Танец теней

Астольфо, казалось, угадал мои мысли.

- Не стоит считать его мягкотелым, изнеженным дилетантом. Он превосходный фехтовальщик, заядлый охотник, ловкий делец и бесстрашный боксер. Правда, о его подвигах с женщинами я ничего не слышал. Может, одна из городских девок уже успела что-то тебе нашептать?

Я покачал головой.

- Итак, заранее понятно, что любое его поручение окажется достаточно сложным, тем более, что сам он обладает большими возможностями и неистощимыми способностями.

- Да, и судя по этим возможностям вполне может позволить себе ту зубодробительную плату, которую вы запросите.

- Потому мы и едем к нему, - хмыкнул Астольфо. - Тем более, что я уже в том возрасте, когда обычные трудности не привлекают… А вот мы уже на месте.

Лошади остановились, кучер открыл дверцу, опустил лесенку и помог нам спуститься по золоченым ступенькам. Мы оказались на выложенной зеленым дерном дорожке, перед массивными дубовыми дверями шато.

Дворецкий немедленно проводил нас в вестибюль, где уже ожидал сам Рутилиус. Я огляделся. Просторное помещение с высокими сводчатыми потолками из кедрового дерева. Три ступеньки вели вниз, к небольшому круглому бассейну, выложенному голубой мозаикой. Там, медленно шевеля пышными прозрачными хвостами, плавали золотые и серебряные карпы. Цветы в изысканных вазах радовали глаз. Из соседней комнаты доносились нежные звуки лютни, на которой играла чья-то невидимая рука.

А я-то считал верхом роскоши особняк Астольфо, расположенный вблизи самого центра портового города Тардокко, с его садами, газоном и конюшней. Но теперь понял: какое бы состояние ни сколотил Астольфо, по сравнению с деньгами Рутилиуса это всего лишь песчинка в пустыне.

Но сам Рутилиус не показался ни заносчивым, ни тщеславным. Стройный светловолосый человек, лет тридцати пяти, с непринужденными манерами, он, казалось, был искренне рад знакомству, хотя я заметил, что он не протянул нам руки. И все же при этом держался весьма дружелюбно, без намека на высокомерие. Хозяин, как водится, предложил немного вина. Признаюсь, лучшего я в своей жизни не пробовал.

Завязалась оживленная беседа, во время которой барон и мастер Астольфо обменивались воспоминаниями и осторожными мнениями относительно общих знакомых. Сьер Рутилиус прощупывал Ас-тольфо на предмет его связей в обществе, осведомляясь о здоровье княгини N и новом жеребце в конюшнях графа Z. Торговец тенями с честью выдержал испытание, показав, что знаком с вышеуказанными людьми и их делами, и не произвел при этом впечатления сплетника.

Наконец Рутилиус резко оборвал затянувшуюся болтовню.

- Имеете ли вы хоть какое-то представление о цели нашей встречи?

- Полагаю, вам потребовались мои услуги.

- И вы знаете, какие именно? Можете отвечать правдиво и ничего не бояться.

- Понятия не имею, - мягко обронил Астольфо. Барон облегченно вздохнул.

- Рад слышать это. Я боялся, что мое поведение в последнее время выдает меня с головой. Весьма многие пристально наблюдают за мной, выискивая признаки слабости.

- Значит, речь идет о нежных чувствах, - кивнул Астольфо. - Но должен сказать прямо, сьер Рутилиус, я не склеиваю разбитые сердца. Мало того, не разбиваю целые.

- Ни того, ни другого от вас не потребуется, - заверил Рутилиус. - Но прошу, пойдемте в другую комнату. Позвольте наполнить ваши бокалы. Возьмем их с собой.

- Благодарю. Прекрасное вино, - похвалил Астольфо.

Долив вина в бокалы, Рутилиус проводил нас по длинной, увешанной шпалерами галерее в маленький салон. Паркетный пол был устлан пушистыми коврами, что вызывало ощущение покоя и даже неги. В большие окна лился теплый свет, создавая впечатление простора. Но я не мог оторвать взгляда от стен, увешанных картинами и рисунками. Некоторые были портретами в натуральную величину, другие - прелестными миниатюрами.

Я переходил от картины к картине, любуясь каждой. Изображение теней - самое сложное и деликатное из изящных искусств, и даже прославленные художники должны трудиться целый сезон, чтобы достичь весьма среднего результата. Здесь же каждый экземпляр был шедевром. Кое-какие я узнавал по книжным репродукциям-гравюрам, но остальные были мне неизвестны, и при виде их мороз шел по коже.

Астольфо, чьим девизом было «ничему не удивляться», на этот раз не скрывал искреннего восхищения, то и дело отступая и приближаясь к очередной картине, склоняя голову набок, прищуривая глаза. Никогда еще я не видел его столь взволнованным и невольно задавался вопросом: уж не спектакль ли это, призванный показать Ас-тольфо ценителем искусства и заодно похвалить тонкий вкус Рутили-уса.

Я отметил также, что барон внимательно наблюдал за моим учителем и казался довольным, когда мастер теней упорно возвращался к одному и тому же рисунку. Среди других, более эффектных, он поначалу не производил сильного впечатления. На бумажном листе мелками и графитом была набросана тень женщины. Но чем дольше я вглядывался в изображение, тем больше поражался не только искусству автора, но и непередаваемому, неописуемому очарованию, исходившему от модели.

Несмотря на все наставления Астольфо, изучение десятков картин и рисунков из коллекций его клиентов, чтение заумных трактатов по живописному искусству, я не приобрел достаточных знаний, чтобы изрекать мудрые слова. Но искренне считаю, что картины говорят сами за себя, а все, что сказано по их поводу мазилками в чернильных пятнах и присыпанными мелом школьными учителишками, такая безмозглая чушь! Лично я предпочел бы слушать, как козел пускает ветры, чем терпеть присутствие высокопарных всезнаек, рассуждающих о композиции, способе наложения красок, перспективе и тому подобной чепухе.

Однако, улавливая случайные замечания Астольфо, я все же сумел развить в себе чисто практическое чутье и умение оценить картину, особенно там, где речь шла об изображении теней.

- Прежде всего, - объяснял он, - художник должен учиться передавать объем, то есть положение тел в пространстве. Только дети видят тени плоскими, темными двухмерными полосами, растянувшимися на поверхности. Поэтому главное - увидеть, что при всей своей невесомости, хрупкости и иллюзорности тени имеют объем и трехмерность, к которой, в отличие от твердых тел, таких, как камни и деревья, добавляется еще одна поверхность, позаимствованная из потустороннего, запредельного источника, с каковым они тесно связаны.