлупки.
«…Так началась она, Стешка, – вернулся Фрол к прежним мыслям. – А что было дальше?»
После разговора с Устином у ключика Фрол, точно и знать никогда не знал Наташку, начал поглядывать на Стешку. Заметив это, она округляла удивленно глаза и оглядывалась растерянно, будто хотела у кого спросить: правда ли это? Фрол точно встряхивал белыми волосами, подмигивал и, закусив язык, принимался махать косой.
Не было еще человека в Зеленом Доле, который мог бы угнаться за Фролом в работе.
Когда начали в то лето метать скошенную рожь в скирды, Курганов брал с собой на всякий случай пару запасных вил. Разойдется, бывало, – не остановить его ничем, только с треском ломались, как сухие прутики, черемуховые, железной крепости черенки вил. И снова подмигивал Стешке, когда оказывалась она рядом. Стешка теперь вспыхивала, запиналась и боязливо глядела по сторонам – нет ли рядом Захара Большакова?
– Боишься? – спросил однажды Фрол у нее.
– Отойди, седой дьявол! – жалобно попросила Стешка.
– Ладно, я подожду, пока привыкнешь, – сжалился Фрол над ней.
К середине страды Стешка привыкла настолько, что во время работы сама искала вороватыми глазами Фрола. Но ничего не говорила, держалась поближе к людям. А домой каждый вечер уходила с Захаром, который неизменно заворачивал к концу дня на ток.
«Ага… – ухмыльнулся Фрол про себя. – А ну так попробуем». И несколько дней подряд бродил вокруг Стешкиного дома, как волк вокруг овчарни. Стешка не выходила, но она чуяла и знала, что он бродит, и однажды, когда молотили конями пшеницу, чтобы выдать хлеб на трудодни, шепнула:
– Дурак! Захар ведь… Он каждый вечер у меня сидит. Ни на шаг не отпускает.
– Вот что! – протянул Фрол. – Сегодня ночью я вот под этим ометом балаганчик устрою, а? А завтра вечером…
– Что ты, что ты! – встрепенулась Стешка и поспешно отошла.
Ночью Фрол действительно пришел на ток, вырыл в куче вымолоченной соломы глубокую нишу, замаскировал вход. Посидел возле омета на мягкой холодноватой земле, выкурил самокрутку, поглядывая на мерцающие за речкой деревенские огоньки, и, заплевав тщательно окурок, пошел на берег, к лодке.
На следующий день, перед вечером, сказал Стешке:
– Видишь, где куст полыни висит на омете? Там балагашек…
– Фролка… н-не могу, – попятилась, сильно замотала головой Стешка.
– Тогда как хошь. Дважды просить не буду, – равнодушно пожал он плечами.
До самой темноты Стешка была рассеянной и неловкой какой-то, вздрагивала при каждом щелчке бича. А под конец, закидывая на круг пласт колосьев, выброшенный копытами, повредила передние ноги коня. Разгоряченная лошадь с ходу припала на грудь, ее тотчас стоптали задние, путаясь в постромках, раскатились по сторонам. Взметнулись человеческие крики, лошадиное ржание и дикий храп, поднялась тучей пыль.
– Раззява косорукая! – замахнулся на Стешку кнутом Филимон Колесников. – Угробила коня, однако, с-стерва…
Филимон, может быть, и опоясал бы Стешку, но кнут схватил подъехавший председатель колхоза.
– Погоди, Филимон, – попросил он. – В чем дело?
Стали освобождать лошадей от постромок, разводить в стороны. Сбившись кучей вокруг пораненного коня, осматривали его ногу.
Стешка, прислонившись спиной к скирде, дико поводя глазами не то от испуга, не то еще от чего, незаметно для себя переступала ногами, двигалась к краю омета.
Как только Стешка скользнула за угол скирды, наблюдавший за ней краем глаза Фрол усмехнулся. Растолкав людей, он посмотрел, как голый по пояс Филимон Колесников перематывал лошадиную ногу своей располосованной рубахой. Захар сидел на корточках возле лошадиной морды и поглаживал ее ласково по плоской щеке.