Дон Педро

Событие двенадцать

Видите ли, телеграф – это что-то вроде очень-очень длинной кошки: вы её

дёргаете за хвост в Нью-Йорке, а её голова мяукает в Лос-Анджелесе,

понимаете?

Альберт Эйнштейн

– Иван Яковлевич, вы ли это? – с пола рядом со вновь присевшим за печку Брехтом приподнялся человек в пенсне.

– Вот так встреча!

Иван Фёдорович Долгунов – пожилой, благообразный, худой как щепка интеллигент, с чеховской бородкой и пенсне. Кроме того что писателя, почившего изображал, ещё Иван Фёдорович служил на станции Маньчжурия на узле связи. Работал телеграфистом.

Обниматься не стали, лёжа или стоя на коленях обниматься не сильно удобно. Обменялись крепким рукопожатием. Если честно, то Брехт в целом совсем не долго руководил этой станцией железнодорожной и сойтись с сослуживцами не успел. К тому же, потеря семьи и последовавшие за этим события, сделали его и вовсе замкнутым человеком. А ещё целых три насыщенных событиями года прошло, увидел бы Долгунова где на улице, скажем, в Хабаровске или Владивостоке, так и не узнал бы, может. А вот в родных Пенатах сразу узнал и вспомнил.

– Ого, резко вы продвинулись по службе, – указал телеграфист на три полковничьих шпалы в петлицах.

– Судьба злодейка… Иван Фёдорович, а вы же телеграфист?!!!! – как прояснило.

– Есть такой факт в моей запутанной биографии.

– А здесь как оказались? – Брехт вопрос задал, а сам и не ждал ответа, так на автомате вырвалось, какая ему разница, как здесь оказался телеграфист, главное, что он есть, и японцы вряд ли прервали телеграфное сообщение.

– Так после тех событий с вами связанных, почти сразу, всех сотрудников перевели на другие станции, чтобы местных не будоражить. Я вот с семьёй попал в Харбин. Теперь домой направляемся. Он похлопал лежащую на полу рядом с ним женщину по плечу. Это Нина моя, не узнаёте?

– Конечно, здравствуйте Нина … Павловна, – вспомнил.

– Говорить «Добрый день» не буду, ни какой он не добрый. Здравствуйте, Иван Яковлевич. Хорошо хоть дети неделей раньше уехали, – вот теперь точно вспомнил. Этот скрипучий голос не просто забыть.

– Да, хорошо. Иван Фёдорович, а как думаете, можно связаться с нашими по телеграфу? Хотя бы со станцией Забайкальск? – Брехт вклинил свою беду в эти воспоминания соратников.

– Так прямого входа из зала ожиданий в телеграфную нет, – резонно заметил Долгунов.

– Нет. Нужно выходить на улицу. – Согласился, покивав головой, Брехт. Наверное, потому и не пришла давно эта замечательная мысль в мозги.

– Что, край? – вздохнул телеграфист.

– Край, Иван Фёдорович. Патронов совсем мало, гранаты почти кончились. Максимум ещё один штурм отобьём, а наши придут только завтра утром. И не факт, что они сразу границу пересекут. Договаривались по-другому. Мы должны были вас тихонько вывести. А тут засада. Специально на нас устроили, а вы тот самый живёц, на которого и ловили. Ну, может, не именно нас, о нас они и не знают. Просто на русских, которые бросятся вас освобождать.

– Правильно рассуждаете, я китайский ведь хорошо знаю и подслушал разговор вчера двух китайских офицеров, они гадали, когда вы придёте освобождать нас и какими силами. Ожидали завтра, – подтвердил его мысли Долгунов, чеховской бородкой помотав сверху вниз. Блеснуло солнце, отражаясь в пенсне.

– Японо-китайцы время от времени стрелять перестают. Думаю, скоро уже. Как перестанут, мы и попытаемся с вами перебежать в телеграфную. Прикроем вас, как можем. Вы теперь единственная надежда и нас и всех этих людей на спасение.

– А если перерезали провод или телеграфный аппарат разбили.

– Плохой вопрос. Вы знаете Иван Фёдорович, что мысль материальна. Если о чём-то подумаешь, то обязательно сбудется. Думайте, что аппарат цел, что нас сразу услышат и движение поезда с моим полком сумеют ускорить. Думаете?

– Теперь думаю, раз от этого в действительности наши жизни зависят.

– Хорошо. Поползли вон к тому выходу, где титан. Я сейчас нам эскорт организую. Прямо чувствую, что японцы выдыхаются. У них, должно быть, теперь обед по расписанию. Повар китайский для своих горсть пресного риса сварил.

– Ох, только про еду не говорите, мы сутки уже ничего не ели, да и до этого три дня или четыре, всё в один кошмарный день слилось. В общем, сколько-то дней, именно этой горстью пресного риса и питались, ну, ещё кусок лепёшки.

– Скоро всё закончится, Иван Фёдорович, поползли, – попытался ободрить телеграфиста Брехт.

Про себя добавил: «Закончится. В ту или иную сторону. После обеда, вне зависимости от того, „дозвонимся“ или нет, японцы погонят китайцев в очередную атаку».

Светлов выслушал «задумку», крякнул. Присвистнул. Почесал шрам на шее. Потеребил ухо.

– Троих бойцов возьмите. Ползите до двери. Чего в жизни не бывает, может, и не заметят. Хотя, вокзал как бы чуть на возвышении. Ничего обзору не мешпет.

– А может, наоборот. Побежим со всех ног. Тут всего два десятка шагов.

– Нет. Побежать успеете. Ползите, а вот если стрелять начнут, тогда уж бегите. Я парням скажу, телами телеграфиста прикрывать будут. Давай, командир, лучше я с ним, а ты здесь с бойцами останешься?

– Сам не хочу, Иван Ефимович. Сам не хочу. Только у тебя защитить людей лучше получится. Всё. Пора. Стрелять прекратили.

Глава 5

Событие тринадцатое

Уронили телефон в воду – положите его в рис.

Добавьте мясо, лук, морковь, специи.

Кстати, плов лучше получается, если телефон не класть.

Заметили. Дураки они в дурдоме. Зачем врагов глупыми считать. Вкушать пресный варёный рис они отправились не все. Остались наблюдатели. Сидели за насыпью из приготовленной для ремонта путей щебёнки и наблюдали. Потому и наблюдатели. Тяжёлая и большая дверь входа в зал ожидания вокзала, вся в оспинах попавших пуль открылась, и не успели ползуны из неё выползти, как зацокали пули над головой. Тем не менее, повезло. Пуль сперва было мало. Надо полагать, смотрящих за вокзалом было двое, вот они и стали выбивать щепки из многострадальной двери. И все выстрелы шли довольно высоко над головами.

Метров пятнадцать между входов в зал ожидания и входом в ту часть здания, где находились кабинеты начальника, бухгалтерия и телеграфная. Привыкшие быстро ползать диверсанты за несколько секунд бы преодолели, но замедлял движение Брехт, который старался прижать задницу Долгунова к земле. Старый телеграфист пластуном не был, и всё время порывался встать на колени. Брехт полз со стороны перрона и придерживал Ивана Фёдоровича. Когда до двери всё же добрались, палило уже побольше человек, но пули по-прежнему шли над головой.

Дверь легко поддалась. И пластуны, преодолев, какой-то сволочью сооружённый порог, оказались в помещении. Только на этом приключения не закончились, а начались. Провода от телеграфного аппарата были отрезаны. Не дураки японо-китайцы, в чём Иван Яковлевич уже сегодня не раз убеждался.

«Недураки» поняли, очевидно, зачем позли русские и предприняли неподготовленную атаку. Побежало к вокзалу человек пятьдесят. На этот раз не цепью, а используя все заранее подготовленные из шпал и щебёнки укрытия. Против обычных солдат РККА наверняка бы сработало, но тут огонь вели двадцать снайперов, пара минут и у супостатов на пятьдесят человек меньше, а у диверсантов поубавилось патронов.

Брехт, приняв на вооружение своего батальона тогда карабин Арисака, позаимствовал у японцев ещё и замечательный поясной ремень с двумя подсумками на тридцать патронов каждый. Потом ещё разгрузку ввёл, в кармашках которой было распределено ещё пятьдесят патронов, ну и пять в самой винтовке, так что на каждого снайпера на начало боя приходилось сто пятнадцать патронов. За эти три с половиной атаки и захват самого здания половина запасов ушла. И видно без дураков было, что во взводе снайпера вся площадь перед вокзалом и сам перрон просто завалены труппами и китайцев и японцев. Сотни две с приличным гаком.