Самый счастливый день

По законам времени, по биологическим законам, Лариса с детьми должна была жить после нее и вместо нее и от этого не нравилась еще больше. Дама с брезгливым недоверием посмотрела на Ларису, а потом на гардеробщицу, как бы делясь с ней своими сомнениями.

Лариса тоже покосилась на даму и приказала детям подвинуться, чтобы не загромождать собой пространство. Все было вполне вежливо и пристойно, но извечный конфликт поколений серой тенью пролетел над гардеробом.

Лариса еще раз пересчитала копейки и протянула гардеробщице тяжелую горсть. Этот жест последовал сразу после обмена взглядами, и гардеробщице было неловко принять деньги из неуважаемой руки.

– Не возьму я твои деньги, – строго сказала гардеробщица.

– Почему? – растерялась Лариса, держа протянутую руку на весу.

– А зачем они мне? Мне номерок нужен, а не деньги.

Дама тем временем оделась и ушла, но гардеробщице было уже неудобно отменять принятое решение.

– А кому же мне их отдать? – спросила Лариса.

– Отнеси сестре-хозяйке…

Лариса сомкнула пальцы, сжала мелочь в ладони и пошла в конец коридора. Дети побрели следом, держась поодаль, как чеховские нахлебники.

На белой двери висела табличка: «Сестра-хозяйка». Лариса постучала и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет.

Сестра-хозяйка в белом халате и белом колпаке, похожая на булочницу, рылась в ящике своего стола, видимо что-то разыскивая, и была очень сосредоточена на этом занятии.

– Простите, мы потеряли номерок, – сказала Лариса.

– Ну и что? – Сестра-хозяйка отвлеклась от своего ящика.

– Вот. – Лариса разжала ладонь и показала монеты – желтые и светлые, большие и маленькие – почти все образцы, имеющиеся в денежном обращении.

– Ну и что? – не поняла сестра-хозяйка.

– Деньги, – объяснила Лариса.

– А я при чем?

– В гардеробе сказали, что я могу вам отдать.

– Почему мне? – неприятно удивилась сестра-хозяйка. В ней была задета щепетильность малооплачиваемого человека.

– А кому?

– Где потеряли, там и отдайте.

Сестра-хозяйка снова стала искать в ящике то, что ей было нужно.

– Извините, – смущенно проговорила Лариса и вышла из кабинета. Закрыла за собой дверь.

– Я кушать хочу, – пожаловалась Даша.

– А я пить… – поддержала Маша.

– Кто держал номерок? – с раздражением спросила Лариса.

– Она. – Даша показала на сестру.

– Не я, – отреклась Маша.

– И это дети… – горько заключила Лариса. – Раззявы. Халды. Почему у других дети никогда не простужаются и ничего не теряют? Вот сдам вас на пятидневку.

Даша и Маша выслушали. Поверили. На их души опустилось горе.

– Не ходите за мной! – приказала Лариса. – Стойте здесь. На этом месте.

Она ускорила шаг и пошла к гардеробу.

Возле барьера уже выстроилась порядочная очередь, и гардеробщица орудовала в поте лица.

– Сестра не взяла, – сказала ей Лариса через головы.

Гардеробщица промолчала. Она тащила охапку пальто, взвалив ее на свой живот.

– Может, все-таки возьмете? – Лариса протянула через головы кулак с мелочью.

– Не лезьте, – попросила женщина. – Тут с детьми стоят.

– Я уже стояла, – объяснила Лариса.

– Ни стыда ни совести, – отозвалась другая, из середины очереди. – Им плюй в глаза, а они скажут: дождь идет.

Гардеробщица продолжала молча выдавать пальто, делая вид, что не знает Ларису. Видит первый раз. Ларису оттеснили от гардероба.

Она выглянула в коридор. Дети стояли там, где она их оставила, под плакатом о вреде алкоголя. Маша тихо плакала. А Даша рассматривала плакат; у нее была потрясающая способность: моментально приспосабливаться к новым обстоятельствам и ни о чем не сожалеть.

– Что ты ревешь? – спросила Лариса, подходя. – Ну, что ты ревешь?

Маша нырнула головой, вытянула губы и зарыдала еще вдохновеннее, поскольку было кому показать свое горе.

Маша плакала абсолютно так же, как тетя Рита. У них в роду была дальняя родственница, старая дева, окончившая свою жизнь в доме для престарелых. Так вот, когда тетя Рита плакала, у нее складывались губы и дрожали брови – абсолютно так же, как у Маши. Вернее, у Маши так же, как у тети Риты, и было непонятно: через какие тайные пути передались природе эти сочетания хромосом…

– Давай мириться, – предложила Лариса и присела перед Машей. Та навалилась на мать своим тяжелым тельцем и сладко обрыдала ее лицо, горячо дыша в щеку.

– Ну всё, – сказала Лариса, целуя мокрое личико. – Всё?

Маша кивнула, продолжая источать слезы, но не горькие, как прежде, а легкие и просветленные. Брови и щеки были в красных нервных пятнах.

Даша стояла рядом как истукан, с интересом рассматривая нарисованного неаккуратного дядьку с красным носом.

«Вся в Прохоровых, – подумала Лариса. – Прохоровская порода».

Из кабинета вышла сестра-хозяйка.

– Простите… – начала Лариса, но сестра-хозяйка прошла мимо, как проходит генерал мимо новобранца. Потом она вернулась и заперла кабинет, и ее широкая спина как бы говорила: «Ходят тут… еще пропадет что-нибудь…»

– А куда мне обратиться? – спросила Лариса, глядя в недоступную спину.

– Обратитесь к своему лечащему врачу, – ответила сестра-хозяйка заученными интонациями.

Видимо, все мамаши обращались к ней с медицинскими вопросами, и она всех отсылала к своему лечащему врачу.

Виктор Петрович передвигал стетоскоп по детской спинке, говорил: «Дыши, не дыши». Потом вытащил из ушей костяшки стетоскопа и посмотрел на вошедшую Ларису.

– Ну что? – спросила мама мальчика, беря в плен глаза Виктора Петровича.

– То же самое, – ответил Виктор Петрович, осторожно выводя свои глаза из плена ее зрачков. – А что может быть другое?

Женщина промолчала. Надежда в ее сознании не мирилась со здравым смыслом, а Виктор Петрович стоял на стороне здравого смысла.

– А если не делать операцию? – тихо спросила женщина.

– Но ведь мы уже говорили об этом, – мягко напомнил Виктор Петрович. – Что я могу сказать нового? Я могу повторить только то, что уже говорил.

Женщина молчала. Она стояла со спокойным лицом, но Лариса видела, что это спокойствие опустошения, когда все вычерпано изнутри, осталась только оболочка. В кабинете установилась неподвижная душная тишина.

– Вам что? – Виктор Петрович посмотрел на Ларису.

– Ничего…

Лариса вышла в коридор. Вокруг ходили люди, но Лариса не замечала. Она существовала в капсуле чужого несчастья, как косточка в виноградине, и не могла двинуться с места.

Очередь разошлась. В гардеробе было пусто. Гардеробщица сидела на табуретке и вязала на спицах. Сестра-хозяйка стояла перед ней, облокотившись о барьер, и смотрела на ее руки.

– Значит, пятьдесят две петли. Запомнила? – спросила гардеробщица.

– Пятьдесят два раза считать? – спросила сестра-хозяйка.

Теперь ее не поняла гардеробщица, и обе некоторое время напряженно смотрели друг на друга.

– Пятьдесят две лицевых и пятьдесят две изнаночных или всего пятьдесят две? – выясняла сестра-хозяйка и в это время увидела Ларису с детьми. – О! Тащатся… Фудзиямы…

Почему «фудзиямы», Лариса не поняла. Может быть, от их темных волос и темных глаз отдаленно веяло Востоком.

– Я кушать хочу, – напомнила Даша.

– И я, – поддержала Маша.

– Я вас очень прошу: дайте нам пальто. Пожалуйста. Я больше не могу… – тихо пожаловалась Лариса.

– Никто вас и не держит, – удивилась сестра-хозяйка. – Давайте номерок и идите домой.

Она обладала властью над Ларисой и, должно быть, испытывала некоторое тщеславие и не хотела с этим расставаться.

– Вы же знаете, что номера нет. Нам что теперь, раздетыми идти?

– А как мы найдем ваши пальто? – поинтересовалась сестра-хозяйка.

– Я сама найду.

– Ты-то найдешь… – неопределенно сказала гардеробщица, намекая на то, что Лариса может прихватить с вешалки чужие вещи, охраняемые непотерянными номерками.

– Вы мне не верите?