Страница 9 из 15
В ЦГАМ я просмотрел восемь дел конца 1940-х – 1950-х годов, сохранивших полный набор документов. Два дела (1950 и 1955 годов) чрезвычайно интересны; они представляют собой уголовные преследования двух взрослых мужчин по обвинению в добровольном мужеложстве. Остальные дела касаются насильственных однополых сексуальных действий взрослых мужчин над несовершеннолетними в возрасте от 6 до 16 лет. За истечением срока давности судебные документы, согласно соответствующим протоколам ЦГАМ, подлежат периодическому уничтожению. Исключение было сделано для 2 % «наиболее репрезентативных» послевоенных судебных дел (особенно с 1945 по 1960 год), и не осталось никаких указаний на то, что было в остальных 98 % дел, упомянутых в описи[89]. В результате из судебных отчетов окружного и городского судов Москвы за период с 1861 по 1960 год (кроме 1917–1930 годов) идентифицировано двадцать три случая уголовного преследования за однополые преступления. В их рамках было осуждено пятьдесят шесть человек, причем большинство – в период сталинской рекриминализации мужеложства и Большого террора[90].
Хотя мне пришлось отказаться от изучения документов самой секретной российской полиции и институций, определявших политический курс страны, но по причине отсутствия доступа удалось плодотворно ознакомиться с документами из нижестоящих инстанций, в том числе из архивов народных комиссариатов юстиции и здравоохранения РСФСР. Сохранились ранние черновики (1918 и 1920 годов) первого Уголовного уложения России послереволюционного периода (правда, с чрезвычайно скупыми сопроводительными комментариями и записями дискуссий относительно преступлений против личности). В фонде Народного комиссариата здравоохранения РСФСР находится стенограмма заседания, состоявшегося в 1929 году в Ученом медицинском совете (высшем органе Комиссариата, определявшем политику в области науки и лечебной практики) по вопросу «трансвеститов» и «среднего пола». Также я использовал поправки Комиссариата к инструкциям по обнаружению признаков полового преступления (включая однополые правонарушения) на телах жертв и документы о роли судебной психиатрии в судопроизводстве 1930-х годов. Они демонстрируют эволюцию медицинских взглядов на гомосексуальность в советских условиях и косвенно освещают политическую ситуацию, в которой формировались.
Главы, посвященные мужчинам и женщинам, испытывавшим однополое влечение, основаны на вышеупомянутой психиатрической литературе и судебных отчетах. Русская медицинская литература, подобно европейской и американской психиатрической литературе по гомосексуальности и другим «половым извращениям», часто содержала развернутые автобиографические свидетельства из жизни пациентов. Поскольку обычно они писались не самими гомосексуалами, а врачами или исследователями, к этим документам нужно относиться с осторожностью. Тем не менее из-за своего разнообразия и географического охвата эти свидетельства нельзя рассматривать исключительно как чревовещания докторов. Чтобы преодолеть неблагоприятные для этих свидетельств последствия прохождения сквозь фильтр медицины, я изучил биографическую литературу о некоторых известных личностях. Так, я опирался в том числе на дневники Михаила Алексеевича Кузмина, поэта-символиста и автора романа «Крылья» (Санкт-Петербург, 1906) – первого в мире романа о каминг-ауте (рассказе окружающим о своей негетеросексуальной (или нецисгендерной), т. е. не совпадающей с биологическим полом идентичности – прим. ред. и пер. Т.К.). Его дневники хранятся в Российском государственном архиве литературы и искусства в Москве (РГАЛИ). В них описывается повседневная сознательная жизнь гомосексуальной ленинградской семьи. Дневники были конфискованы НКВД в середине 1930-х годов, вероятно, с целью их проработки для арестов ленинградских гомосексуалов в эпоху Большого террора[91]. Замечательные биографические исследования Софьи Викторовны Поляковой и Дианы Льюис Бургин о поэтессе Софии Яковлевне Парнок послужили мне своеобразной «контрольной» литературой для понимания однополых отношений между образованными женщинами[92].
Учитывая все это, я разделил книгу на три части. В первой рассматривается социальная основа жизни сексуально-гендерных диссидентов среди городского населения России конца царской эпохи и начала большевистского периода (начиная приблизительно с 1870 года и до 1927 года). Первая глава описывает традиционный порядок секса между мужчинами и его последующую эволюцию в мужскую гомосексуальную субкультуру в условиях российского города. Вторая глава намечает контуры половых отношений между женщинами, которые в данный период отличались большой активностью и разветвленностью.
Во второй части исследуются вопросы регулирования гомосексуального влечения в период революционного поворота в 1917 году. Третья глава рассматривает царскую политику полицейского надзора над мужеложством и трибадизмом (однополыми сексуальными практиками между женщинами), проводившуюся в атмосфере лицемерия и снисходительности вкупе со слабо развитой и поверхностной медициной. Четвертая глава посвящена эволюции критики такого положения и появлению ряда последовательных предложений по декриминализации мужеложства (от проекта Уголовного уложения 1903 года до большевистских уголовных кодексов, принятых в РСФСР в 1922 и 1926 годах). Предметом исследования пятой главы является интерес медицины к гомосексуальности и перспективы гомосексуальной эмансипации в первые годы советской эпохи. Шестая глава рассматривает противоположные тенденции нового советского режима с его усиливающейся враждебностью к сексуально-гендерному диссидентству. В заключительной (седьмой) главе второй части повествуется о том, как в 1933–1934 годах произошла рекриминализация мужеложства и ресоциализация «маскулинизированной» советской женщины.
Третья часть является началом проекта, требующего значительно больше внимания, чем возможно уделить в рамках данной книги. Речь идет об исследовании судьбы гомосексуалов в условиях сталинистского социализма – от рекриминализации мужеложства в 1934 году до крушения коммунистического режима в 1991-м. В восьмой главе рассказывается об отношении к гомосексуалам в народных судах Москвы первой инстанции в эпоху террора и социальной консолидации (на основе протоколов судебных заседаний в 1935–1941 годах). Эпилог предлагает некоторые направления дальнейших исследований и несколько гипотез, основываясь на том, что изложено в книге. Здесь же описывается характер однополых отношений в тюрьмах и ГУЛАГе, а также рассказывается, как после 1953 года медицина и милиция внедряли гендерное решение гомосексуального вопроса в позднесоветском обществе.
Часть первая
Однополый эрос в модернизирующейся России
Глава 1
Артель развратников
Историки обычно не уделяют должного внимания вопросу секса между мужчинами в контексте традиционной русской культуры.
Игорь Кон утверждает, что даже в XIX столетии русская сексуальная культура подразделялась на «высокую» и «низкую», и такое деление было более глубоким, чем в сексуальных культурах Западной Европы. Бытовые сексуальные модели и практики широких слоев русского народа были отмечены печатью пережитков язычества (оргии, нерепродуктивные половые акты), которые Русская православная церковь так и не смогла искоренить из-за слабого влияния своих институций и священнослужителей. Духовные власти со смиренной снисходительностью смотрели «сквозь пальцы» на проявления народной сексуальной культуры, хотя публично Церковь «компенсировала [это] усиленным спиритуализмом и внемирским аскетизмом самой церковной доктрины» сексуальности и брака. Сексуальный фольклор, который находил свое выражение в эротических сказках, частушках и мате, отражал ценности, которые полностью расходились с христианством[93]. Кон не приводит теории о том, какое влияние столь глубокое расхождение между сакральным и профанным оказало на восприятие русскими секса между мужчинами. Представляется правдоподобным, что кажущаяся легкость и (в западноевропейском понимании) толерантность по отношению к мужскому однополому эросу выросла из народного репертуара грубоватых рассказов о «сексуальных шалостях» и относительно слабом регулировании сексуальных вопросов Православной церковью в XV–XVIII веках[94]. Иностранцы, путешествовавшие в допетровское Московское государство, пишут, что мужеложство было широко распространено как на словах, так и на практике, без всяких видимых ограничений какими-либо религиозными убеждениями или гражданской моралью[95]. Епитимьи, налагавшиеся Православной церковью за мужеложство, были более снисходительными по сравнению с каноническим и светским законами Западной Европы, и покаяние было равнозначно тому, что назначалось за прелюбодеяние между мужчиной и женщиной. В церковной традиции взаимные мужские отношения без анального проникновения считались лишь немногим хуже, чем мастурбация. При этом, как справедливо подчеркивает Ив Левин, в этой же самой традиции всякая сексуальность считалась подозрительной и представлялась источником скверны и греха (в том числе интимная близость в браке)[96].
89
Описи городских судов обычно начинаются с указания на данный порядок сохранения дел, но неясны критерии «репрезентативности», по которым осуществлялись выборки. Данная чистка судебных документов была проведена в 1970-х годах.
90
В дополнение к этому, в архиве Московской духовной консистории нашлось одно дело однополого правонарушения – в 1862 году сельский священник подозревался в изнасиловании восьмилетнего мальчика: ЦГИАгМ, ф. 203, оп. 727, д. 518.
91
Шумихин С. В. Дневник Михаила Кузмина. Доктор Шумихин щедро предоставил мне материалы и советы в РГАЛИ. Некоторые отрывки из дневников Кузмина были опубликованы: Кузмин М. А. Дневник, 1905–1907, ред. Богомолов Н. А. и Шумихин С. В. СПб: Издательство Ивана Лимбаха, 2000; Михаил Кузмин. Дневник 1921 года, ред. Н. А. Богомолов и С. В. Шумихин // Минувшее. Исторический альманах (1993), т. 12, с. 423–94, т. 13, с. 457–524, и Дневник 1934 года, ред. Морев Г. А. СПб: Издательство Ивана Лимбаха, 1998. Биография Кузмина лучше всего представлена здесь: Богомолов Н. А. и Малмстад Д. Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха. М.: Новое литературное обозрение, 1996, переведена на англ. и переработана в Malmstad J. E. and Bogomolov N. Mikhail Kuzmin: A Life in Art. См. также Богомолов Н. А. Михаил Кузмин: Статьи и материалы. М.: Новое литературное обозрение, 1995.
92
Полякова С. Поэзия Софии Парнок / София Парнок: Собрание стихотворений, ред. Полякова С. Анн Арбор, Мичиган: Ардис, 1979; Burgin D. L. Sophia Parnok.
93
Кон И. С. Исторические судьбы русского Эроса, с. 6–8. Подробное обсуждение сексуального фольклора России можно найти в очерках в Левитт М. и Топорков А., ред. Эрос и порнография в русской культуре / Eros and Pornography in Russian Culture. М.: Ладомир, 1999.
94
Кон И. С. Исторические судьбы русского Эроса, с. 12. Спектр тропов мужской анальной пенетрации, выраженный в мате, огромен, и его значение для российских гендерных систем заслуживает изучения. См., например, Козловский В. Арго русской гомосексуальной субкультуры: Материалы к изучению, Бенсон, Вермонт: Chalidze Publications, 1986, с. 96–98; Ильясов Ф. и др. Русский мат (Антология), М.: Лада-М, 1994.
95
Karlinsky S. Russia’s Gay Literature and History обсуждает некоторые из таких свидетельств; см. также его Russia’s Gay Literature and Culture: The Impact of the October Revolution in Duberman et al., Hidden from History, p. 348 и Riordan J. Sexual Minorities: The Status of Gays and Lesbians in Russian-Soviet-Russian Society in Women in Russia and Ukraine, ed. Rosalind Marsh. Cambridge: Cambridge University Press, 1996, p. 156–157.
96
Levin E. Sex and Society in the World of the Orthodox Slavs, 900–1700. Ithaca: Cornell University Press, 1989, p. 199–202; см. также Кон И. С. Лунный свет на заре: Лики и маски однополой любви. М.: Олимп, 1998, с. 284.