Девушка из JFK

Я запальчиво возражала:

– Если уж говорить про опыт, то я убила своего первого мерзавца в тринадцать лет! Дай мне отработать это дело целиком, полностью.

После долгих споров он согласился на временный компромисс:

– Ладно, Бетти. Перенесем обсуждение этого вопроса на потом. Еще неизвестно, придется ли его наказывать, этого козла. Больно ты кровожадна, милая…

– Где родилась, там и научилась, – хмыкнула я. – А насчет козла не сомневайся. Судя по материалу, он вылитый Мени Царфати. Должна же я когда-то почувствовать, что отплатила своему бывшему за все хорошее? Почувствовать хоть так, если уж кое-кто отнял у меня возможность поквитаться с самим Мени…

Собранные мною материалы действительно не оставляли повода для сомнений. Подонок избивал и насиловал жену на глазах их единственной дочери и при полном попустительстве местной полиции, где сам же и служил. Неудивительно, что доведенная до отчаяния женщина поделилась своим несчастьем с виртуальными подругами на форуме LFH. Там-то я и выудила ее по всем правилам Микиной рыбалки. Бедняжку звали Лотта Вотерс, а жила она в пригороде Сиэтла – если, конечно, этот непрекращающийся кошмар можно было назвать жизнью.

Мое расследование облегчалось тем, что одна из жалоб Лотты дошла-таки до суда и таким образом попала в газеты. Конечно, я не ограничилась статейками репортеров и докопалась до протоколов судейских заседаний с показаниями дюжины свидетельниц и соседей. Картина вырисовывалась поистине устрашающая, хотя все улики против мерзавца были из категории косвенных. Поэтому судья ограничился лишь выговором в адрес местного шерифа, который продолжал покрывать Вотерса, и запретом для последнего приближаться к Лотте, ее дому и рабочему офису.

К ужасу бедняжки, это не только не помогло, но и еще больше усугубило ее отчаянное положение. Теперь она жила в постоянном страхе. Бывший муж мог напасть в любом месте и в любое время дня и ночи. Опытный коп, он умел вскрывать замки, уничтожать улики и не оставлять следов. В результате Лотта чувствовала себя абсолютно беззащитной. Она наверняка давно покончила бы с собой, если бы не мысли о дочери. Физическое устранение мерзавца и впрямь казалось единственно возможным выходом из тупика.

В принципе, этого было более чем достаточно для однозначного приговора, но Божественные правила Мики Шварца требовали еще и обязательного личного знакомства с обеими сторонами. Обычно мы всюду ездили втроем или вдвоем, поручая малыша надежной няне или моей тете Мали, но в тот раз я настояла, чтобы Мики остался дома. Мне хотелось полной самостоятельности, без намека на чью-либо опеку. Бога не опекают, особенно Бога из Джей-Эф-Кей.

Прилетев в Сиэтл, я бросила сумку в отеле и отправилась на встречу с Лоттой в ее городском офисе. Судя по собранным мною данным, она работала в некоммерческой феминистской организации, которая заботилась о жертвах семейного насилия.

Интернетовский сайт этой благородной конторы выглядел странновато: многие слова были незнакомы не только мне, но и словарю Вебстера, а общий тон казался слишком воинственным, чтоб не сказать агрессивным. Впрочем, последнее легко объяснялось спецификой работы Лотты и ее коллег: попробуйте-ка сохранить душевное равновесие, когда приходится ежедневно сталкиваться с подонками типа Вотерса. Записываясь на прием, я отрекомендовалась израильской блогершей, активисткой феминистского движения, заинтересованной в обмене опытом по личному вопросу.

Офис организации занимал целое крыло на шестнадцатом этаже небоскреба и напоминал штаб армейского корпуса в разгар военной операции. По разгороженному на клетушки открытому пространству сновали десятки женщин с сосредоточенными лицами. Похоже, никто здесь не перемещался впустую. Каждая сотрудница тащила в руках, под мышкой или на плече что-либо: стопку бумаг, брошюры, папки, рулоны или просто документ на одном листке. Добежав до целевого кубикла, они передавали свою ношу сидящей там коллеге, после чего обе замирали, уставившись в экран монитора, чтобы затем, вскочив, схватить со стола что-то еще более важное и снова устремиться в полет.

Какое-то время я пребывала в растерянности, потому что изначально ожидала увидеть нечто совсем иное, типа захламленной квартирки из двух комнат с тремя несчастными, неряшливо одетыми тетками. Примерно так и выглядели офисы соцработников в квартале Джесси Каган. Но здесь, в богатой Америке, феминистская работа была явно поставлена на куда более широкую ногу. Оправившись от шока, я ухватила за рукав одну из пробегавших мимо.

– Извините…

– Да-а-а? – басисто протянула она, и я вдруг поняла, что говорю не совсем с женщиной, но и, видимо, совсем не с мужчиной.

– Мне назначено… – пролепетала я. – У меня встреча…

– Да-а-а? – с оттенком нетерпения повторило оно. – Встреча? С кем?

– Миссис Лотта Вотерс. Могу ли я поговорить с миссис Вотерс?

Сотрудницо презрительно фыркнуло:

– У нас таких нет, милочка. Здесь нет ни одной миссис, мисс, госпожи, фрау, мадам, фрейлен, фрекен… – оно на секунду запнулось, но тут же, вспомнив забытое, облегченно добавило: – …и мадемуазель. Тут только камрадки и камрады. Если ты хочешь поговорить с камрадкой Лоттой, то она сидит во-он там, в угловом аквариуме…

Угловой кабинет и в самом деле напоминал аквариум: стены его просвечивали насквозь, вплоть до хмурой панорамы Сиэтла. В промежутке виднелась черноволосая голова заказчицы – подойдя поближе, я узнала ее по фотографиям. Сбоку от стеклянной двери была прикреплена табличка с надписью «Директриса». Я растянула губы в глупой улыбке и постучала.

– Войдите!

Вблизи Лотта выглядела старше и суше, чем на снимках. Черный щегольской пиджак, черная блуза, конский хвост иссиня-черных волос, густые черные брови и черные выпуклые глаза… – на этом одноцветном фоне еще больше выделялась бледность лба, щек и тонких ненакрашенных губ. Наверно, стесняясь этого, директриса постоянно выкатывала глаза, словно пытаясь компенсировать неуместный избыток белизны яростной чернотой зрачков. Я назвала себя.

– Ах да, помню, ты из Палестины… – кивнула она. – Честно говоря, это не лучшая рекомендация.

Я протестующе взмахнула ресницами:

– Мы тоже осуждаем оккупацию, госпожа…

– Зови меня камрадка!

– …камрадка Лотта, – послушно поправилась я. – Мы полностью разделяем, и вообще. Простите мне мой английский.

– Ничего, – Лотта милостиво выкатила глаза, что, видимо, означало готовность к сближению. – Если честно, мы немного завидуем вашей палестинской словейке.

– Завидуете? Почему? – мне показалось правильным сначала понять причины зависти, а уже потом выяснить, что такое «палестинская словейка».

– Ах, камрадка, английская словейка настолько несовершенна… – директриса сокрушенно вздохнула. – Глаголки у нас не различают между вагинатками и безвагонами, а это ужасно несправедливо. Не то, что у вас. Но мы работаем, не отчаиваемся. Великие перемены начинаются с малого. Исправление жизнюки надо начинать с исправления словейки.

На этот раз я не смогла скрыть искреннего недоумения. «Безвагоны» еще как-то умещались в моем воображении: что-то железнодорожное, грузовое или даже пассажирское. Если есть безбилетники, то, наверно, могут быть и безвагонники. Но что такое вагоноватки? Вагоны, обитые ватой? Типа спальных, только еще удобней?

– Извините, камрадка Лотта… Ваго… что?

– Вагинатки, – бодро пояснила директриса. – Обладательницы вагины. Так мы называем тех, кого шовинисты именуют «женщинами». Ну а сами шовинисты теперь зовутся «безвагонами», поскольку начисто лишены вагин. Видите, как это важно: из языка тут же исчезает его прежняя шовинистическая мужецентричность. Особое внимание нужно уделять школам и университуткам, студенткам и студентам, ученицам и ученикам, учителям и учительницам, директорам и…

– …директрисам, – подхватила я. – Вы совершенно правы, камрадка Лотта. Не думайте, что мы в Израиле…

– …в Палестине! – перебила она.

– Да-да, в Палестине… Не думайте, что мы в Палестине сильно отстаем от общей борьбы. Наши демонстрации собирают тысячи участников, работа…