Формалин

Бои прошли на автопилоте, Восьмой ещё не доверял себе. Переключаться с управления телом на пассивность вышло практически сразу, хотя последнее ощущалось неправильно.

Потом был клан. Поклоны, суффиксы, общение, выказывание уважения. Если бы все не были так заняты принцессой клана, то неуверенность Восьмого бросалась бы в глаза.

Он был благодарен всем за полученную передышку и возможность привыкнуть к миру. А ещё ему было интересно: это специально так настроили симуляцию или нет? Вроде Восьмому говорили, что компьютер задаёт только основные параметры, остальное додумывает сам мозг. Что-то связано с массивом информации. Вроде ни одно устройство не может обрабатывать такие объёмы.

Восьмой тренировался, привыкал к телу и общению на новом языке, много гулял и наслаждался жизнью. Он дышал полной грудью, с удовольствием бегал и отжимался, а ещё — творил настоящую магию. Когда голубой вихрь энергии закручивался вокруг него, Восьмой ощущал себя так, будто попал в сказку.

А ещё Восьмой наблюдал.

За жизнью других людей, за существованием клана, за тем, что и как делали другие маги. Шиноби, если быть точнее. Ниндзя. Убийцы и наёмники, к которым относился и он сам.

Он наблюдал за принцессой клана, которая внезапно оказалась беременной. И лет ей было не четырнадцать, а всего двенадцать. Но, как говорили здешние врачи, благодаря чакре, — той самой магической энергии, — она могла без проблем выносить и родить ребёнка.

Глава клана, отец беременной Хинаты, несколько раз вызывал Неджи к себе для разговора. Сначала Восьмому казалось, что его рассекретили, но Хиаши говорил исключительно про Хинату и её будущее.

Беспокоился, хотя сразу этого не было видно.

В клановой политике Восьмой пока не разбирался, поэтому просто соглашался с любым предложением Главы. Взять в жёны его дочь? Хорошо. Стать советником? Прекрасно, только обучите. Снять печать подавления?

Восхитительно!

Действие этой печати Восьмой уже ощутил на собственной шкуре и тотчас же возненавидел рисунок у себя на лбу. Казалось, что боль от этих линий шла прямиком в мозг, настоящий, а не тот, что был в черепушке Неджи. Всего два раза Восьмой попадал под горячую руку старухи-Хьюга, и уже мечтал о её смерти.

Из воспоминаний Неджи было ясно, что чёртова Ёшико измывалась так над парнем чуть ли не с младенчества. Самая первая картина в памяти гения Хьюга была связана с болью от этой треклятой печати.

Восьмой продолжил приходить к комнате Хинаты, сам не зная зачем, практически каждый день. Из всех Хьюг эта девушка казалась ему самой близкой и понятной. Она могла показать, что была растеряна или зла, что ей больно или нехорошо. При длинных пространных речах она кривилась, что хотел сделать и Восьмой.

Она была самой родной из всех.

И тем неприятнее было видеть на её ещё немного детском лице выражение ужаса и непринятия, когда Глава клана сказал о скором замужестве. Неужели Восьмой такой страшный?

Или же дело в Неджи?

***

Свадьба была красивой. Фонарики, кимоно, цветы, благовония, поздравления.

Первая брачная ночь — ужасной. Не удержался, сорвался, не смог подавить свои желания после многих лет неподвижности.

Каково было молоденькой девчонке лишаться невинности с чёртовым насильником?!

Восьмой поклялся себе не прикасаться к Хинате до тех пор, пока она сама того не захочет.

***

Вторым шокирующим и ужасающим воспоминанием для Восьмого стали «роды» Хинаты. Он даже не удержал её руку, когда девушка вскинулась от боли во время экзекуции.

Ему было страшно и неприятно смотреть на то, как из девичьего живота вытаскивают кровавое нечто. Оно напоминало свернувшегося таракана, с таким же жёстким панцирем и длинными усиками. И то, как мужчина-Абураме в тёмных очках бережно прижимал к себе этого монстра, вызывало только рвотные позывы.

После удаления паразита Хината стала выглядеть лучше: исчезла бледность, наросло немного мяса на хрупкие косточки. Под дивной красоты глазами больше не залегали чёрные тени. За неделю из полутрупа медики сделали симпатичную девушку.

И, всё-таки, она выглядела намного старше своего возраста!

***

Два года слились в череду нескончаемых миссий и тренировок. Восьмой практически свыкся со своим именем и без проблем отзывался на него.

Он старался успеть как можно больше, уйти как можно дальше, осмотреть весь мир. Чего он только не видел на миссиях! И радужные снега, и невероятных размеров насекомых, и ещё более странных людей, чем в Конохе — всего этого было в достатке.

И каждый раз, возвращаясь в клановый квартал к Хинате, он понимал, что она всё ещё самая родная для него в этом сумасшедшем мире.

Он не позволял себе нежности рядом с ней, не брал за руку. Обнимал очень осторожно, едва касаясь. Млел от мягких поцелуев и мог лишь мечтать о чём-то большем. Из страха навредить Восьмой мог только смотреть на свою жену, когда она спала. Но даже этого хватало, чтобы ощущать себя почти счастливым.

Когда в деревню вернулся Узумаки, бывший другом Хинаты, Восьмой ощутил укол ревности. Наруто позволял себе всё то, чего не мог он сам: объятия, прикосновения и смех.

И эта ревность разгорелась бы диким пожаром, если бы у Узумаки в скором времени не появилась невеста.

Жрица Шион до боли была похожа на Хинату, но не была ею.

***

Третье полное ужаса воспоминание появилось после разрушения Конохи.

На самом деле, Восьмому было плевать на деревню. Он немного волновался о соклановцах, к которым успел привыкнуть, и о садике, который полюбил всей душой.

И его сердце сжималось от мысли, что с Хинатой могло что-то произойти. Поэтому когда он в чёрно-белом мире бьякугана увидел слабый огонёк её чакры, то кинулся к нему без разбора.

Пламя чакры в её теле едва трепыхалось. Но она была жива. Жива!

В ту ночь он нарушил собственное правило и всё-таки прикоснулся к Хинате. Они занялись любовью как дикие звери, скрытые лишь тонкой тканью ненадёжной палатки.

Восьмой смотрел в прекрасные глаза своей жены и видел в них отражение собственного желания.

Она была не против.

***

В медитации перед новой мировой войной шиноби Восьмой принял своё новое имя. На адаптацию у него ушло несколько больше времени, чем говорили: не пара месяцев, а два года. Он уже даже не был уверен, что находится в симуляции. Могло ли быть так, что вся его прошлая жизнь — лишь хорошо запомнившийся сон?

Сражение в объединённой армии шиноби запомнилось Неджи постоянным напряжением. Особенно оно скапливалось в уголках глаз: бьякуганы начинало печь от малейшей подачи чакры.

Неприятно, но терпимо. Его «волшебное» зрение позволяло отделять врагов от друзей, а потому Неджи пришлось попрощаться со сном. Доходило до того, что он просто выключался на полчаса, потому что мозг требовал передышки.

Белые человекоподобные твари лезли из всех щелей. И в какой-то момент всё прекратилось: тело Неджи обвили гибкие белые ленты, дышать стало нечем.

Сознание померкло.

***

— Мозговая активность высокая, центры… по идее, он должен нас слышать.

Это было давно забытое ощущение: в глотке у него что-то находилось. Он хотел было вскочить, отпрыгнуть, да хотя бы открыть глаза — и не смог.

— Эй-эй, Восьмой, как себя чувствуешь? О, ты и правда меня слышишь! С добрым утром, красавица!

«Нет, нет… нет. Верни меня. Верни меня!» — думал Неджи.

Собственная беспомощность била по нервам. Два года в шкуре шиноби сделали из него совершенно другого человека, и теперь невозможность пошевелиться была подобна смерти.

Нет. Она была хуже смерти!

Пищали приборы, провода по-змеиному вились вокруг. С глаз сняли повязку, и чернота с плавающими кругами превратилась в ослепительный свет.

— Мы тут тебя немного подлатали, — ухмылялось пятно с очертаниями давнего знакомого. — так что сейчас будет больно. Терпи!

Глотку разрывало. Неджи с облегчением ощутил, как из него вытащили трубку. Первые вдохи обрывались кашлем, попытки сказать хоть что-то превращались в хрипы. Учёный заинтересованно щурился.