Подружка для ударника

Кажется, даже родители подходили и поздравляли, Паша не мог точно сказать, но вряд ли отец — не самый последний человек в городе — остался бы в стороне.

А она улыбалась. Держала этого мужика под локоть и счастливо улыбалась, тогда, как он практически умирал от боли сковавшей его сердце. Хотелось протянуть руку и растереть грудь до крови, лишь бы не свербело.

В очередной раз, принимая поздравления, на мгновение Полина остановила взор на нем, и ее прекрасная улыбка медленно угасла, а потом она отвернулась и больше в его сторону не глядела.

Паше хотелось кричать, но все что он мог, это молча смотреть на нее сжимая челюсть в яростном бессилии. И пить. Много, без остановки.

— Прекрати заливаться, — голос брата прозвучал прямо над ухом. — На тебя уже люди смотрят.

- %Запрещенной цензурой%, пусть смотрят. Мне сегодня можно, я так хороню свое разбитое сердце.

— Сам виноват, — раздраженно проворчал Марк, попутно отбирая у младшего брата очередную порцию выпивки.

Паша сопротивляться не стал, молча уставился на полированную поверхность барной стойки.

— Я ошибся один раз, — тихо сказал он спустя некоторое время. — Всего лишь одна проклятая ошибка, Марк, а она до сих пор продолжает наказывать меня за это. Как мне еще доказать, что люблю только ее, а?

— Я не знаю, — честно ответил брат. — Ты многое сделал неправильно. Почему ты не сказал ей, что вернулся на неделю раньше, тогда летом? Она звонила. Сказала, что не может дозвониться до тебя, и просила меня дать тебе трубку, если ты где-то рядом.

— И ты сказал ей, да? Сказал, что я уехал домой? Марк, ну кто тебя просил!

— Вот только не нужно меня крайним выставлять, хорошо? Откуда я мог знать, что ты не с ней был, а где-то неделю гулял. А, кстати, где ты был?

— Дома.

Больше Паша ему ничего не сказал. Марк бы не понял его.

Значит, Поля все это время была в курсе, его лжи. Знала, но ни словом, ни делом не дала ему об этом понять. Может быть пыталась показать, а он дурак, просто этого не замечал?

А ведь и правда, теперь он ясно это осознал, после его «возращения» она стала другой. Обижалась, провоцировала его постоянно, срывалась по пустякам и плакала. Много и часто. Тогда ему казалось, что без причины, и вместо того чтобы попытаться узнать что с ней происходит, поговорить, успокоить — он злился на нее за это. В то время как она страдала, предполагая самое худшее. Ведь наверняка считала, что он завел себя кого-то, что изменяет…

Но это было не так. Не изменял он ей тогда, да и девушки другие не особо его интересовали. Бывали, конечно, случаи, когда он засматривался на проходящих мимо девчонок, некоторых даже с парнями в компании обсуждали, рассказывая, что и как с ними сделали бы, но у него никогда не возникало желания променять Полину на кого-то. Даже мысли о таком не допускал. Что могла дать ему другая, чего он не получал от своей девочки? Его малышка умела делать ему приятно, любила удивлять. И его она тоже любила. Постоянно была рядом, заботилась, поддерживала во всем, не пропускала ни одной его игры. Даже не выездные матчи ездила, зная как ему важно ее присутствие. В команде никто из парней не скрывал своей зависти, Димка даже в шутку грозился увести ее и якобы ждал момента, когда Паша накосячит.

Вот только для него это все было обыденным, и не воспринималось как нечто особенное. А потом случилась та интрижка с Кирой. Сам не понимал, зачем это сделал, но прошлого не вернешь. И, наверное, если бы не этот случай, то он бы никогда не понял, насколько Полина ему дорога.

Сейчас все изменилось, стало по-другому. В квартире, где они жили вместе, вдруг совсем резко исчезло все, что напоминало о присутствии Полины. Вещи, все эти многочисленные баночки, склянки, шампуни, гели все это пропало в один миг. Но самым страшным для него было однажды войти домой и не почувствовать ее запах. Совсем. Даже в шкафу, где раньше были ее вещи, теперь слабо пахло лишь его туалетной водой.

Фотографии и видеозаписи — все, что ему осталось. Он сам разрушил свою жизнь, оступился и теперь расплачивается за оплошность. Вот только цена этой ошибки оказалась слишком велика.

Играла медленная музыка. Она танцевала. С ним. Доверчиво вложив ладонь в его руку, а другой держалась за плечо, в ответ, позволяя его ладони покоиться на своей пояснице, иногда аккуратно поглаживая. Улыбалась когда он, склонив голову, что-то шептал ей на ухо, и по-прежнему делала вид, будто Паши не существует. Или же они вовсе не знакомы.

А он бы и рад разозлиться, но не мог. Право не имел.

Заслужил ведь.

Прав был отец, когда сказал — недостоин он ее. Ни тогда, ни тем более — сейчас, когда предал ее. Да и чего уж там греха таить — себя тоже.

И почему именно сейчас, глядя на Полину в руках другого мужчины он вдруг с особой ясностью осознал: а ведь он сам практически толкнул любимую девушку к другому?

«Мне все равно, можешь хоть замуж за него выйти» — кажется, так он ответил ей, в тот вечер.

Спрашивается зачем? Ведь признайся он тогда, что ему не все равно, что любит и страдает без нее, и ревнует страшно, все было бы по-другому. И Поля ждала от него этого, видел по глазам, видел и хотел, безумно хотел признаться, только вот сказал, совершенно не то, о чем думал, наблюдая как во взгляде полном обиды рушиться весь его мир.

Той ночью он не сразу попал домой, но когда все же вернулся, то был не один. Он хотел забыть ее и забыться самому, и делал это как умел.

Ровно до сегодняшнего вечера ему это удавалось, с трудом, но он уже не думал о Керсановой в режиме нон-стоп. Паша даже сумел убедить себя в том, что и чувств-то больше не осталось, лишь воспоминания — с ними бороться не мог — яркие, живые, бередящие только-только зажившие раны.

И вот теперь она здесь, счастливая и довольная жизнью, а он практически уничтожен, раздавлен — морально и физически.

Наконец музыка смолкла, и сладкая парочка отошла друг от друга, а затем Полина и вовсе поспешно покинула зал, перед этим что-то шепнув на ухо своему спутнику.

Вот он — его шанс поговорить с ней еще раз, попросить прощение за боль, причиненную нечаянно, за все ссоры и обиды, за слезы, которых он не стоил. За то, что все разрушил.

Залпом допив обжигающий напиток, Паша направился к выходу, но на середине пути вдруг выросла фигура брата, загораживая собой все.

— Куда собрался? — тихо, чтобы не греть лишние уши поинтересовался тот, хотя Паша мог бы поклясться, что Марк знает ответ.

— Не твое дело, — попытался обойти. Не вышло.

— Ты не понял, что тебе сказал отец? Не лезь к ней. Оставь в покое.

— И это ты мне говоришь? Ты сам всегда делал все наперекор ему, поступал, как считал нужным. Ты, наверное, рехнулся, Марк, если ждешь от меня послушания. Не будет этого.

— Никто и не ждет от тебя таких жертв, — спокойно ответил Марк, — но девчонку оставь в покое.

— Нет, — ответил он упрямо.

— Паш…

— Да не буду я пытаться ее вернуть. Я сделал достаточно, чтобы она даже говорить со мной не хотела, только попрошу у нее прощения. И все. Только прощение. Мне это очень нужно, Марк. Очень.

Марк смотрел с недоверием и не пытался этого как-то скрыть, он не верил ему, догадался Паша, и понимал почему. Он и сам себе не верил. Не был уверен, что едва оказавшись рядом, не станет уговаривать, умолять, просить Полину дать им еще один шанс, начать с чистого листа. Так что сомнения брата ему понятны.

— Не смотри на меня так. Я ведь сказал: только поговорить хочу.

Марк пристально всматривался в его лицо, ища признаки лжи, но видимо заметил что-то другое, что заставило со вздохом сожаления отойди в сторону.

— Глупостей не наделай, если не хочешь год сортиры в казармах драить. С отцом шутки плохи, сам знаешь.

— Знаю.

Он ушел, не оборачиваясь. Важно было найти Полину, пока она не вернулась к своему… жениху.

У его девочки теперь есть жених.

И это не он, будь оно все проклято!

На улице Паша растерялся, не знал где ее искать теперь. И вдруг запоздало подумал, а выходила ли Поля вообще из замка, ведь она могла отлучиться в уборную, и тогда есть вероятность, что он ее упустил.