Зимние наваждения

— А ещё через Аю твоя тёща имеет власть над тобой, о Лемба. Над тобою, над Туньей… Даже надо мной, как ей сдуру может показаться. Но я — мудрая, и я знаю об её поганых чарах. И ты теперь знаешь. И если примешь мой совет, скажи Тунье и Зуни. Сообщи им, что творится, и строго-настрого запрети обижать твою младшую жену.

— Ох уж, дед меня взгреет! — невесело рассмеялся кузнец. — Аю ведь пыталась от меня увернуться, а я поймал её с этой серёжкой.

— Нет, Лемба, не очень-то она уворачивалась. Похоже, ей до смерти страшно было идти к Вильгрину…

— Эй, Вильяра! Ты что? Собралась следом за братцем? Зачем ты его поминаешь?

Вильяра полюбовалась на ошарашенного, испуганного кузнеца, потом сказала, понизив голос:

— Я мудрая, Лемба. Я чту и храню законы, а обычаи соблюдаю, тогда и только тогда, когда считаю уместным. Безымянность мёртвых — обычай, не закон. Мало того: обычай дурной и недавний. Ты же сам сказываешь сказки не про безымянных. И мой клятый единоутробный братец достоин сказки. Она ещё даже не закончилась. Купец-колдун Вильгрин, живоед и беззаконник, канул к щурам, а страшная сказка про его похождения продолжается.

Лемба смутился:

— Прости, что я прервал тебя. Прости, о мудрая.

— Прощаю. Однако твоя жена скоро проснётся. Бери-ка ты зеркало и иди к ней.

***

Аю спала крепко и сладко, как ей давным-давно не спалось. Рокот открываемой двери, шаги, дыхание… Она узнала Лембу даже сквозь сон и, распахнув глаза, радостно потянулась ему навстречу.

Но Лемба не спешил к жене на лежанку, стоял посреди комнаты, смотрел.

— О муж мой, о солнце моё летнее! Как же я соскучилась по тебе!

Аю откинула шкуру, которой укрывалась, нагая и прекрасная. Лемба так и не двинулся с места. Лишь заговорил: ласково, вполголоса.

— О любезная Аю, я прошу у тебя прощения. Прости, что я был груб с тобой. Желаю загладить свою вину подарком. Прими от меня зеркало мастера Арна, в знак нашего примирения.

Аю подскочила с лежанки, хотела прыгнуть мужу на шею, но он словно загородился от неё плоским замшевым свёртком в четыре ладони величиной. Аю вынуждена была принять подарок из рук в руки. Ну как тут не развернуть, не посмотреть, что внутри?

Развернула, взглянула — ахнула!

— Лемба, спасибо тебе, о любезный мой! Я и мечтать не смела о таком огромном, светлом зеркале! Я повешу его на стену и буду им любоваться.

— Любуйся! Любуйся всласть, милая Аю, — кузнец снял с крюка старое бронзовое зеркальце, она тут же пристроила туда новое.

Подарок не хотелось выпускать из рук, сводить с него глаз. Аю так прилипла взглядом к собственному отражению, что позабыла о муже рядом. Если бы он завалил её на шкуры, как желалось спросонок, довольна бы уже не была. Но Лемба не стал к ней прикасаться: вздохнул и вышел из комнаты.

Аю осталась наедине с зеркалом и долго, долго не замечала вокруг ничего. А потом оделась, причесалась и пошла в малую мастерскую, где давно скучали по ней заготовки серёг, браслетов и подвесок. Даже в трапезную по пути не заглянула, вспомнила о голоде лишь к утру.

Работала жадно, с наслаждением, пока от усталости не задрожали пальцы, не начало печь под веками. Дорвалась! А кто её раньше-то не пускал? Сморгнула, призадумалась — прибрала инструменты, побежала обратно в свои покои.

Снова уставилась в зеркало. Не любовалась собой, не думала, на кого похожа. Глаза в глаза, неотрывно, будто Аю в зеркале знает нечто неведомое ей по эту сторону стекла! Будто можно окликнуть отражение безмолвной речью и спросить… О чём?

Немалым усилием воли Аю отстранилась от зеркала. Вспомнила, что устала и не ела аж со вчерашнего утра. Прикинула время: в трапезную ещё рано, но на кухне уже кто-то хлопочет, готовит завтрак. Лишним помощникам там всегда рады и всегда найдётся, чем утолить голод.

На кухне хлопотала старая Ракиму, тётка Лембы. Помогали ей Вяхи, Дини, Насью и чужак Нимрин. Аю от входа засмотрелась, как он режет мясо, стремительно и ловко орудуя большим ножом.

Гость на то и гость, что не обязан трудиться по дому. Но кто гостит долго, так или иначе участвует в хозяйстве. Нимрину нравится быть там, где много еды и жар от печей, поэтому он чаще всего помогает поварам.

Дострогал большой кусок рогачины, кинул пару ломтиков в рот, облизнулся…

— Эй, Аю, чего торчишь на пороге? — окликнула повариха. — Неужто помочь пришла? Или не дотерпишь до завтрака? К ужину-то тебя не дождались.

— Помогу. И проголодалась.

Аю не слишком ладила с Ракиму… Да она ни с кем в этом доме даже не пыталась поладить — кроме Лембы! Жила, будто гостья. Глупо и странно. Особенно странно, что её здесь ещё как-то терпят!

— Что мне делать, Ракиму?

— Поешь вчерашней похлёбки, глянь в том котле. А потом будем мыть приречник.

Аю быстро утолила первый голод и стала мыть зёрна. Приречника для каши на целый дом нужно много. Чтобы получилось вкусно, его вымачивают от горечи и промывают в нескольких водáх. Мыли все, кроме Ракиму: она обжаривала в больших котлах мясо с кореньями, и Нимрина: он поддерживал огонь под котлами. Дини и Насью переглядывались, тихонько хихикали. Болтают безмолвно? И не болят же головы! Аю могла им только позавидовать. Для купеческой дочки она владела мысленной речью постыдно плохо. Лемба велел учиться, но с кем и о чём ей говорить? Хотя… Да с соседками же! Из дома Углежогов! Об украшениях, которых она, Аю, скоро наделает много-много! Даруна и Нгуна, когда гостили в доме Кузнеца, хвалили её серьги и подвески на ожерелье, хотели себе похожие. Спрашивали, кто мастер, а она и не сказала, что сама. Будто затмение нашло!

Приречник домыли и загрузили в котлы, к мясу. Ракиму долила кипятка, посолила, добавила приправы. Теперь ждать, пока всё разварится, упарится и дозреет. А пока сели играть в камушки.

Нимрин подкидывал и собирал их одной рукой, а всё равно выиграл. Дини, которая продержалась против него дольше всех, обижено буркнула:

— Может, тебе ещё глаза завязать?

— А может, кому-то отрастить по пять пальцев? — рассмеялся чужак, подсчитывая выигранные орехи.

— И не дремать наяву, — поддержала его Ракиму. — Я-то старая, прыть моя уже не та. А вы-то скоро на охоту пойдёте, за своими зверями. Давайте новую игру. Начинай, Нимрин!

Аю забрало за живое: она ведь не единожды доходила до конца, до пятидесятого круга! Пусть, на своей доске, прирученными камушками, но доходила. А сейчас позорно выбыла на шестнадцатом… Охотница уселась поудобнее, выровняла дыхание и стала ждать своей очереди.

Кажется, за живое забрало не только её: никто не выбыл до двадцать шестого круга. И то, Ракиму бросила игру, чтобы проверить котлы. На двадцать восьмом круге рассыпала камушки Вяхи. На тридцать девятом не повезло Дини. Насью продержалась до сорок третьего.

Аю и Нимрин остались в игре вдвоём… Сможет ли она вытянуть вничью? Очень хочется, и близко уже… Не смогла! Но сорок девятый круг — не шестнадцатый, не стыдно. Чужак улыбается, принимая от неё два ореха.

А взгляд-то у него всё равно жуткий! Когда вот так вот, в упор. Беспросветная чернота, подземный мрак, как есть!

— Аю, ты хорошо играешь. Ты проснулась? — и смотрит.

Аю, не отводя взгляда, слегка выскалила зубы:

— В следующий раз я тебя обыграю, гость.

Он мотнул башкой:

— Не обыграешь.

— Вничью выведу!

Пожал плечами:

— Может быть. Ты быстрая, когда не спишь. Дам тебе фору, сыграю левой.

— Даже не надейся, Аю! У него обе руки ловкие! — встряла в разговор Дини. — Мы его всего раз-то и смогли обыграть. Пока он камушки не пригрел, не приручил.

— Я тоже ещё не пригрела, — фыркнула охотница. — Мы с братом, бывало, играли и по шестьдесят, и по семьдесят кругов. Сами сочиняли расклады.

— Да неужто? — не поверила Вяхи.

— У тебя есть брат? — спросила Дини.

Аю растерялась. Она помнила старую доску и свои пригретые камушки. Вспомнила ловкие руки, снующие над доской. Вспомнила голос и смех… Не помнила, куда подевался сероглазый охотник, старше её на год? Имя забыла.