Страница 5 из 25
– Поздравляю, – сказала Беатрис. Она вспомнила вдруг, что, несмотря на почти четырехмесячное знакомство, еще не читала ни одной строчки, написанной Жюльеном. – Кстати, Жюльен, ты дай мне почитать что-нибудь свое, из опубликованного.
–Из опубликованного! – Жюльен фыркнул. – Кто я, по-твоему, такой, чтобы публиковать свои вещи? Я тебе не какой-нибудь слюнявый потаскун Клодель, чтобы писать стихи для развлечения буржуа!
– Ты, разумеется, не Клодель, – кивнула Беатрис. – Но какой смысл работать, если не имеешь намерения печататься? Кто будет читать?
– Во всяком случае, не ты, – высокомерно бросил Жюльен, закуривая бережно извлеченную из кармана помятую сигарету. – Не ты, не Клер и не те шлюхи, что каждый вечер прогуливают своих собачонок и своих любовников по авеню Луиз…
– Спасибо за… – Беатрис запнулась, подыскивая слово. – За параллель. Ты, как всегда, страшно любезен.
– А что до меня, то я никогда не гнался за дешевым успехом, – продолжал Жюльен. – С меня достаточно, если мои стихи поймут и оценят пятнадцать человек. А на остальное человечество мне наплевать! Я знаю, что гениален, и с меня этого достаточно!
Беатрис стало вдруг нестерпимо скучно и неуютно. Бедно обставленная комнатка Клары Эйкенс выходила окном на север, а Беатрис органически не переносила мест, лишенных солнца. Она поглубже забралась в кресло, поджав под себя ноги, и прикрыла глаза. Жюльен продолжал говорить что-то о поэтической школе неолеттристов, последователем которых являлся.
– Ты что, спишь? – спросил он вдруг, толкнув Беатрис.
Та отрицательно помотала головой.
– Плохое настроение? – продолжал он допытываться.
Беатрис пожала плечами и ничего не ответила.
– Ладно, я тебе почитаю из своего, раз уж ты просила, – сказал Жюльен. – Хочешь послушать «Плач Калипсо»?
Беатрис кивнула. Жюльен почесал бороду, кашлянул и начал читать нараспев:
Зилькар аволи лизар бедор
Туси килаф оризис капита,
Коли сто абизор сулик
Эсталли зсталли казук…
Невольно заинтересовавшись, Беатрис открыла глаза. Жюльен не сдержал довольной улыбки.
– Здорово, а? Впрочем, не стоило читать тебе такие грустные стихи, раз ты не в настроении. Вот послушай, эти веселее:
Малана ова калемо
Мостри нале тутф тутф,
Аиди нале нале
А! О! И! Пан пан!4
– На каком это языке? – спросила Беатрис, подняв брови.
– Ты просто маленькая идиотка, – снисходительно ответил Жюльен. – Я ведь тебе только что объяснил, что нам не нужно прибегать к помощи уже существующих языков, как это делают ублюдки-классицисты. Попутно замечу, что к ним я причисляю всех, от Ронсара до старой потаскухи Клоделя…
– Господи, да чем тебе досадил этот несчастный Клодель?
– Не мне, черт побери! Человечеству, поэзии – вот кому он досадил! Он и – я беру шире, гораздо шире – вся эта банда. Так о чем это я? А, да! Так вот, языки нам не нужны. Как показывает само слово «леттризм», мы ищем красоту и возможность самовыражения в совершенно новом и смелом сочетании букв. Если же…
Беатрис пожала плечами.
– Насчет самовыражения не знаю, но если вы действительно видите красоту в этих своих «тутф тутф»…
– А по-твоему, слюнявая жвачка этого мерзавца Валери красивее, да?! – яростно закричал Жюльен, вскакивая на ноги. – Что такое вообще красота?! «О кровля мирная, где голуби воркуют»5– это красиво, да?
– Что ж, это несомненно красиво, – сказала Беатрис. – И приятно. Я, например, очень люблю воркующих голубей. И мирные кровли тоже. Не понимаю, чем они тебя раздражают!
– Тем, что это ложь!! Нет больше никаких мирных кровель – понимаешь ты это или нет, или до вас в вашей Америке это еще не дошло?!
Жюльен вышел из комнаты, хлопнув дверью. Беатрис вздохнула и снова закрыла глаза.
Не нужно было приходить в этот дурацкий дом, подумала она. Всякий раз, когда сюда придешь, – обязательно неприятность. Или тебя обругают, или расскажут неприличный анекдот, или начнут при тебе ссориться и чуть ли не драться. Что за нелепая жизнь!
Минут через двадцать – Беатрис уже собиралась уходить – явилась наконец Клер, худощавая энергичная девица в веснушках, с огненно-рыжими волосами.
– О, добрый день, – сказала она, увидев забившуюся в кресло Беатрис. – Давно ждешь? Я не знала, что ты здесь, иначе вернулась бы раньше. До чего скверно жить без телефона… Сейчас я встретила этого болвана Грооте, моего бывшего профессора, и он…
Продолжая болтать скороговоркой, Клер выложила из сумки принесенные пакеты, пинком загнала под шкаф старую туфлю. Беатрис молча наблюдала за ней, не двигаясь с места.
– Что это ты сегодня такая молчаливая? – спросила наконец Клер, удивленно глядя на подругу.
Беатрис пожала плечами.
– А вообще я люблю поговорить?
– Нет, но сегодня ты молчишь особенно. Что-нибудь случилось?
– Господи, что может со мной случиться… – Вздохнув, Беатрис встала и отошла к окну. – Сейчас Жюльен читал мне свои стихи.
– Это что, «казук казук»? – Клер засмеялась. – Ну, из-за «казука» не стоит впадать в мрачность, Додо. Есть хочешь? Смотри, что я принесла!
Беатрис подошла к столу, расковыряла целлофановый мешочек с жареным картофелем и положила в рот несколько тонких ломтиков.
– Валяй, – сказала Клер, – видишь, я запаслась. У меня даже и пиво сегодня есть, после этого захочется. Вкусно?
– Да, мне нравится, – сказала Беатрис, вытирая платком кончики пальцев. – Но это вредно для печени. Впрочем, если у меня что-нибудь заболит, я прибегу к тебе. Ты ведь немножко медик?
– Вот именно, немножко. Я бы даже сказала – очень немножко!
Клер наспех убрала со стола, принесла бутылку пива, два пластмассовых стакана.
Подруги сидели – одна на колченогом стуле, другая на придвинутом к столу кресле – и руками ели еще горячий картофель, доставая его прямо из мешочков. Обе молчали.
– Клара, – спросила вдруг Беатрис, – почему ты ушла с факультета? Ты сама не хотела или пришлось?
– И то, и другое. В основном – первое.
– Как жаль. А почему ты не хотела изучать медицину? Я думаю, это очень хорошее занятие.
– Да, платят ничего, – согласилась Клер, выливая остаток пива в свой стакан. – Если иметь собственную практику, я хочу сказать.
– Ты не поняла… Я говорила не о заработке. Моральное удовлетворение, понимаешь? Что-то, за что зацепиться, ради чего жить… Мне трудно на отвлеченные темы, Клара, все-таки я еще французский так не знаю…
– Я тебя понимаю, не беспокойся. – Клер допила пиво и, скомкав пустой мешочек из-под картофеля, скатала хрустящий целлофан в комок и метко – через всю комнату – швырнула в открытое окно. – Конечно, медицина может стать хорошей зацепкой. Если верить в ее пользу, понимаешь? А я вот не верю.
Беатрис удивленно подняла брови:
– Но почему? Если медицина еще чего-то не умеет – ну, рак и всякие такие вещи, еще не открытые, – то ведь это – ну, как это? – вопрос времени, да? И потом, – она улыбнулась, – я вообще не верю людям, которые говорят: «Я не верю в медицину». Когда у них заболит живот – о, они так быстро бегут к врачу!
– Да вовсе я не про это. – Клара досадливо поморщилась. – Я не верю в медицину не в том смысле, что отрицаю ее способность спасать людей от смерти. Ты понимаешь – я вообще не особенно уверена в том, что их следует спасать. Для чего? Для войны? Для концлагерей? Моего брата ребенком едва спасли от менингита, а в сорок третьем году он погиб в Бреендонке. Ты только подумай – для чего он выжил? Чтобы успеть пройти перед смертью еще и через этот ад?
Клер достала сигареты и закурила. Беатрис молча смотрела в окно, где над торцовой стеной соседнего дома темнело и набухало, ширясь, серое дождевое облако. В комнате стало еще более сумрачно.
4
Оба отрывка принадлежат перу французского леттриста Ги Поммерана (Париж, 1946).
5
Начало стихотворения «Морское кладбище» Поля Валери.