Страница 11 из 12
— Пора бы запомнить уже! Или что, память отшибло? — Жанна посмотрела на нашу Тоню, как на грязь.
— Но Сергей Михайлович любит свежую выпечку на завтрак… — оправдываясь, залепетала Антонина и беспомощно взглянула на меня, ища поддержки.
Для неё хозяин только отец, ну и я, особенно когда того дома нет. Хотя отца почти всегда нет. А Жанна — просто наглая приблудная девка.
Антонина ждала от меня реакции, но сегодня я — пас. Мой выход будет позже, когда вернётся отец. Потому что я тоже ненавижу эту тварь — отцовскую любовницу. Ненавижу до зубовного скрежета эту кукольную физиономию со всеми её ужимками, ненавижу её гадскую манеру приторно лопотать с отцом, как будто ей пять, а не двадцать пять, и вытирать при этом ноги о прислугу. Ненавижу её дешёвые заигрывания со мной. Ненавижу её имя, голос, запах, всё. Но так уж получилось, что ненависть свою я пока запрятал.
Кто бы знал, чего мне стоит смотреть на эту тупую, в край охамевшую девку и спокойно разговаривать с ней, тогда как на самом деле больше всего на свете хочется пинками вышвырнуть её отсюда прочь.
От ненависти к ней у меня стучит в висках, но сейчас она об этом даже не подозревает.
— Где ты тут, дура старая, видишь Сергея Михайловича? — продолжала клокотать Жанна. Мой пофигизм окончательно развязал ей язык. — Он четыре дня уже как в Китае!
Антонина больше на меня не смотрела. Стояла, низко склонив голову. Из окна в столовую лилось полуденное солнце, скользя бликами по её седой макушке.
— Значит, готовь для меня отдельно. Ясно? — Жанна прищурила глаза. — Если завтра опять такое повторится, я попрошу Серёжу, чтобы он нанял другую кухарку. Не такую дуру.
Антонина кивнула, молча собрала со стола посуду. Ссутулившись, пошла, шаркая, на кухню. Наверняка слезу там сейчас пустит. Не привыкла она, чтобы её так шпыняли и называли дурой.
Мать, пока была жива, звала её Тонечкой и относилась как к родной. Отец тоже груб с ней не бывал. Да я и за собой не припомню такого хамства… хотя не поручусь. В запале я могу быть редкой скотиной, чего уж.
Но Жанна… Жанна — отдельная песня. Она бедной нашей Антонине как кость в горле. А в последние дни — так особенно. Гоняет её и в хвост и в гриву, даже мне старушку жалко. И день ото дня только наглее становится. Это потому что отец ей теперь всё позволяет, ну и я больше типа не вмешиваюсь. Вот и расправила крылья, а недавно она при мне даже рот открыть лишний раз не смела…
***
Эту Жанну отец приволок в наш дом полгода назад, в январе. Сначала недели две мозг мне выносил: «Тимур, будь к ужину — я хочу, чтобы вы с Жанной подружились», «Тимур, ты должен принять Жанну», «Тимур, будь уже взрослым, веди себя как мужик, а не как избалованная девочка» и всё в таком духе.
Но меня такими речами не проймёшь. Я никогда не делаю то, чего делать не хочу. А видеть отцовскую подружку на месте матери уж точно не горел желанием. Вот и забивал на их тоскливые ужины, и жил себе преспокойно. Подбешивало, конечно, присутствие где-то поблизости чужой девки, но не критично. Я же в то время её почти не видел, поэтому такой лютой ненависти к ней не испытывал. Да и не думал даже, что она так вцепится в отца и застрянет у нас надолго. Поэтому поначалу просто её игнорил.
А «познакомился» я с ней где-то спустя месяц. Уже в феврале. Ровно пять месяцев назад.
В тот день, помню, раньше времени заявился с учёбы голодный, весёлый и злой. И со сбитыми в кровь костяшками: это пацан один напросился — сделал мне подсечку на физре, когда мы в баскетбол играли.
Я хоть и устоял, но прямо ошалел от такой неслыханной борзости: какая сука посмела меня пнуть? Да тогда не только я — все кругом офигели. Аж застыли в шоке на площадке как ростовые фигуры.
Потом смотрю — пацаны таращатся на Грачёва, нашего новенького, и у всех на лицах одинаковое выражение: «Ну всё, чувак, ты — труп».
Труп не труп, но несколько штрафных я успел ему начислить, пока в спортзал не вернулся физрук. Раненого Грачёва он отправил в медпункт, а меня к директору.
Короче, потащился я тогда домой. Но настроение было отличное, потому что чувствовал, что с новеньким мы ещё не раз схлестнёмся — он действительно оказался борзым. Не очканул, когда я на него наехал. Не стал мямлить и извиняться, даже пытался отбиваться, когда я его скрутил. Да и пацаны сказали, что сразу просветили новенького, с кем и как надлежит себя вести. И в первую очередь посоветовали обходить Шергина, то есть меня, по широкой дуге, не дыша и опустив глаза в пол. А новенький или не вкурил, или же решил, что он бессмертный.
И я уже прикидывал в уме, как интересно будет внушать ему правила существования в нашем лицее. Короче, в крови так и бурлил азарт. Даже аппетит разыгрался.
Ещё с порога по голосам и запахам я понял, что Антонина в столовой как раз кормила обедом Жанну. В другой раз я стянул бы какой-нибудь пирог на кухне и отправился к себе, но в тот момент я был на взводе, и азарт подстёгивал познакомиться наконец поближе с отцовской подружкой.
Ну а что? Отец же так этого хотел. Ну вот, настало время. И то, что его нет, — только на руку.
Жанна не видела меня — она сидела спиной к дверям. И я, пока шёл, не торопясь, разглядывал её покатые узкие плечи, короткие светлые локоны. Не люблю белобрысых. Скольких ни встречал: или жеманные дуры, или унылые, скучные моли. А у этой ещё и замашки базарные.
— Ну? Чего ждёшь? Наливай! — нетерпеливо потребовала Жанна.
Я хмыкнул себе под нос: наливай? Она там квасит, что ли? Но нет, всё оказалось прозаичнее. Тоня зачерпнула из супницы бульон, поднесла к тарелке, но тут подняла глаза и заметила меня. Рука у неё дрогнула, и в следующую секунду Жанна издала истошный визг.
— А-а! Дура криворукая! Тупая старуха! Корова слепошарая! Не видишь, куда льешь? Ты обварила меня!
— Ой, простите, я нечаянно, я не хотела, — виновато забормотала Тоня, отступая от стола. — Простите, что брызнула…
— Брызнула?! Ты ошпарила меня! Я вот сейчас возьму эту супницу и в тебя так же брызну! Надену её тебе на твою тупую голову! Господи, какая корова… Ну что стоишь? Неси холодное! Лёд неси! Живо!
Я подошёл к столу. Только тогда Жанна увидела меня. Вздрогнув от неожиданности, сразу же прекратила истерить.
— Привет, Тимур, — улыбнулась она. — Наконец-то познакомимся. А я вот как раз обедать села. Не присоединишься?
Я бегло оглядел стол: приборы, супница, мясной рулет, салат, графин с брусничным морсом. Холодным. Даже графин запотел. То, что нужно.
— Непременно, — ухмыльнулся я. — Только остынь слегка.
Глядя ей в глаза, я взял со стола морс и вылил на неё, прямо на светлые аккуратно уложенные букли.
Морс хлынул десятком кроваво-красных ручейков по её лицу, волосам, плечам, груди. На блузке расползлись огромные брусничные пятна. Кудряшки потемнели, набрякли и обвисли. Эпическое зрелище.
Жанна первые несколько секунд беззвучно как рыба разевала рот и бестолково хлопала круглыми глазами. Затем вскочила и пулей вылетела из столовой.
— Ой, что скажет Сергей Михайлович? — распереживалась Тоня.
— Тебе — ничего, — пожал я плечами.
***
Конечно, Жанна нажаловалась отцу и, конечно, он орал на меня и за неё, и за драку в лицее, и за всё подряд. Орал так, что на соседней улице его слушали, а в нашем доме так вообще все затихли и попрятались. Орал, пока не охрип и не выдохся. Затем плюхнулся в кресло, опустошённый.
Только мне его рёв пофиг. Мне и в детстве-то на его крики было плевать, а сейчас — так тем более. И он это прекрасно знает, но всё равно орёт от бессилия, потому что больше ничего сделать не может. А я терплю эти концерты, кое-как сдерживая зевоту. Пускай проорётся, что мне. Потом преспокойно ухожу к себе.
Только эта курица Жанна на свою беду решила, что после отцовской отповеди я повержен и раздавлен. И на следующее утро, одурев от радости, подловила меня внизу, в холле, и выдала какую-то дикую ересь:
— Ну что, получил вчера, Тимурчик? — проворковала она с ликующей улыбкой. — Надрал папочка бедному обиженному мальчику жопку? А знаешь, если честно, когда я в первый раз тебя увидела, то подумала: надо же, какой классный парень, прямо огонь. Думала, от девок отбоя у тебя нет. А сейчас понимаю: ты — обычный озабоченный малолетка, которому никто не даёт, вот он и бесится от спермотоксикоза. Пускает слюни на чужую красивую девушку и ещё больше бесится. И мне тебя даже жалко. Потому что мало иметь смазливую физиономию, надо ещё мужиком быть, даже когда тебе восемнадцать. А с таким говнистым характером тебе ещё очень долго никто не даст.