Страница 2 из 13
Захожу в квартиру. Сердце отбивает ритм вместе с басами прямо с порога. На школьной дискотеке мне нравилось биение в груди в такт музыке, но сейчас, дома, это не смешно и не приятно. Снимаю куртку, скидываю обувь и прохожу в комнату.
Наша скудная мебель подпрыгивает на месте, стул медленно уползает в сторону от своего места, а хлипкий мебельный шкаф и вовсе грозит сложиться как карточный домик.
На столе подскакивают бутылка из–под водки с остатками бултыхающейся жидкости на дне, пустая стопка, открытая банка рыбной консервы и по–мужски крупно порезанные куски хлеба. Смердящий запах рыбы и алкоголя стойко держится в комнате, пропитывает собой постельное, одежду в шкафу и всю меня.
Виталик, залитый в хлам, широко расставив ноги для баланса, вытанцовывает посреди комнаты. Глаза закрыты, движения как у паралитика – руки–ноги с головой не дружат, дрыгаются сами по себе. Из одежды на нем только плавки.
Муж у меня блондин с серо–голубыми глазами, высокий, стройный. Не спортсмен, но фигура отпадная. И симпатичный на лицо, за исключением тех дней, когда он не трезв. Таким я его не люблю. Ни уговоры, ни ультиматумы на него не действуют, особенно после того, как я открыла ему душу. Он изменился. Увы, не в лучшую сторону. Но тут я виновата сама. Слишком любила, наивно верила в счастливую семейную жизнь и всячески поддерживала перспективного парня с золотыми руками, умного технаря, способного из любого неработающего прибора смастерить годную вещь. Вот только работать «на дядю» у него получается с трудом и не долго. В поисках лучшего заработка Виталик сидит дома, чинит утюги и чайники соседям и их знакомым, получая оплату не всегда деньгами. Скатывается вниз, но не хочет признавать, что мы живем на дне и что нужно выбираться из этого. Одной мне тащить его тяжело, тем более с маленьким сынишкой, а уйти некуда.
Смотрю на это танцующее чудо и думаю с досадой, почему Виталя такой неугомонный, когда выпьет? Это же сущее наказание. У Светки из соседнего подъезда, она рассказывала, брат, как выпьет немного, сразу ложится спать и ничего его не колышет – ни гости, которые пришли к нему, ни бесящиеся рядом дети. И если вдруг будет землетрясение, он спокойно его проспит, даже если окажется глубоко под завалом.
Мой же муж наоборот. Во–первых, пока не выпьет все, что есть в доме, не успокоится, а то и за добавкой пойдет, а во–вторых, становится суперактивным и приключений ему хочется. Энерджайзер какой–то. Сегодня вот – дискотека у него.
– Виталя! Блин, сделай потише! – я сама себя не слышу – слова тонут в вариации электрогитары.
Зажимаю уши руками, потому что реально боюсь за свои барабанные перепонки, и быстро прохожу к музыкальному центру. Виталик его собрал сам почти из хлама, подключил к самодельному сабвуферу. Адская штука получилась, и муж пищит от восторга, когда включает громко музыку. Сокрушается, что не может использовать саб на полную мощность, но даже вполсилы звук у него такой, что под обоями сыпется штукатурка. А сегодня Виталик явно переборщил.
Выключаю музыкальный центр, и нереальная, звенящая тишина виснет в комнате. Кажется, мебель, воздух, невидимая пыль – все замерло, и даже время остановилось, настолько тихо стало. И только в ушах афтершоком бахают барабаны и бас–гитары рока.
– Э–э! Ты чё наделала? – продолжая «танцевать», открывает мутные глаза Виталя, старательно фокусируя их на мне. – Включи, ну! – с трудом ворочает языком.
Как?!
Как можно было так напиться за три часа моего отсутствия? Это же надо было проснуться и сразу начать пить. На голодный желудок. Чтобы максимально быстро дойти до подобного состояния. А Виталик, похоже, очень к нему стремился.
– Оглохнешь, Виталя! Соседи жалуются, грозятся полицию вызвать.
– А?
– Я говорю – оглохнешь! – кричу мужу, потому что сама еще не отошла от музыки и не уверена, что он уже не оглох.
Виталя хочет что–то сказать, но только машет в воздухе рукой, выражая что–то типа «пофиг». Снова закрывает глаза и начинает петь, пританцовывая:
Ножевые раненья от холодных огней,
Открывает ночь театр кукол и зверей.
Изображать голосом солиста группы мужу удается лучше, чем просто разговаривать в таком состоянии. Осторожно подхожу к нему, беру его за локти. Он, не открывая глаза, обнимает меня за талию. Шатается, но сейчас я у него вместо опоры. Продолжает петь, двигая телом из стороны в сторону, заставляя меня «танцевать» вместе с ним:
Перепутаны роли, маски в лица вросли,
Прячется душа от заката до зари.
––
Строки из песни «Город» группы «Ария».
––
– Виталь, слышишь меня? Белый день на дворе, а ты уже пьяный. Ложись спать, а? Давай я тебе помогу?
Ласково, как ребенка, уговариваю мужа и тяну его к кровати. Орать и читать нотации пьяному нельзя, уже знаю, иначе взорвется, потом придется искать пятый угол. Поэтому мягко, с улыбочкой, не выказывая раздражения или обиды за испорченный день, стараюсь утихомирить мужа.
– Я жрать хочу.
Вот как всегда – пьет не закусывая, напивается – «жрать хочу». Муж делает руками мельницу, скидывая мои руки с себя, меняет траекторию нашего движения и, шатаясь, идет к столу. Садится на стул, предварительно чуть не промазав задом мимо сидушки. Выливает остатки алкоголя в стопку.
– Будешь?
– Нет, я не пью, ты же знаешь, – присаживаюсь рядом, внутренне содрогаюсь от запахов и видов. Виталя терпеть не может суету и бубнеж, потому сейчас мне лучше терпеливо смотреть на своего «красавчика» и ждать, когда он дойдет до кондиции. И желательно улыбаться, а не делать кислую мину.
Муж вливает содержимое в горло, запрокинув голову. Меня передергивает от мерзкой картины. Не могу понять, как можно пить эту гадость еще и в таких количествах. Нотации по поводу вреда алкоголя вызывают у Виталия только раздражение и гнев, а по мне лучше худой мир, чем хорошая война.
– Вкусненько? – заглушаю в себе язвительный тон. Поглядываю на часы – Егорку пора кормить, да и соседка наверняка устала гулять с ребенком. Боюсь, что Лидия Петровна, моя палочка–выручалочка, скоро откажется брать малыша «на пару часов». Но пока мой алкаш спать не ляжет, дергаться бесполезно, иначе будет хуже. Плавали. Знаем.
Членораздельного ответа не получаю, только какое–то мычание. Муж в состоянии глубокого алкогольного опьянения. Локти широко расставлены на столе, голова почти падает. Но до кондиции «пора идти спать» он еще не дошел.
– Закусывай, Виталь, плохо же будет. Ты есть хотел.
Очень надеюсь, что той еды, которая сейчас стоит перед мужем, ему хватит.
Виталий поднимает голову, оглядывает стол. Взгляд упирается в скудную закуску. Молча берет хлеб, подносит его к носу, втягивает в себя запах. Икает. Заторможенными движениями тыкает кусок хлеба в консервную банку в месиво из рыбы и масла, ест «это», капая маслом на стол. Снова икает, но уже с полным ртом. Неприятно. Мерзко.
Молча встаю и иду к окну. Нужно проветрить комнату от исходящего от мужа и его еды амбре.
Свежий осенний ветерок мгновенно врывается в комнату, разбавляя густой перегар чарующим запахом опавших листьев. Громкое чириканье воробьев под ярким солнышком намного приятнее слуху, чем любимые песни Виталика.
Стою у окна, дышу полной грудью и мысленно выстраиваю цепочку дальнейших действий. Дождусь завтра и на трезвую голову буду выносить мужу мозг на предмет как это нехорошо – пить в одиночку, в таком объеме. А уж на какие деньги…
И какой пример он подает нашему маленькому ребенку?
Нужен ли такой отец Егору и муж мне? Одно название от его статуса.
– А где… этот… малой? – не особо разборчиво произносит муж, поднимая голову. Серо–голубые глаза мутные, он смотрит в мою сторону, но я сомневаюсь, что Виталя вообще видит меня – зрачки разъезжаются без фокусировки. Скорее всего, я сейчас для него представляю расплывчатое пятно. Или два.