Самадхи

Мне не жаль –

Пусть уносятся вдаль!]

Люди на улице затихли. Большинство достали камеры, снимая меня; всё равно. Я стояла спиной к ним, прямо смотря на Кота и просто бурля негодованием.

В этом мире не было этой песни! Не было Эдит Пиаф! Люди этого мира не знали подобного отказа от травмирующего прошлого!

— Avec mes souvenirs J’ai allumé le feu!{?}[Я бросаю в костер

Всё, чем прежде жила!]

Даже если бы я знала, что это видео станет вирусным, то всё равно бы спела. Плевать, что Коту стыдно, — или это не стыд, а что-то иное? — что меня снимают, что я могу кому-то мешать. Хотя вот последнее вряд ли: в кафе сегодня, на мою удачу, сломались колонки, и было удручающе тихо.

Я закрыла глаза и положила ладонь на грудь. Лишь бы дыхалки хватило.

Способность петь, петь громко и не стесняясь, появилась у меня не так давно. В детстве мой дед сильно прошёлся по высоким нотам, которые я могла брать. Он называл это «писком, а не голосом». А много ли надо ребёнку, чтобы заработать комплекс? Совсем чуть-чуть.

Но с возрастом всё становится менее значимым, и комплексы растворяются, как кубик сахара в лапках енота-полоскуна. Да, зачётное было видео.

— Non! Rien de rien… Non! Je ne regrette rien, — я раскинула руки в стороны, подхваченная мелодией, звучащей у меня в голове. — Car ma vie, car mes joies…{?}[Нет, ни о чем,

Нет, не грущу ни о чем!

Ведь и жизнь,

И любовь…]

Я открыла глаза, протянула руку к Коту, — только чтобы усилить впечатление! — и закончила:

— Aujourd’hui, ça commence avec toi!{?}[Здесь, с тобой

Начинаю я вновь!]

Ответом мне были секунды ошарашенного молчания, последующие за ними овации, свист, выкрики…

…и завороженный взгляд зелёных кошачьих глаз.

========== Мамы-дочки ==========

Комментарий к Мамы-дочки

Всё, я ушла спать.

А вам - приятного чтения. И помните, что я всё ещё жду ваши комментарии!

(и перечитываю их раз по десять на дню. серьёзно, с этим надо что-то делать)

.

Алоха, друзья.

Я не любила детей. До семи лет они казались мне личинками человека, неспособными практически ни на что. Смотря на капризы и слёзы, слушая бесконечные крики я могла лишь диву даваться: как человечество ещё не вымерло?

А потом мне рассказывали про женщину, которая беременна шестым. Или про индийскую семью, где на три женщины больше сорока детей. И вопросы как-то отпадали сами собой.

То, что я не любила детей, не значило, что я не умела с ними обращаться. Мне довелось и няней поработать; порой мои не слишком любимые подопечные рыдали, когда я уходила, или и вовсе не хотели оставаться с родителями.

В чём секрет? Я к детям относилась, как ко взрослым: говорила с ними, слушала, не принижала проблем. В голове у меня в такие моменты, правда, были мысли типа «ну ты и убогонький, раз тебя это волнует», но чужие загоны я привыкла принимать без вербального осуждения.

А ещё были игрушки. Я обожала игрушки, особенно конструкторы или пазлы. Детские книги меня не особенно интересовали, — как и моих подопечных, кстати, — зато мы могли строить города из Лего, извилистые железные дороги и фантасмагоричные дома. Или играть в чаепитие. С моей подачи обычная чашечка с чаем у какого-нибудь мистера мишки оказывалась отравлена, и мы с ребёнком пускались в расследование такого вероломного преступления.

Короче говоря, с воображением у меня всё было хорошо, и я не особенно скучала. А если дети меня как-то доставали, то им всегда можно было включить мультики. Минимум полчаса блаженной тишины обеспечены.

Маринетт и до моего попадания сидела с девочкой по имени Манон. Потом, пока я обживалась в новом теле, матери этого маленького чудовища пришлось находить няню на замену; едва мой психолог дал добро на подработки, как Надья Шамак, — понятия не имею, откуда она узнала эту информацию, кстати, — оказалась на пороге пекарни Томаса и Сабины.

Ну, деваться-то некуда. Мне были нужны деньги хотя бы на проезд. Я, конечно, носила с собой экстренный запас печенья для Тикки, но что если повторится ситуация с Каменным Сердцем, и я не смогу перевоплотиться? Зайцем по Парижу особенно не поездишь, тут кондукторов больше, чем волков в лесу. Пожуют несчастную меня и выплюнут под ноги родителям, которых я не хотела расстраивать.

Итак, Манон. Маленькая, с тёмной кожей, огромными глазами навыкате и выступающими передними зубами. Кролик из преисподней, не меньше. Девочке не хватало то ли родительской любви, то ли ремня; вполне возможно, что и того, и другого. Родителем я ей не была, а бить детей предметами запрещала какая-то там конвенция.

У Манон было явно выраженное СДВГ{?}[Синдром дефицита внимания и гиперактивности. Ребёнку сложно сосредоточиться. он вечно будто на взводе, нервный и очень громкий. Не лечится, но может быть взять под контроль лекарствами и терапией. С этим учат жить.], который почему-то не контролировался матерью. Я не могла увлечь ребёнка ни игрушками, ни играми в воображалки. Мультики интересовали девочку минут пять, мои сказки — и того меньше. Единственное, что хотела делать Манон — это бегать, бегать, бегать, громить мою комнату и визгливо смеяться.

Я же говорю, исчадие. Она до отвращения напоминала мне… кого же напоминала?.. Был же у меня такой ребёнок в прошлой жизни. И я проводила с ним кучу времени… не помню. А, всё равно.

Надья закинула Манон в нашу квартиру и убежала на работу, — а может и на свидание, меня это уже не касалось. В глаза мне мадам Шамак старалась не смотреть. Интересно, почему.

Я посмотрела на девочку, та на меня.

— Чем займёмся? — спросила она, доставая из кармашка комбинезона конфету без обёртки и разгрызая леденец.

Ещё и сахара наелась, блеск. Я же просила Надью не кормить её сладким перед приходом ко мне! А-а-а, Манон же теперь мне мозг выест!

— Судя по количеству крови в твоём сахаре, мы идём на улицу.

— Я хотела играть в куклы.

— А я хочу свою комнату целой.

Манон пожала плечами и из другого кармана достала чупа-чупс. Развернув упаковку, она засунула конфету в рот, а фантик бросила на пол.

Я прищурилась и уставилась на ребёнка. Манон секунду поколебалась, прежде чем поднять фантик и убрать его в карман. Знала, что я за мусор и по рукам могу дать. Никакая конвенция не спасёт. Мой дом — мои правила.

Насколько же отчаялась Надья, раз её такое отношение к ребёнку устраивало?

В комнате я быстро переоделась в светло-голубое платье и перевязала волосы в высокий хвост. Маринетт в сериале явно не меняли причёску только из-за сложностей с анимацией; я любила два хвоста, потому что в прошлой жизни мне сначала не разрешали их носить родственники, — «ты выглядишь как дочка пекаря!», говорили они, что довольно смешно теперь, — а потом я и вовсе побрилась налысо. Вот номер был, когда меня увидели… шок — это по-нашему.

Волосы у Маринетт, — у меня теперь, мда, — были шикарными. По-азиатски густые, тяжёлые, и реально отливали синим.

Взяв небольшую сумочку через плечо, я дождалась, пока Тикки устроится внутри, и дала квами немного печенья на дорожку.

К моему огромному удивлению, Манон всё ещё стояла в коридоре. И тот даже был целым. Девочка вяло перекатывала чупа-чупс из одного уголка рта в другой и рассматривала счастливые семейные фотографии Маринетт и её родителей.

На площадке в парке неподалёку моё удивление продолжило расти: вместо того чтобы унестись к другим детям стремительным вихрем, Манон плюхнулась на лавочку рядом со мной и мрачно уставилась на людей вокруг.

Даже сурок бы понял, что что-то не так.

— Рассказывай, — приказала я, закидывая ногу на ногу и оглядываясь по сторонам.

Вроде бы Алья писала, что у Адриана в этом парке должна проходить фотосессия… почему-то Сезер была уверена, что мальчик-модель на меня запал. Дескать, смотрит подолгу и пытается помочь.

— Помогает он, — спорила я с Альей, — потому, что его хорошо воспитали.

— А смотрит? — щурилась креолка.