Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 5 из 15

– Она иногда является ко мне во сне. Но только в нашем доме. И меня это утешает.

– Мне жаль, что я не был тогда с тобой.

Ричард посмотрел недоуменно:

– Но ты же был?

– Не совсем. – Габриель погрузился в сборку колыбели, навинчивая на ножки распорки, чтобы конструкция не шаталась. – Я тогда погряз в собственном эгоизме.

– Когда умерла Грейс, ты пришел и сел со мной на землю.

Габриель поднял брови.

– Из Библии, книга Иова, – пояснил Ричард. – Друзья Иова услышали о его страданиях и пришли навестить его.

– Друзья Иова не такие уж герои, – возразил Габриель.

Он присоединил мотор к опорам и убедился, что конструкция не опрокинется.

– Тоже верно. Но когда они увидели Иова, сидящего на земле, то пришли и сели с ним. И не говорили ни слова семь дней, потому что видели, сколь велика его скорбь. – Ричард подождал, пока Габриель посмотрит ему в глаза. – Когда умерла Грейс, ты пришел и сидел на земле со мной.

Габриель промолчал. Чувства кипели в его груди. Взяв гаечный ключ, он затянул болты, крепящие мотор к опорам.

– Я часами размышлял о своей утрате. Но часами же и вспоминал счастливые времена. И заключение, к которому я пришел, таково: лучшее, что мы можем друг для друга сделать, – это быть рядом и любить. – Ричард замолчал, наклонился и поцеловал Клэр в макушку. – Когда моя внучка капризничает, я могу ее обнять. Когда Рейчел горюет, могу ее утешить. Когда моему сыну и его жене нужна лишняя пара рук или выражение поддержки, я буду с ними. Время, любовь, поддержка – вот это самая суть того, что значит быть родителем.

Ричард улыбнулся:

– Ты входишь в новую фазу семейной жизни. Да, будут трудности. Но ими ты займешься, когда они появятся. Думай о настоящем, и пусть тревоги о будущем не портят тебе радость.

Габриель был занят перемещением конструкции с ковра на шкаф. Сел оценить свою работу.

– Отличная работа, Гарвард!

– И правда отличная. – Серые глаза Ричарда смеялись. – Ты собрал все, только колыбель не прикрепил.

Габриель в отчаянии посмотрел на собранный аппарат. Обернулся – притаившаяся колыбель лежала у него за спиной. Обеими руками он схватился за волосы:

– Бллл… лин!

– Такова отцовская доля, – усмехнулся Ричард.

Глава 6

Перед самой полночью Габриель почти бесшумными шагами обошел темный дом. Он всегда так делал перед сном.

Проверил, что все двери заперты, пошел проверять окна.

Выглянув в окно, выходящее на Фостер-плейс, он заметил медленно едущую машину. Черная, ничем не примечательная. Но на Фостер-плейс машины бывают редко, потому что здесь тупик. А имеющиеся два парковочных места доступны только для жителей.

Машина замедлила ход, проехав мимо Габриеля, доехала до тупика и еще раз проехала мимо на черепашьей скорости. Передний номер был заляпан грязью, стекла тонированы.

Габриель посмотрел вслед машине, которая свернула на соседнюю улицу, потом задернул оконную штору. И пошел проверять первый этаж.

Месяца за три до того Джулия решила украсить дом фонарями, в каждом из которых имелась свеча без пламени. Эти фонари давали теплые волны мягкого света. Расположила она их стратегически – по одному в каждой комнате, один у основания лестницы, один наверху, один рядом с детской на втором этаже и еще один – снаружи гостевой ванной. Фонари были запрограммированы включаться в сумерках и светить до утра.

Габриель минуту полюбовался приятным переливом фонарей, восхищаясь, как они сдерживают тьму. Он про себя похвалил Джулию за предусмотрительность: никто теперь не споткнется на лестнице или по дороге в детскую. Мелочь, быть может, зажечь фонарь. Но Габриелю это действие казалось все более и более значительным, когда он прикидывал, каков был бы этот вечер, если бы Джулианна не выжила в родах.

Молитва Габриеля была спонтанной, как переполнявшая его благодарность за свою семью. Как любовь Джулианны к нему.

Убедившись, что дом надежно закрыт, он поднялся по лестнице. Остановился возле детской и включил свет. Новая колыбель гордо стояла посреди комнаты, набитой подарками и детскими вещами. А над шкафом Ричард большими белыми буквами написал имя Клэр.

Габриель улыбнулся и выключил свет.

В главной спальне причудливый свет ночника рисовал розовые звезды над той половиной кровати, где спала Джулианна. Сама Джулия свернулась под одеялом калачиком. Детский манеж стоял чуть поодаль. Клэр лежала завернутая в мягкую материю в колыбели, надежно закрепленной на приподнятом полу манежа.

Габриель слегка тронул ее лоб, тихо, чтобы не разбудить.

– Папа тебя любит.

Он повернулся к спящей жене и поцеловал ее волосы. Быстро оглядел обстановку, остановив взгляд на большой репродукции картины Генри Холидея, изображавшей Данте и Беатриче, на стене напротив кровати. Снова всмотрелся в лицо Беатриче, отметив поразительное сходство своего кареглазого ангела с возлюбленной поэта.

Он перевел взгляд на большие черно-белые фотографии его самого и Джулии: их он делал с самого начала, как только они стали жить вместе. Были, конечно, и другие. У него в кабинете висели целые серии снимков, где было видно, как красиво менялось тело Джулианны на всех этапах беременности. И сотня цифровых фотографий Клэр, снятых в больнице и сохраненных на компьютере.

Но сейчас он с нежностью глядел на старую фотографию, где Джулианна грациозно изогнула шею, а его руки гладят ее длинные каштановые волосы. И на фотографию Джулии на краю ванны: изящная спина и чуть видна сбоку одна грудь.

В нем возникло желание. Желание соединения тел – то, что было невозможно в последние недели. Любовь научила его терпению, и он не будет таким эгоистом, чтобы сейчас давить на нее своими потребностями. Но профессор Эмерсон не был терпеливым человеком. И естественной склонности к целибату в его характере тоже не имелось. Чем больше думал он о жене, чем больше смотрел на ее роскошное и красивое тело, тем сильнее росло желание.

Габриель потер глаза.

Еще пара дней. До Джулии у меня бывали месяцы целомудрия, и я был женат. Еще пару дней как-нибудь переживу.

Застонав, он прошел к своей стороне кровати возле окна. Он привык спать голым, но это теперь стало недопустимым. Нахмурившись, как угнетенный, он стащил с себя футболку и отбросил ее, оставшись в одних пижамных штанах. И натянул одеяло снова.

Тут же подпрыгнул, чертыхнувшись.

Прямо у него на подушке лежал здоровенный пластиковый фламинго. Птица на него смотрела в упор с безумной ухмылкой.

Габриель выругался.

На другой стороне кровати захихикали.

Включив лампу, Габриель хмуро уставился на жену:

– Et tu, Brute?[4]

– А что такое?

Джулия перевернулась к нему лицом, изображая, будто только что проснулась. Но серьезного лица не удержала.

Габриель скривился, взял газонную игрушку двумя пальцами и стал с отвращением рассматривать.

– Да ладно, брось! – рассмеялась Джулия. – Это же весело.

Он наморщил нос, поставил фламинго на пол. И отпихнул в сторону ногой.

– Надеюсь, ты его хоть обтерла, когда из земли вытащила.

– Уж и не помню. – Она подмигнула.

Он ощупал наволочку сверху вниз.

– Надо постельное белье сменить.

Она вновь улеглась.

– Поздно. Клянусь, я его вымыла перед тем, как положить тебе на подушку.

Габриель посмотрел на нее с сомнением. Она похлопала ладонью по простыне с его стороны.

– Смотри, все чисто и хорошо. Ложись спать, день был трудным.

Он посмотрел в ее усталое, но ожидающее лицо и поднял глаза к небу. Покачал головой.

– Ладно. Но утром я постель сменю. И все продезинфицирую.

Габриель что-то вынул из ящика ночного столика и спрятал в ладони. Не выключая свет, залез под одеяло.

– Наверняка это Рейчел тебя подговорила.

– Нет, – зевнула Джулия, – сама додумалась.

Он привлек ее к себе и поцеловал в висок.

4

«И ты, Брут?» (лат.)