Страница 28 из 65
– Да мне чего? – пожал плечами сторож. – Я отсюда вообще не выхожу. Дураков нет.
На бугристой фанере стола лежала вверх переплетом книжка. Вася заглянул: сторож читал Монтеня.
На стадионе слабо отблескивали мокрые трибуны, гаревые дорожки казались черными. Пространство над стадионом было совсем пустым, даже крохотные и вездесущие твари, вскормленные футбольными фанатами и разбухающие в дни крупных матчей, в панике бежали… По левую руку отчетливо ощущалось море, тоже огромное, пустое и безмолвное.
Он на всякий случай посидел минут пятнадцать на мокрой скамье, пряча папиросу в ладони, потом встал и осмотрелся.
Темные кусты за трибунами шевелились под дождем, как будто по ветвям пробегали десятки мелких насекомых.
Вася загасил папиросу о скамейку, поднялся и осторожно пошел по дорожке. Здесь было совсем темно, даже ветра почему-то не было. И везде – куда пытался протиснуться осторожный щуп его мысли – пусто.
Кусты шевельнулись.
Он отпрыгнул в сторону, спрятавшись за постамент гипсового жизнерадостного пионера с горном, такого белого, что даже сейчас словно бы светящегося в темноте.
На всякий случай он повел рукой, ощупывая пространство… ничего.
Кусты шевелились, послышался треск.
Он осторожно выглянул из-за постамента.
Бесформенная темная фигура в остроконечном капюшоне, вместо лица темное пятно…
На миг он ощутил, как сердце проваливается куда-то вниз, и тут же облегченно вздохнул.
Рядом трусило еще одно существо, на четырех лапках… Это был другой собачник, и собака другая – низенькая и узенькая.
– Фу-ты, – пробормотал Вася. – Вот же неймется дуракам!
Он отлепился от постамента и шагнул к собачнику.
Руку он при этом засунул в карман, и походка его приобрела какую-то особую легкость и небрежность.
– Эй, фраер, закурить не найдется? – сказал он развязным голосом.
Собака тоненько тявкнула. Вася, полагая, что это собаки должны бояться его, сделал шаг вперед.
– Не курю, – проблеял собачник, понимая, что последует дальше, и подтягивая собаку к себе на короткий поводок.
– Закуришь, – пообещал Вася, держа на уровне пояса согнутую правую руку с разболтанной кистью. Призрачный нож как бы возник в его руке, зловеще отблескивая сталью.
Собачник издал какой-то неопределенный звук, отскочил и, волоча за собой собаку, которая коротко взвыла, ринулся, ломая кусты, к дырке в заборе. Вася услышал треск рвущейся ткани, – похоже, протискиваясь, собачник за что-то зацепился.
Зловеще ухмыляясь, Вася подбросил на ладони несуществующий нож и замер на месте, чуть присев на полусогнутых. Что-то тяжело и нежно смотрело ему в затылок…
– Ух и тварь, Лена Сергеевна! Ух и страшный… – Вася помотал головой. – Я такого еще никогда не видел! Оборачиваюсь, а он стоит. И смотрит. Я затаился сразу, ну ушел в глухую, он потоптался, потоптался, пощупал и ушел… Вжик! – и ушел! И все! Я даже вытолкнуть его не пробовал. Вы уж извините, Лена Сергеевна. Не моего масштаба тварюга.
Он вытер лоб рукой.
– На что похож хоть, Вася? – слабым голосом сказала Петрищенко.
По оконному стеклу ползли капли. В туманном море тоскливо гудел ревун. Петрищенко включила рефлектор, который обычно прятала в шкафу, но в кабинете все равно было холодно. Когда же они начнут наконец топить?
– На зверя немножко похож. На медведя. Но очень немножко, Лена Сергеевна. Чумной какой-то. Псих.
– Они все логикой не блещут.
– Нет, я не об этом… Он, ну, людьми очень интересуется, Лена Сергеевна. Смотрит-смотрит, ну вот как, внимательно смотрит и высвистывает как бы… Очень трудно не отозваться, Лена Сергеевна. Вот погодите, сейчас.
Он взял с полки потрепанный серый томик.
– Это ты у страниц уголки загибаешь? – строго спросила Петрищенко.
– Ну… вот, смотрите… Раздел «Редкие и исчезающие виды», на букву «вэ». Ага, вот: «Считается, что те, кто уцелел после атаки вендиго, навсегда остаются с „лихорадкой вендиго“ – своеобразным клиническим состоянием наподобие психоза, когда после ночи, проведенной в кошмарах, сопровождающихся сильными болями в ногах, человек раздевается догола и с дикими криками убегает в лес». То есть, Лена Сергеевна, применительно к городу, гарантированный клиент для дурдома. Те, кто уцелел, заметьте!
– Я заметила.
– Зона обитания – область вокруг Великих озер. Леса. А тут лесов совсем нет. Какие тут леса. Вот и тронулся он из-за этого. Помешался.
– Ладно, Вася. Твои рекомендации?
– А черт его знает, – злобно сказал Вася. – «Мокряка» зерном загрузить и в Канаду отправить. Обратно. Пускай валит отсюда. Стадион закрыть на реконструкцию. И дырку в заборе заварить.
– Этого хватит?
– Нет, конечно. По уму, спецов надо. Команду. Иначе не справимся.
– А если Катюшу подключить, как ты думаешь?
– Ну… – с сомнением сказал Вася. – Катюша сильная. Поговорите, Лена Сергеевна, мало ли… Я, это, посплю у ребят пару часов пока что, а? Ну и ночка выдалась. Розалия, ты чего?
Розка просунула голову в кабинет и смотрела на Васю отчаянными глазами.
– Вася, – сказала она вежливым шепотом, – а можно с тобой поговорить?
– У меня в трудовом договоре записано – последующая антипаразитарная обработка, – сказала Катюша, моргая кукольными ресницами. – Это значит, Елена Сергеевна, голубушка, что разделение труда должно быть. Вася с кораблями работает, с железом, а я – с людьми.
– Начнем с того, Катюша, – Петрищенко глубоко вдохнула и медленно посчитала до трех, – что ты опоздала. На час как минимум. Это уже никуда не годится.
– Так тушенку же выбросили, – подняла бровки Катюша, – с гречей. Я иду, а ее на углу Ленина и Свердлова дают, где кооперация, знаете? Я и на вас взяла баночку.
– Спасибо, Катюша, мне не надо.
– Зря, – спокойно сказала Катюша, – хорошая тушенка, минская. А что опоздала, так у меня ненормированный рабочий день, сами знаете.
– У нас у всех ненормированный рабочий день. И это значит, что мы перерабатываем. Что нас можно среди ночи поднять, если что. А вовсе не на работу опаздывать. Так что, Катюша, подключайся. Серьезное положение же…
– Это вам этот ваш Вася сказал? – Катюша уютно разгладила пуховую кофточку, сняла шерстинку с юбки. – А вы ему и поверили? Это он себе цену набивает…
– Какую цену? Два трупа, Катюша… Тебе мало?
– Это еще доказать надо, что наши покойники, – равнодушно сказала Катюша. – Я бы на вашем месте так этому Лещинскому и сказала – пускай докажет сначала… А то валят все на нас.
– Наши, к сожалению.
– Опять Вася сказал? Вы, Елена Сергеевна, дорогая, уж извините, ничего в этом не понимаете. Вас в мединституте вашем не тому учили. А у нас трудовые нормативы. Вот если сигнал сверху будет, если хотя б Вилен Владимирович скажет: «Катюша, помогай, а то не справляется Елена Сергеевна», тогда отчего ж нет.
– С людьми ты хочешь работать, – сказала Петрищенко, закипая, – так иди в дурку… там Бабкин сидит этот несчастный. Или в морг… работай… Ликвидируй последствия.
– Вот вы, Елена Сергеевна, голубушка, зря кипятитесь так… Спокойней надо. Добрее к людям надо. А то как бы не пожалеть вам…
– Знаю, – сказала Петрищенко, оттягивая пальцем душивший ее воротничок блузы, – знаю, что пожалею.
– Ну, – устало спросил Вася, – что еще стряслось?
Розка схватила Васю за рукав и потянула на улицу. В комнате сидела Катюша и смотрела своими круглыми голубыми глазами. Говорить при ней не хотелось.
С серого неба сеялся мелкий дождик, пришлось спрятаться под козырек. Невидимое море монотонно шумело за темными коробками складов.
Она закусила губу. Что стряслось? На самом ведь деле ничего… ну, показалось что-то. Вася ведь засмеет…
– Я тебе вчера звонила вечером, – сказала она, – а тебя не было.
– Я был на задании. – Вася понизил голос. – Очень ответственном. Очень важном. Я не имел права об этом говорить, но теперь ты знаешь, Розалия.