Недетские игры

Я пожала плечами, решив, что смотреть Сашке в глаза сейчас опасно для жизни.

– Я просто хотел, чтобы ты любила и уважала меня. Это так много?

– Безмерно, – ответила я шепотом.

– Осень… Осенька моя! – Цезарь упал передо мной на колени, а я, испугавшись, вскочила из кресла. Воспользовавшись ситуацией, он обнял меня за ноги и прижался лицом к моему животу. – Пожалуйста, жизнь моя! Я так долго тебя ждал.

Он бросился целовать мои руки, а я закричала, пытаясь увернуться:

– Нет! Не надо! Пожалуйста, прекрати! Я не могу!

Он впился болезненным поцелуем в моё запястье и прорычал:

– Не хочу больше ждать!

Я дёрнулась так, словно он меня ударил и закричала:

– Я НЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!

– Тихо! – выдохнул Сашка чужим голосом, отводя мои руки от своего лица. – Тихо, – повторил, целуя центр моей ладони. – Тихо, – и мне отчего-то стало трудно дышать. – Не ори, весь лагерь разбудишь.

– Что?

Я вынырнула из сна в сумеречную темноту теплокапсулы. Сердце колотилось в горле, кровь шумела в ушах, а я всё ещё не могла осознать до конца, что это был всего лишь сон. Дурацкий кошмар. Мне ничего не угрожает.

– Такая ерунда снится в последнее время, – призналась я Северу, который лежал рядом, подперев голову рукой, и рассматривал моё лицо подозрительно-внимательным взглядом. – И вроде же не пила вчера ничего, кроме воды… И даже не нюхала.

Чёрная бровь изумлённо приподнялась над задумчивым глазом.

– Ты что же, ещё и пьяница?

– Я? – возмутилась я громким шёпотом. – С ума сошёл? Просто мы с… Неважно, в общем. Не твоё дело!

– Вот я смотрю, ты страшно наглая, когда согреешься, – проворчал Север. – Вчера такая славная была, вежливая… спасибо… да будьте любезны… я ваша навеки… А сегодня снова колючки выпустила и в бой, да?

– Ничего такого я не говорила… И нет у меня никаких колючек.

– Есть-есть, – парень улыбнулся. – Маленькие, но очень острые… Я когда тебе логин выбирал, хотел вместо Ёлки Ёжика взять.

– Почему Ёжика? – я вдруг смутилась.

– Забавно пыхтишь, когда злишься, – Северов провернул какой-то хитрый маневр, оказавшись вдруг надо мной. Его руки опирались о дно капсулы с двух сторон от моей головы, а лицо было просто непозволительно близко.

– Кто такой Сашка? – вдруг спросил он.

От удивления и испуга я громко икнула.

– Никто, – прохрипело моё вдруг пересохшее горло.

– Никто, о ком ты могла бы рассказать или просто никто?

– Послушай…

– Как много имён ты шепчешь во сне? М? – он наклонился ещё ближе. – Твоё сердце колотится так, что я слышу его стук даже отсюда. Кто-то другой, более самоуверенный и менее сообразительный, мог бы принять это за возбуждение. Но я полагаю, что это от страха.

Сердце действительно колотилось о рёбра в каком-то невообразимом темпе. Не припомню, чтобы оно когда-либо ранее двигалось с такой скоростью.

– И боишься ты не меня.

– С чего ты взял, что не тебя? – я попыталась увеличить расстояние между нами, но потерпела поражение. – Может, как раз…

– О, нет! – он покачал головой и, убрав одну руку, поправил мои волосы, зацепившиеся за пуговицу на рукаве его куртки. – Если бы ты опасалась меня, ты бы не спала так сладко всю ночь рядышком. Правда, Оленька? Кроме того, не моё имя ты кричала во сне. Не мне сообщала о своей категоричной нелюбви. Кто такой Сашка? Оля, он тебя обидел?

Можно ли сказать, что Сашка меня обидел? О, нет. Он сделал что-то более страшное. Пугающее, я бы сказала.

– В этот раз ты мне будешь должен, а не наоборот, – ответила я, повернув голову на бок, чтобы избавиться от пристального взгляда.

– Почему это?

Потому что я не открою тебе свою тайну, как бы меня ни уговаривало это сделать моё глупое сердце и длинный язык. Потому что я не расскажу о том, что может тебя убить.

Тёплые пальцы мягко, но настойчиво коснулись подбородка, возвращая мою голову в исходное положение. Что ж, у меня есть другой способ спрятаться от требовательного взгляда. Я закрыла глаза, чтобы не видеть Северова, и самым холодным голосом, на который только была способна, произнесла:

– Это не твоё дело.

Я ожидала, что он возмутится или рассмеётся. Или хотя бы как-то отреагирует на мои слова. Но он просто молчал и не двигался до тех пор, пока у меня не сдали нервы, и пока я не открыла глаза, признавая своё поражение в этой молчаливой битве.

Он смотрел на мой рот. И я не настолько наивна, чтобы не понимать, что означает такой взгляд. На какой-то очень-очень коротенький миг мне захотелось, чтобы парень склонился чуть ниже и поцеловал.

– Северов, – прошептала я, вдруг сообразив, что не отвожу взгляда от его губ.

– Северов, – моё сердце вновь постучалось изнутри о рёбра, словно требовало выпустить его наружу. – А тебе не кажется, что нам пора вставать? У нас экстренная ситуация. Ты не забыл?

Парень моргнул, оторвался от созерцания моих пересохших губ и недовольным тоном произнёс:

– Пожалуй, ты права… Вечером договорим.

Он перевернулся на спину, поднял руки и совершил движение пальцами, словно расстёгивал невидимую молнию. Было удивительно и немного странно наблюдать за тем, как эластичные стенки капсулы раздвигаются, являя моему взору голубое небо, умытое морозным воздухом и ярким солнцем.

Удивительно, но настроение с самого утра было просто замечательным. Его не испортили ни хмурые взгляды предостерегающего характера, которые бросала на меня Берёза, ни язвительность Птицы, ни привычная хамоватость Зверя, ни утомительный однообразный путь. Впервые в жизни я поняла, что на самом деле означает выражение «душа поёт».

Душа пела морозно-солнечную песню, душа искрилась слепящим настом, душа хотела бежать, скрипя хрустящим снегом под ногами, душа хотела раскинуть руки и подставить ветру румяное улыбающееся лицо. С чем это было связано? Хотелось бы ответить, что я не знаю. Но беда в том, что я знала. И как бы нелогично и абсурдно это ни звучало, причиной моего восхитительного настроения был Арсений Северов.

Все те тридцать-сорок минут, что мы потратили на то, чтобы поднять лагерь и полноценно собраться, я искоса наблюдала за тем, как Север о чём-то спорит с Соратником, время от времени бросая в мою сторону тревожные взгляды. Наконец он довольно громко произнёс:

– Закрыта тема. Я сказал, – и широко шагая, подошёл ко мне. Злой, недовольный, нервный.

– Ты поела? – спросил, проверяя, работает ли мой термос.

Вместо ответа я показала ему крекер из выданного мне сухпайка.

– Отлично, – он поглубже натянул на мою голову капюшон от пончо и предупредил всё с теми же ворчливыми нотками в голосе:

– Переход будет долгим и тяжёлым. Скажи мне, если устанешь. Я что-нибудь придумаю.

И ушёл проверять, как там раненые и готовы ли они начать движение, потому что номинально именно они, а точнее, один из них – сержант – считался командиром в нашем походе.

Никогда бы не подумала, что такие простые вещи могут заставить мою душу петь.

Наверное, именно поэтому тот дневной переход не показался мне таким утомительным, как предыдущий.

К сумеркам мы добрались до леса и основательно в него углубились. А потом Север, наконец, объявил привал и мы, словно кегли, попадали в неглубокий снег. Приказа ставить лагерь уже никто не ожидал. Минут через пятнадцать народ закопошился, прорывая доступ к земле, а я решила помочь Зверю поставить палатку для саней.

– Тебе не стоит выглядеть такой счастливой, Старуха, – произнёс мальчишка, ощутимо понизив голос, когда произносил запрещённую Севером кличку. – Среди наших крыс нет, но мы здесь не одни. Есть одиночки и мясо, – мясом парень упорно называл раненых. – И я не стал бы их осуждать, если бы они сделали выводы и озвучили их при посторонних.

Я замерла в неудобной позе, раскатывая палатку по снегу, и подняла голову:

– Что ты имеешь в виду?

– Я говорю о Доске почёта, дура! – шёпотом выругался Зверь. – У Севера крыша поехала, если он сам тебе об этом не сказал, но можешь ты убрать со своего очаровательного личика эту дурацкую улыбку?