Страница 82 из 88
Тот в изумлении приподнял бровь.
— А что, а так… так можно? — недоверчиво проговорил он.
— Нигде не сказано, что нельзя, — самым непосредственным, даже наивным тоном отозвался Генрих.
— Ну, тогда пошли.
Музыканты как раз заиграли новую мелодию: сегодня они песен почти не пели, играли музыку без слов и сейчас завели что-то довольно бодрое и быстрое.
Хельмут сжал руку Генриха ещё до того, как они спустились с помостов в центр зала. Он старался не обращать внимания на странные взгляды, сверлящие их спины, но, например, тяжёлый и не скрывающий недоумения взгляд лорда Джеймса не заметить было тяжело. Генрих тут же как-то почувствовал тревогу Хельмута и сильнее сжал его руку, приободряюще кивая.
Они, вовсе не желая вливаться в череду танцующих, задержались в стороне от них. Хельмут, проведя пальцами по чёрным кожаным вставкам на сером камзоле Генриха, положил руки ему на плечи и тут же почувствовал его ладони на собственной талии. Им удалось быстро попасть в ритм. Шаг вправо, шаг влево… Тут же руки пришлось убрать — заученные движения старого танца уже не контролировались разумом и выполнялись сами по себе. Но каждый раз, когда Хельмуту доводилось хотя бы на мгновение, хотя бы через одежду коснуться Генриха, он чувствовал невообразимое счастье.
Но танец почти не предполагал долгого соприкосновения рук, весь упор делался на ноги, и неподготовленным исполнять этот танец было довольно сложно. А для Хельмута — сложнее вдвойне, поэтому он с нетерпением ждал тех моментов, когда нужно будет быстро коснуться плеча партнёра или дотронуться до его руки.
Постепенно мелодия замедлялась: музыканты умело переводили одну песню в другую, на ходу меняя ритм и тональность, и вот после весёлой песни заиграла другая, медленная и лирическая. Тогда Хельмут просто сжал ладонь Генриха своей, а другую руку вновь положил на его плечо, едва заметно поглаживая донельзя мягкий серый бархат. После подвижного танца волосы Генриха чуть растрепались (Хельмут с трудом подавил желание пригладить одну из тёмно-русых прядей), на щеках проступил слабый румянец, а взгляд немного рассеялся, будто он не потанцевал несколько минут, а выпил пару бокалов вина. Хотя, пожалуй, от вина с Генрихом бы не случилось ничего подобного, если верить его словам, что он не умеет пьянеть.
Всё это очаровывало Хельмута и прогоняло из его души неприятные эмоции. Он напрочь забыл о блюдах на столе, о танцующих вокруг разодетых дворянах, о тяжёлом взгляде лорда Джеймса и несчастной королеве. Всё это будто растворилось в воздухе, стало прозрачным и бесплотным — и лишь они с Генрихом оставались живыми и настоящими посреди эфемерного мира.
Но один болезненный вопрос, внезапно возникший в голове Хельмута, заставил его вернуться в мир настоящий.
— Слушай, я тут подумал… Мы скоро разъедемся, — начал он издалека. Генрих, явно задумавшийся о чём-то, нервно и быстро моргнул пару раз, словно пытаясь прогнать наваждение, и вперил в Хельмута вопросительный взгляд. — Ну, и не то чтобы мы с тобой окажемся далеко друг от друга, — продолжил тот спокойно, — но всё же… всё же не так близко, как последний год, да?
Генрих кивнул, видимо, не особо понимая, к чему он клонит.
— И мы всё это время с тобой… — Хельмут, кажется, покраснел — и сам из-за этого крайне удивился. — Мы многое делали, между нами что-то было…
— И есть, — прервал его Генрих странно серьёзным голосом.
— Есть, — кивнул Хельмут, сильнее сжимая его плечо. — Но… что будет дальше? Какое у нас будущее?
Музыка зазвучала громче, не теряя при этом своей печальной лиричности, но он не решался повышать голос, боясь, что его услышит кто-то посторонний. А Генрих без сомнения и так услышит всё, что надо.
— Ты задумался об этом только что? — невесело усмехнулся он и резко притянул Хельмута к себе, будто назло и вопреки всему, что их окружало. — Я думаю об этом с тех пор, как впервые поцеловал тебя. И я не знаю, что нас ждёт, правда.
Хельмут лишь вздохнул. Он ожидал, что его старший друг, как всегда, знает лучше, что делать. Что он уже давно что-нибудь придумал и сейчас готов озвучить выход из положения, дать совет… Но Генрих тоже понятия не имел, как быть. Это казалось странным и даже в какой-то мере пугало, и Хельмут ещё сильнее прижался к нему, лишь бы избавиться от этого страха.
— Пожалуй, нет выхода, который устроил бы… всех, — выговорил Генрих с каким-то трудом, словно язык его не слушался. — Но ведь мы можем вернуть то, что было раньше, не находишь?
Хельмут лишь молча кивнул. Да, они могут остаться друзьями. Сделать вид, что ничего не было — ни поцелуев, ни ласк, ни того признания в полубреду (несмотря ни на что, полностью искреннего), ни взаимной заботы, такой, какую друзья обычно не проявляют, ни страсти, ни нежности… Как бы повернуть время вспять, вернуться на год назад и начать всё сначала, но только без этого всего…
И нет, ничего страшного, унизительного или расстраивающего Хельмут в этом возврате к дружбе не видел. Но почему даже измена невесты, нанёсшая сильный удар по самолюбию Хельмута, не вызвала в нём такую волну отторжения, как осознание того, что всё, что он пережил с Генрихом, осталось навсегда в прошлом?
Он резко убрал руку с его плеча.
— Я… я хочу выпить, — выпалил он и направился к столам, не дожидаясь окончания мелодии.
— Ты же не пьёшь. — Генрих догнал его, и в его голосе зазвучало недоумение — и явно не только из-за того, что Хельмуту вдруг захотелось вина.
Он не ответил.
Обижаться на Генриха было бессмысленно: он ведь не сказал чего-то категоричного, не бросил его… Но он, как и Хельмут, наверняка понимал, что им больше нет смысла при каждой встрече, которые в последующие годы будут редкими и короткими, прыгать в постель и осыпать друг друга поцелуями. Нет, это, конечно, можно, но тогда разлуки будут попросту мучительными. К тому же Хельмуту рано или поздно придётся снова найти невесту: можно было бы и Хельгу сделать наследницей, но собственный ребёнок, а лучше — два или три, гораздо надёжнее…
И чем он окажется лучше госпожи Агаты, если втайне от жены будет ходить налево, да не к кому-нибудь, а к лучшему другу и сюзерену? Одно дело — вопреки церковным правилам не хранить целомудрие до брака, и совсем другое — изменять супруге… Тут же Хельмут вспомнил, что всё-таки косвенно был замешан в чём-то подобном: герцогиня Эрика ведь являлась замужней женщиной и всё равно оказалась в его постели… Правда, инициативу проявила всё же она, однако сейчас, спустя год после их последней встречи, Хельмут понял, какой мерзкой ошибкой это было.
Он рухнул за стол и осушил кубок в несколько резких глотков, ухитрившись не поперхнуться. Генрих не спеша прошёл вслед за ним и сел рядом, но никак, кроме жалостливого взгляда, на поведение Хельмута не отреагировал. Ему самому было больно осознавать, что всё кончено, но, наверное, в нём тоже теплилась надежда, что всё не так безвыходно, как кажется…
Хельмут ухватился за эту надежду в жалкой попытке утешить себя и невольно опустил руку под стол, кладя её на колено Генриха, — по привычке, как они оба делали уже сотни раз, на военных советах или трапезах в отвоёванных нолдийских крепостях, уверенные, что этого никто не увидит, но в то же время опасающиеся оказаться замеченными — в этом было своё очарование.
И почувствовал, как Генрих накрыл его пальцы своей чуть дрожащей ладонью.
***
Рассветные лучи, проникая сквозь стёкла стрельчатых окон, сталкивались с высокими стенами и гранитным полом, разбивались вдребезги и принимались плясать по коридору сотнями солнечных зайчиков и бликов. Весеннее утро было прохладным, и эта прохлада по-хозяйски гуляла по королевскому замку, заглядывая даже в самые дальние уголки и укромные каморки.
Генриху не спалось, будто выпитое вчера вино, ожидаемо не ударив в голову, сделало то, за что его так любили многие, — наградило приливом сил, приподнятым настроением и напрочь лишило покоя. Он проворочался всю ночь, а на рассвете встал, набросил халат поверх нижнего белья и вышел из комнаты.