Страница 11 из 18
с дальнейшим пробуждением. Ещё что
мне скажешь? Или кончилось актёрство?
– Хочу, чтоб знал ты. Ты, когда уехал,
его подрезал. Мы преда́ли: оба, –
прорвался через слёзы нервный смех. – И
завтра пойдём, несчастные, за гробом.
Я твоего отца, поверь, по-своему любила. Но
дожить в любви до смерти было не дано. –
И, встав, ушла. Не стал он останавливать.
Собрался сам, и вышел. Дождь лупил.
Был вечер, и застыл. Ян в клуб держал свой путь.
Теперь за главного в делах отца он был.
Мать неверна; но дело не в словах…
Такой, как Гриб, бы не играл ва-банк.
Мужчина, проседающий под взглядом
его, хоть внешне выглядит уверенным,
навряд ли тормоза бы тронул. Задом,
по-крабьи пятясь только оттого, что с ним
вступила мать в сношения особые.
Тот, кто убил, всем им в лицо плевал.
Полиции и делу уголовному.
Приемнику, способному на следствие.
Жене, хотя жена была условной уж.
Возможности несовременной мести. Он
как будто демонстрировал всевластие,
не больно скрыв вмешательство в запчасть его.
Ян выдохнул, закончив мысль у входа
(от дома клуб – через ограду и отель).
Он будто испытал паденье свода,
что сам держал. Сняв груз с себя, теперь
стал обладателем бесценной информации,
необходимой для контроля ситуации.
Смотреть в лицо Царю, лелея планы,
не трудно, если знать, что это – он.
Неведенье сыграть нетрудно. Славно…
Ну и сюжет! «Убийца – почтальон!»
Сама не ведала, что приведёт к подобному
приснившая всё это девочка – меня.
Ян в клуб вошёл. Он назывался "Куб"
(сам куб там был, для танцев на пилоне;
очередной изгибистый суккуб
держал вниманье на груди и лоне).
Впускали строго с двадцати и одного
(прожитого на свете годика) в него.
Курортный город! Чистое сияние!
На отдых едут в пенсию, с детьми,
а также отдохнуть от наказания
того и этого. Гостиница – для них.
Чтоб ощутить дух юности и свежесть,
порою превращаемся мы в нежить.
Отставим наблюдение за Яном.
Тот и без глаз с "окон" не пропадёт.
«Хозяин сам себе – всему хозяин», –
перефразируя латинский наш оплот.
Прекрасно отношусь к мужчинам римским.
И Лора тоже, верная… их списку.
В себя пришла не сразу, но явилась
на встречу: всё, как полагается, с умом.
Метафизические дебри испарились.
Весь фокус их собрался на одном.
Так было проще, потому что чётче.
И Лора уловила это точно:
– С тобой, – сказала в воздух, – нет ответов.
Но и вопросов, когда ты есть, больше нет.
Я чувствую себя, как всю планету.
И, существуя, источаю свет.
Знай (даже, если больше не увидимся):
я оправдала мир тем, что в нём ходишь ты.
Или… да, тем, что вижу сквозь тебя,
как человека. Взглядом озарённый
моим, ты совершенен. Вся земля
в нем падает к ногам твоим влюблённо.
Сейчас скажу: душой и для души.
Но лично… Я – могила, хоть души.
Из-под земного светит образ и подобие.
Звучит твой голос извне и во мне.
Восплачь, блудница вавилонская! Он подобрал
момент отличный, чтоб явиться, точно в сне.
От самого утра гнело предчувствие.
Заранее я знала. Что приснилось ведь! –
Бессвязной стала дальше речь и странной.
А мир блистал в связи всего со всем.
Кино не помнила, вблизи быв от экрана.
Зато сочла шрамы с лица его. Их семь.
Впервые оказалось, что с Инессой
нельзя делиться: родником, не лесом.
Метания сестрицы чуть с приветом
та слушала, пытаясь понимать.
Но, видя, как зима сменилась летом,
остереглась влюбленность приписать.
«Совсем на Лорин почерк не похоже», –
так думала. Но чувствовала всё же.
У близнецов есть внутренняя связь.
Обманывают мысли, а не сердце.
Сестры расшифровать хотела вязь,
и… отхватила щедрой горстью перца:
представим счастье с горем пополам,
чтоб состоянье прояснилось нам.
– Куда ходила ты сегодня утром? –
настаивала та, кто зрил вполне.
– Да так… Гуляла. – Ну а честно? – В бухту
и дальше я прошлась… – Зачем врёшь мне?
Ты можешь надурить так маму, стены,
но не меня! – Инь… море по колено
мне стало. Что-то щёлкнуло и встали
все вещи будто на свои места.
– Ты с кем-то встретилась? – Я встретилась с мечтами
своими. В них – живая красота.
– С кем-то конкретным? – Знаешь, это словно
я вижу мир, где спят все поголовно,
а я проснулась. – Тринити, кто – Нео?
– Хорош, а, – засмеялась Лора, встав.
Прошлась по комнате, слегка (нет, очень) нервно. –
Живём в воде, не видя батискаф.
И думаем: касаемся друг друга.
Но, стоит вынырнуть… – Да то любовь, подруга.
– Нет, нет, – перепугалась, – слово это
из лексикона стёрла я давно.
Способность настоящего поэта –
всё описать… вокруг. Обвив, как нож
плющом. – Не понимаю, что такого страшного.
– Что, показав бессмертье, рушит в смерть. Как с башни вниз.
Мы вне воды не можем жить, как рыбы.
Увидев истину, нуждаемся во лжи.
– Но если… – Нет, родная, не "могли бы".
– Но вдруг… – Без кожи? Как же, удержись.
Нет. Инь, – гримаса правой стороной, –
я… на момент, но стала, как… тобой.
Такой, какой была б, не будь разрыва.
– Ты бредишь. Лора, милая… Не плачь!
– Что в тебе прямо, во мне будет криво.
Сама себе я – жертва и палач.
Нет, к лучшему! Жить просто буду, зная
реальность… силы, что объединяет.
Русалочка ходила по ножам,
чтоб оказаться из Вещей – в Идеях.
– Не понимаю. – Ну, Платон их описал.
Один из тех, пред кем благоговею.
Так вот, русалочка отдать решила хвост
и жизнь свою, чтоб чуть… пожить всерьёз. –
Обрушилась в кровать, сказавши, сразу.
Сказался боком ей же – честный крик её.
И, обладая черезмерной "базой"
от головы – для ощущенья дикого,
припомнила: до встречи смерть звала.
Смерть слышала. Позвали, и пришла.
(заметки на полях) Кассандра [1]
Напророчила себе Кассандра
Трои крах, под пеплосом носимой.
Не так страшно зарево пожара,
как, предвидя, быть пред ним бессильной.
Дар свой не кляла ли, отпусти, мол?
Как, должно быть, слушала царевна
тишину, проснувшись в мирный терем!
И виденья смаргивала гневно:
всё равно никто в них не поверил.
Сладко на рассвете птицы пели.
Поучиться ей бы у Нерона.
Сотни лет спустя такой родится.
Роскошь и резню, удел короны,
как спектакль, сыграть: смычок струится
музыкой, а под стеной – горит всё.
Но (красивейшая, к слову) дочь Приама
не была актрисой по призванью.
В мрак ногой, тут не до фимиама,
раз за разом видеть предписанье.