Страница 2 из 5
Это я собственной персоной
– Ну где ты такое имя выбрала? – нередко потом я спрашивала у мамы.
И мама всегда поясняла, что это было самое модное имя в 30-х годах. Но мода быстро прошла, а имя осталась навсегда. Что поделаешь – хорошо, что Даздрапермой не назвали. И на том спасибо.
На белый свет мне было суждено появиться в Новороссийске – очаровательном городе с нелёгкой судьбой, расположенном на берегу Чёрного моря. Правда, я родилась не в центре города, а в рабочем районе на Рабочей улице в маленькой комнате в одном из частных домиков, неподалёку от цементного завода и элеватора. Именно за неё мои родители платили арендную плату, а у наших соседей Софьи и Петра родился сын Андрей. Когда мы подросли, то попали в ясли, и дядя Петя часто забирал нас, а мы с Андреем играли по дороге. С той поры считалось, что мы жених и невеста, но мне в тот момент было всё равно.
У отца была небольшая лодка, он часто рыбачил и привозил рыбу – в общем, мы не бедствовали.
Я и мои родители Наталья Даниловна и Иосиф Силеверстович Кравчук (я, как всегда, в центре событий)
Я росла счастливым и любимым ребёнком. Одно из первых моих воспоминаний связано с чудом моего выздоровления. Я тогда лежала в больнице, рядом со мной неотлучно находилась моя красавица-мама. Она была печальна и тревожилась обо мне. Помню, мною овладела слабость, было трудно дышать, мама уговаривает меня поспать, я послушно закрываю глаза, но из-за тяжёлого дыхания заснуть довольно сложно. Я почти засыпаю, но слышу, как кто-то ещё входит в нашу палату и склоняется надо мной.
– Спит? – раздаётся голос врача и через несколько секунд продолжает полушёпотом: – Ребёнок обречён. Готовьтесь к худшему. Нарыв в горле становится всё больше, она скоро не сможет дышать, а прокол будет смертелен – слишком далеко расположен нарыв. Мужайтесь.
Я засыпала, так ничего и не поняв из его речи. И что за непонятное слово «мужайтесь»? Разве моя мама мужчина? День прошёл без изменений, мамочка по-прежнему была со мной и только изредка на короткое время выходила из палаты. Когда она в очередной раз вышла, я увидела на стене неестественно огромного паука и от ужаса закричала, насколько хватило моих сил, – нарыв прорвался, гной хлынул из горла. На мой крик прибежали врачи и мама.
– Воистину, произошло чудо! – развели они руками и вскоре выписали нас домой.
Когда мне было четыре с половиной года, папа служил в Киеве и пригласил нас с мамой к себе. Мы приехали на выходные, отец подарил мне деревянного крокодила: я его возила, а он шевелил лапами. Мы погуляли, зашли в ресторан, а потом папа проводил нас на вокзал, где меня с моим крокодилом тут же обступила детвора.
Другое моё яркое воспоминание тоже было связано с болезнью, но на этот раз заболела не я, а мои родители – малярией, – когда мы гостили в гостях у бабушки в станице Холмской Краснодарского края. Болезнь была редкой, но очень тяжёлой. Мама потеряла сознание и упала на улице, откуда её и увезли в больницу. Вскоре отца тоже забрали с этим же диагнозом, а мама просила бабушку за мной присмотреть, но та сразу ушла в гости.
Так я осталась одна жить в доме моей бабушки по папиной линии, а у неё имелся главный жизненный принцип, который она время от времени сообщала моим родителям:
– Нарожали детей – теперь сами и воспитывайте, я своих уже воспитала!
У бабушки были свои неотложные дела: она ходила по гостям, переходя из дома в дом, а я была предоставлена сама себе. У неё был свой домик с огородом, и это хозяйство поступило полностью в моё распоряжение. Я подружилась с соседскими ребятами – братом и сестрой, – и мой огород удвоился. Дома на участках были расположены близко, а рядом с забором, и с нашей стороны, и с их, стояли скамейки, поэтому мы спокойно переходили с участка на участок, на скамейку, потом через забор и на другую скамейку. Их мать, уходя на работу (а работала она с утра до позднего вечера), оставляла хлеб, молоко и картошку. Остальное мы добывали сами: рвали крупные сочные помидоры, лазили по деревьям за сливами, шелковицей и грецкими орехами. Думаете, что мы что-то мыли? Конечно нет. В лучшем случае потрём об одежду, если помидор окажется слишком грязным. А грецкие орехи были всем хороши, только от них становились чёрные руки, и не только они. Моё хорошенькое светлое платье быстро приобрело непонятную расцветку, но другой одежды не было, и я продолжала ходить в этой тряпке.
– Идём на шелковицу? – предлагали ребята.
Я не отказывалась, и мы лезли на дерево, с которого ели необыкновенно вкусную сочную ягоду и с наслаждением смотрели сверху вниз, болтая ногами.
Центр Холмской находился там, где располагалась база нефтяников, но мы тоже жили в своём центре, рядом шла дорога на Краснодар, маленький рынок, дом соседей, шелковица и наш дом в гору. Участки были настолько большими, что других соседей я не видела.
У бабушки был чердак, где между брёвнами расположился чистый земляной пол, и на нём на тряпочках аккуратно горками лежали высушенные фрукты – груши, яблоки и сливы, – а также горох и фасоль. Обследовав наш дом, я обнаружила шесть старинных, но тёмных самоваров и несколько лампад, потускневших и заброшенных. Я всё вытащила, натёрла кирпичами самовары, отмыла и отполировала тряпочками лампады и развесила их на верёвке. Теперь они горели и переливались на солнце красным, зелёным и синим цветами, а я, любуясь своим отражением, была вполне довольна результатом.
Полы в домах были из глины, и их не подметали, а замесив глину с водой, таким образом мыли. А когда пол высыхал, то становился как новенький. Мой сосед постоянно командовал младшей сестрой:
– А ну пол мой, живо!
И она, хоть и сама была совсем крохой, но не спорила со старшим братом, а наводила глину и, начиная от глубины комнаты, тряпкой гнала жидкую смесь к выходу. В наших краях так мыли все. В Сибири, где были деревянные полы, за чистотой следили совсем по-другому: там их скоблили ножами вручную.
В конце лета появилась мама, она была очень слаба и держалась за забор при ходьбе. В это же время с другой стороны улицы появилась бабушка, возвращающаяся из гостей.
– Да что же это такое? – увидев меня, чуть не упала в обморок мама. – Мама, почему вы за ней не смотрели?
– Сами нарожали детей – теперь сами и воспитывайте! Я не просила вас об этом, – поджала губы обиженная бабушка.
Меня отмыли, и после выздоровления отца мы вернулись домой.
Папу не учили играть на инструментах, но когда ему в руки попадал инструмент, будь то гитара или балалайка, он начинал бренчать, подбирая звуки, таким образом объединяя их в мелодию. Его дед и отец Силевестр в своё время превосходно играли на музыкальных инструментах, и эта способность передалась по наследству папе и от него – уже мне. В нашем роду была древняя старинная скрипка. Инструмент был воистину уникальным, и когда её увидел приезжий специалист, то умолял отца продать её за огромные деньги, но, хотя мы жили очень бедно, семейную реликвию папа не продал. В часы досуга он часто играл на ней.
Но отдыхать наша семья любила и на природе. В отпуск отец увозил нас в края, где он работал в детстве и которые так хорошо знал. Мы жили, как настоящие пастухи, на деревьях. Папа из тряпок сооружал что-то в виде палатки-домика, где мы и ночевали. В своё время он с остальными пастухами собирал скот и покидал весной свою станицу Холмскую, направляясь к горам.
Отец подстреливал птиц, а я раздвигала их крылья и любовалась красотой оперенья. Сине-зелёные перья переливались на солнце, но я до сих пор не знаю, как назывались те дивные птицы. Их запекали на костре, а в котле мы отваривали раков, которые буквально кишели в низовьях маленьких речушек, протекающих через лес. Их было столько, что мы за пять минут наполняли целый котёл. А ещё папа отправлялся на бахчу, разговаривал со сторожем, и тот за небольшую плату разрешал выбрать арбуз. Вот что-что, а выбирать эту огромную полосатую ягоду отец умел. Он приносил самый огромный арбуз, а когда вставлял в него свой охотничий нож, тот громко трескался, обнажая алую сочную мякоть. В эти моменты я была абсолютно счастлива, и тепло этих минут согревало мою жизнь.