Багдад до востребования

Кому-то в Лэнгли пришла в голову необычная, но не лишенная изобретательности мысль: зачем для моджахедов выбивать в Конгрессе ассигнования и доставлять оружие за тридевять земель? Куда проще советские военные склады на месте потрошить. Тут Шахара и призвали как сотрудника дружественной спецслужбы, знающего русский.

Нельзя не отметить, что старлей возник в прицеле спецслужб неспроста – полгода выменивал у афганцев за военную униформу марихуану, основательно к наркотику пристрастившись. Между тем, попав под пресс профессионалов, держался стойко – не помогали ни пытки ни посулы мешка дармовой травки. Все же «сыворотка правды» развязала ему язык – план охраны склада Шахар рваными кусками вытащил.

До назначенного на два ночи штурма мозговой центр операции решил пленного придержать, колеблясь «списать» или обратить в перевертыша. Но тут тугой узел выбора расковырял сам пленный, причем в самом прямом смысле: вскрыл ржавым гвоздем вены, как только очухался от «сыворотки».

Склад моджахеды захватили, но поживились не очень, вследствие чего в Лэнгли решили, что делать ставку на пиратские вылазки не стоит – тактика с весьма мутной перспективой. К тому же, проглотив горькую пилюлю, русские удвоили охрану аналогичных объектов.

Нахлынувшее озадачило Шахара: отказ Сергея от мзды за подвоз, равной двухнедельной зарплате, его безрассудная решимость вступить в бой на заправке, и отчаянный уход из жизни старлея – тождественные признаки русского национального характера, ничего общего с ходульной идеологией большевизма не имеющие. Так что русские, вывел он, нация воинов, но движимая не поживой, а чувством собственного достоинства.

Почему в стряпне племен Творец распорядился именно так, завысив у русских нравственную планку, или, наоборот, приглушив у них инстинкт самосохранения, Шахара не интересовало, ибо, несмотря на многогранность своей натуры, он в первую голову – практик. А вся героика заняла его лишь потому, что он держал свой путь не экскурсии по знаменитым владимирским достопримечательностям ради, а дабы одного из граждан Владимира завербовать. Причем не столько склонить к предательству – на тот момент о национальные интересы государства-трупа кто только не вытирал ноги – сколько принудить добровольно отдать себя на съедение волкам. В разное время обретенный, но убедительный опыт подсказывал: вполне вероятно, что предстоящий фигурант столь же неустрашим и неподкупен, как Сергей. Стало быть, впереди очередной, но пока укрытый за снежным туманом костыль…

Сергей в эти минуты про себя облизывался, смакуя интригу полного откровений путешествия, по большей мере, им сотворенного. При этом первоначальную аттракцию – таинство набухающего, точно почка вербы, чувства взаимности усилил новый, обнажившийся в том же скрещении сюрприз. Муминова вдруг посетило, что Федор подражает грузину, ни в коей мере им не являясь.

Все бы ничего, если бы хоть какое-то известное Сергею социо-этническое клише псевдогрузину подходило. Он излучал как дивную естественность и склонность к компромиссам, малохарактерные для советских людей, так и жесткий нрав, то тут то там пробивающийся. И еще: странный симбиоз венчала, чуть поблескивая, чисто восточная хитринка, запавшая Муминову в память от общения с афганцами. Федора отличал некий присущий каждому движению «прищур».

Образ интриговал, но скованное обручами советизма воображение, препарируя загадку «Кто ты, Федор?», буксовало. В общем, артист бродячего театра с выдвижными бивнями мамонта, в конце концов вывел для себя Муминов, и краешками губ улыбнулся.

Вплоть до въезда во Владимир в модуле часто звучал смех. На правах хозяина, а скорее, одинокого, истосковавшегося по живому общению калеки, автомобилист развлекал публику. Друг на дружку нанизывались смешные истории об опыте его общения с медициной, малопонятные для Шахара, зато веселившие Татьяну. Смеялся за компанию и тель-авивец, чутко откликаясь на реакцию соседки. Дабы не походить на бэк-вокал, вкраплял обтекаемые комментарии: «Молодэц, Сэргэй!», «Надо же!», «Какой случай!» Когда больничная эпопея забрела в Афганистан, Шахар притих, настороженно вслушиваясь.

– Не хуже ли вам, Федор? – всполошилась медсестра, уловив перемену в настроении спутника.

– Все нормально… – невнятно проговорил «Федор», навостривший уши едва прозвучало «Кандагар». В восемьдесят шестом, в платье феллаха, он вдоль и поперек облазил этот город, изучая расположение советских войск. Ныне же обеспокоился, не опознал ли его каким-то образом Сергей.

В городской черте Муминов стал уточнять, в какую больницу «мистерию с прищуром» доставить.

– Дарагой, ты слишком много сдэлал. Остановы самый близкий остановка такси, – отмел благие намерения «сослуживца» Шахар.

Автомобилист возражал, норовя высмотреть в зеркале лицо Татьяны, почему-то проглотившей язык, словно ее заключение – показаться врачу – уловка, отпавшая за ненадобностью. Шахар при этом стоял на своем, то и дело посматривая на часы.

– Да бог с вами! – махнул с досадой автомобилист. Кто такие «вы», оставалось догадываться…

– Нэ расстраивайся, Сэргэй, – подбодрил Муминова Шахар, выбравшись с Таней, ее котомками и елкой из модуля на стоянке такси. – И будь крэпким, как на войне. – Шахар сжал кулак, казалось, в цеховом приветствии.

Глава 6

30 декабря 1990 г. 17:45 Приемная гл. инженера «Владимироблэнерго» С.П. Талызина

Секретарша Галина не находила себе места: тяжко вздыхала, поправляла прическу, бессмысленно перекладывала папки на столе. Секретарше казалось, будто все ее недруги – как реальные, так и гипотетические – подсмеиваются над ней, предрекая ее затее, давно вынашиваемой, фиаско.

– Он тебя ведь не любит, зачем на Новый год приглашать? – шептали недоброжелатели со всех сторон. – Нового конфуза захотела? Как тогда, затащив, точно куль, домой…

Вдруг Галина обнаружила, что в приемной совершенно незнакомый ей посетитель, выделяющийся как внешними данными, так и необычной манерой поведения. Едва взглянув на пришельца, заключила: никакого отношения не только к цеху энергетиков, но и к управленцам любого профиля он не имеет. К тому же возник он, будто чертик из табакерки, незаметно затесавшись промеж выходивших из приемной главбуха и начальника планово-экономического отдела. Визитер, как бы невзначай, пробросил фамильярное «прывет» и с видом завсегдатая уселся.

Галина изрядно поморгала глазами, прежде чем спросила:

– Вы… к кому?

– Я к товарыщ Талызин. – Незнакомец кивнул на оббитую черным дерматином дверь.

– Вам что, назначено? – Превозмогая оторопь, Галина потянулась к журналу аудиенций.

– Я к Семен Талызин, – точно односигнальный попка-попугай, подтвердил свой интерес визитер.

Галина несколько мгновений переваривала имя начальника, услышанное в таком сочетании впервые, после чего, само простодушие, спросила:

– Вы к нам по обмену опытом? Откуда-то из южных республик?

Незнакомец впервые с любопытством уставился на секретаршу, ибо до сих пор обозревал в приемной что угодно, только не ее – будто открыл для себя объект с некоторым опозданием.

– У мэня личный проблэма, – сообщил, завершив сеанс физиогномики, визитер.

Своей беззаботной и посему обезоруживающей бесцеремонностью незнакомец не под какую категорию нештатных посетителей не подпадал, хотя и был классическим возмутителем спокойствия – не назвавшись, пробивался к самому Семену Петровичу, к кому и серьезные чины ожидают приема неделями. Между тем у Галины не возникало и малейшего намека на протест, притом что вторжение грозило порушить ее взлелеянное, так трудно давшееся решение – пригласить шефа на совместное празднование Нового года. Аудиенция начальника Ленинской теплосети, последнего на сегодня посетителя, заканчивалась.

Залетный гость был статен, красив, причем, малознакомой для русской равнины красотой: черные волнистые кудри, тонкое, продолговатое лицо, орлиный нос и карие, повергающие в духоту южной ночи глаза. Но секретаршу будоражил не столь романтический фасад, как нечто необыкновенное в движениях, манере держать себя. Эдакая пума в человеческом обличье: кошачья вкрадчивость, уживающаяся с ликом неустрашимого корсара. Влечение было столь сильным, что о своем первостатейном долге – верного дозорного – Галина начисто забыла: безотчетно любовалась пришельцем, ни о чем не размышляя. Ее будто обездвижил спущенный с небес ордер «Не кантовать».