Страница 83 из 94
Демьяну, видно, ничего не садануло. Склонившись над кружкой, вытягивая жилистые губы, он громко тянул кипяток.
– Поди возьми там, в тарантасе, провизию, – кивнул Демьян Федьке. – Бутылки с вином не побей. Самогонка есть?
– Куда она делась! Ведер пять еще стоит, – проговорил Силантий облегченно. – Когда ждать?
– Откуль я знаю? Мне велено копченостей да вина хорошего доставить. Воняет чем-то у вас. Пахнет чем, говорю?
– Да это… Снадобье седни варил… Суставы ломит. К непогоде, думаю. Оно так и есть, захмарило.
– Развели вонищи… Чтоб проветрил дом к завтрему. В курильне нельзя сварить, что ли? Там такая же печка.
– Не буду боле. Проветрим…
Ни слова не добавив, Демьян уехал. Силантий проводил его, еще раз облегченно вздохнул: «Пронесло, слава те господи…»
– Пронесло, – сказал Силантий и Антону, когда тот, выждав часа полтора, спустился с сеновала. – Как я эту проклятую ложку забыл убрать?
Антон дотошно выспросил все подробности: как сидел Демьян, куда смотрел, что говорил.
– Да, ей-богу, ничего он не допер… Ни один волосок у него не дрогнул.
– Может, так, а может, и эдак, – сказал вдруг Федор. – Он, Демьян, как змей хитрющий. Я бы, Антоха, смылся на твоем месте куда поглуше.
– Цыть ты! Куда он с такой лялькой?
– Правду Федьша говорит, – раздумчиво произнес Антон.
– Да куда ты? Как ты с порченой рукой-то?
– Хорошо бы еще помочить ее в твоем вареве. Гноиться перестала, синюшность отходит. Да, может, так теперь, без полива, заживет.
– Может, заживет, а может, обратно гнить начнет, – прежним тоном проговорил Федор. – Потому надо тебе залечь где поглуше и чтоб неподалеку. Чтоб, значит, могли мы незаметно доставлять еду с питьем да варево для руки. Сейчас тепло пока, недели две полежать можно…
– Ишь ты, – усмехнулся Антон, потрепал всклокоченную голову брата. И опять стал задумчивым. – Это бы, конечно, самое хорошее дело, чтобы вылечить ее, проклятую, совсем. А есть такое место?
– Лес большой, – неуверенно проговорил Силантий. – Хотя, конечно, не шибко тут таежно да глухоманно… Мужичишки везде лазают. Особенно бабенки, язви их, за калиной.
– Есть, я думаю, одно место, – сказал Федор. – Кроме чертей рогатых, там ни одной живой души сроду не бывает.
– Где это? – спросил Антон.
– Где? А пещера-то в Змеином ущелье? На Звенигоре. Забыл, что ли? Верхи туда и обратно – до свету обернемся.
– Чего чудишь, чего чудишь? – замотал бороденкой Силантий. – Там этих гадюков на каждом кусту.
– Какие сейчас гадюки, бать? Они давно в норы позалезали, в спячку пошли. Я в лесу третьего дня целый клубок из-под старого пня выковырнул, – будто веревки мерзлые, чуть-чуть разве шевелятся. А на горе еще холоднее. Антону тулуп дадим, одеяло… На неделе раз-другой я буду к нему ездить…
Посудив, порядив так и этак, пришли к одному: лучшего укрытия не найти. Силантий оседлал обоих жеребцов, сунул в мешок несколько ломтей копченого мяса, немного муки, картошки, две булки хлеба, чугунок. Разлил в пустые бутылки, благо бутылок было много, настой из трав. В старый дождевик завернул тулуп, одеяло, подушку.
– С богом, сынок, – сказал он Антону. – Ночью будешь кипятить отвар да греть руку. Днем мотри не разжигай огня – дым увидят. Ты, Федьша, сразу назад, да не гони коней, не запаляй, до свету все равно успеешь вернуться. Не дай бог утром Кафтанов с собачником своим заявится да увидит потных лошадей… С богом…
Федор проводил Антона к Звенигоре, к самому ущелью, в густых зарослях, за камнями, привязал лошадей и помог дотащить до пещеры тюк с одеждой. На заимку он вернулся еще затемно. Дождик то переставал, то снова начинал нахлестывать. Федор промок и замерз.
– Слава тебе, господи, – перекрестился Силантий. – Ложись, спи. Только бы черт утром никого не принес.
Ни утром, ни к вечеру на заимку никто не приехал. А утром следующего дня Силантий закричал с улицы:
– Федор! Сынок, выдь-ка…
Федор вышел из дома. Отец, согнувшись, ходил под окнами.
– Потерял чего?
– Нет, нашел вроде. Гляди-ка…
На влажной, не просохшей еще после дождика земле виднелись отпечатки чьих-то следов.
– Ну и что? – пожал плечами Федор. – Я вроде вчерась тут проходил.
– Дурак! У тебя сапоги-то кованые? То-то… А тут, гля, подковка… А это что? Будто кто кол в землю втыкал… Инютина это деревяшка…
Федор почувствовал, как ползет холодный страх по животу.
– Так что ж… Может быть, он позавчерась и прошел тут…
– Позавчерась дождик шел всю ночь, замыло бы. А это свежие, сегодняшние следы. Гля, и тут… Вон, за конюшню повели. И вон, по двору.
Силантий долго ходил по заимке, угрюмо осматривая землю.
– Следят они, сынок, – сказал он, когда вернулись в дом. – Всю ночь выслеживали.
– Кто?
– Не знаю. Но Инютин с имя. Так-таки заметил, прохиндей, что три ложки на столе лежали. Господи, как это надоумил ты Антошку спровадить?! Успели-то как еще?!
До вечера Силантий молчал. И Федор молчал, раздраженно подумывал об Антоне: «Приперся, каторжник… Выпутывайся теперь… А ежели поймают его?»
Ночью они почти не спали, прислушивались, всматривались в темные окна. Но все вроде было спокойно.
Перед рассветом Силантий прошептал тревожно:
– Гля, гля, Федька!.. Очнись ты…
Федор прохватился от дремы, приподнялся на постели.
– Гляди вон в среднее окошко… Не подходи к окну, отсюдова гляди…
За окном стояла темень, и ничего, кроме черноты, не было видно. Потом вдруг пыхнул огонек – неясная какая-то искорка – и погас. Немного погодя опять засветилось… Было ясно – кто-то курил, стоя за деревом.
– А кто? – зашептал Силантий. – Демьян не курит.
У Федора защемило тоскливо сердце. Теперь не от страха даже, а от чего-то непонятного. Если бы не Антон, думал он, скоро, а может быть, даже вот сейчас, этой ночью, весь дом полыхал окнами, гремели бы песни, пьяные голоса, хохот, валялись бы по комнатам, шатались по двору пьяные, растрепанные, полураздетые женщины…
До рассвета отец и сын пролежали в темноте с открытыми глазами, ожидая чего-то. Но ничего не случилось.
Утром Федор сказал отцу:
– Третий день, батя, он там один… Скоро жратва кончится у него. Что делать?
Не успел Силантий ответить, как знакомо застукотали колеса по корневищам.
– Едет, кажись, хозяин со своими… – метнулся к окну Федор.
Кафтанов действительно приехал, но один, без всегдашней компании, и непривычно трезвый. Силантий с Федором выскочили во двор, Федор схватил лошадь под уздцы, а старик хотел принять вожжи. Кафтанов бросил их ему в лицо, соскочил с пролетки и вдруг что есть силы вытянул Силантия плетью.
– Каторжников привечаешь тут, пес вонючий?! Демьян? Инютин?! Где вы, сыщики?
От удара отец пошатнулся, упал на четвереньки.
Откуда-то из-за деревьев выбежал городской жандарм, кургузый, похожий на сову человечек в синей шинели, в фуражке, следом за ним еще двое. У всех болтались, путались между ног шашки. За ними, подпрыгивая на деревяшке, бежал Инютин.
– Ну, сыщики, что ж вы?! Двое суток следили! Ты, господин унтер Дорофеев, чего молчишь?
– Так что, Михаил Лукич, ничего такого не заметили в их поведении, – ответил человек, похожий на сову. – Не знаем, что и думать. А по всем приметам, здесь где-то укрывается беглый Антон Савельев. В здешних местах.
– Тут он, тут, на заимке был, сломать бы мне последнюю ногу! – воскликнул Инютин. – Ранетый же он, а этот хрыч травяной настой варил. От ревматизма, дескать. А запах в избе кровяной был. Я знаю, научился различать, как раненые люди, у которых раны гноятся, пахнут.
– Да чо городишь-то, Демьян? Одумайся! – прокричал Силантий. – Какой запах, какой ранетый? Побойся бога…
– Ты, каторжный родитель! – налетел на Силантия Инютин, грозя стоптать своей деревяшкой. – А почто три ложки на столе лежали? Кто это третий потчевался у вас? Кто на сеновале-то прятался? Ложка почти горячая еще! Успели, сволочи, укрыть его! Куда, сказывай! – взвизгнул он, замахнувшись костылем.