Страница 2 из 3
Действительно, никакая личность, даже гениальная, не в состоянии знать знак судьбы, то есть точно знать, что лучше и что хуже для мира или страны, примером чего является гибельный для Наполеона и Франции в целом поход в Россию.
Дело в том, что в процессе поиска и обнаружения решения проблемы, которое может показаться абсолютно верным, всегда происходит не вполне адекватное толкование поступающих данных – часто противоречивых – из поступающих информационных потоков, тем более что возможности человека в полном охвате этих потоков и выборе из них нужной информации крайне ограничены как его воспитанием, образованием, объемом знаний, умением пользоваться последними, памятью, традициями, заблуждениями среды вокруг него, религией, так и способностью быстро соображать и принимать адекватные решения.
Поэтому изменения, внесенные в историю действиями некоей личности, часто удивляют саму эту личность тем, что она предполагала совсем иное. А это означает неполноту контроля собственных действий человеком, в которые, стало быть, вмешиваются какие-то иные силы – более значимые, хотя со стороны эти силы могут представляться самой личностью.
Видимо, по этой причине соображения Толстого о некоей силе, предопределяющей человеческие поступки, выглядит довольно убедительно на общей канве истории.
Иначе говоря, можно сколько угодно рассчитывать и желать, применяться или нет к условиям, но предусмотреть всего невозможно, и тем более, уж никак невозможно предвидеть будущее даже с применением для этого компьютеров, способных реально лишь на экстраполяцию.
В истории всем «великим людям» хотелось одного, но все они получали, как правило, нечто иное: или совсем не соответствующее искомой модели, что, например, случилось с Лениным, получившим в итоге не коммунизм, а бюрократическую подделку под него, которая в силу своей утопичности сравнительно быстро исчезла, или такое неустойчивое образование, как, например, империя, созданная Александром Македонским, моментально развалившаяся после смерти ее создателя.
Вы скажете, что имеется масса иных примеров, но все государства, которые возникали, если всмотреться, не соответствовали желаниям их создателей, а получались в том или ином виде как бы сами собой только в определенное время и в определенном месте, а личность или даже группа личностей могла только этому способствовать или противодействовать.
Всё это, действительно, указывает на иронию судьбы, то есть на то, что в конечном итоге нами управляет своего рода неудовлетворенность существующим, всегда стремящаяся к лучшему, но не знающая это лучшее наверняка и, тем более, не ведающая верных путей достижение того или иного блага.
Т. Карлейль, напротив, видел в людях воплощение интеллекта, который, действительно, может многое. Поэтому он, скорее, обращал внимание на перевороты в обществе, где на первом плане были, как он считал, герои с высоким интеллектом, которые благодаря ему и производили эти перевороты. И это тоже выглядит весьма убедительно, так как, например, деяния Христа и Наполеона, перевернувшие мир, трудно подвергнуть сомнению.
Что же касается Х. Раппопорта, то, он всего лишь констатировал, что истина должна лежать посередине, не претендуя на большее.
С развитием науки управление историческим движением было перенесено с интеллекта исторических личностей, которого у них, действительно, часто недоставало, на их желания, инстинкты, волю, переживания.
В дальнейшем подобные воззрения были дополнены концепцией коллективизма, предполагающего невозможность сведения сообщества к отдельным личностям, которая нашла свое крайнее выражение во вовлеченности усредненного человека в общественные процессы, и не более того.
К настоящему времени возникли соображения об отделении личности от управления историческим движением, роль которой была сведена к сосуществованию народов в своем разнообразии в некоем кастовом пространстве из разных общественных практик.
Все эти воззрения опять же сводят действия личности в истории именно к роли, которая связывается то с волей, то с коллективизмом, то с кастовыми пространствами, что само по себе означает блуждание по поверхности, а не попытку проникнуть в ту глубину, из которая и выплывает сценарий данной роли.
Поэтому исследователи данной проблемы, в сущности, уклоняются от поиска основания и причин, из которых действительно исходят поступки личностей в истории.
В частности, желания и инстинкты, исходящие и животного сознания, вряд ли могут привести к великим свершения для блага общества, поскольку они, что прекрасно демонстрируют животные, ограничиваются лишь стремлением к выживанию, размножению, улучшению собственного положения и, желательно, неплохому питанию.
Воля и переживания всего лишь сопровождают действия личности.
Коллективизм, вопреки историческим фактам, вообще отрицает влияние личности на ход истории.
Любое пространство, в котором находятся личности, хотя бы и кастовое, отнюдь не запрещает им действовать по собственным соображениям, так как они не роботы.
*
По-видимому, наиболее адекватно к проблеме личности в истории по сравнению в предшествующими и последующими исследователями подошел Г. В. Плеханов, хотя и он не обнаружил ту или те силы, которые скрываются за действиями личностей.
Противоречие между признанием, с одной стороны, за личностью наиболее широкой роли в истории, и, с другой стороны, утверждением о подчинении исторического движения неким общим законами он пытался разрешить в своей работе «К вопросу о роли личности в истории» [5].
Плеханов указывает: «Столкновение этих двух взглядов приняло вид антиномии, первом членом которой являлись общие законы, а вторым – деятельность личностей. С точки зрения второго члена антиномии история представлялась простым сцеплением случайностей, с точки зрения первого ее члена казалось, что действием общих причин были обусловлены даже индивидуальные черты исторических событий» [5, с. 32].
В своей работе он предполагал в некоем синтезе не только разрешить эту проблему, но найти основание, обусловливающее ход исторических событий.
Критикуя признание роли личностей в истории главенствующей, Плеханов на примере французской революции 1789 года совершенно справедливо отмечает: «…бури, еще недавно пережитые Францией, очень ясно показали, что ход исторических событий определяется далеко не одними только сознательными поступками людей. События совершаются под влиянием какой-то скрытой необходимости, уже одно только это обстоятельство должно было наводить на мысль о том, что эти события совершаются под влиянием какой-то скрытой необходимости, действующей подобно скрытым силам природы, слепо, но сообразно известным непреложным законам» [там же, с. 17].
Пытаясь диалектически сочетать некие «непреложные законы» с определенным влиянием на ход исторического процесса личностей, Плеханов ставит на место движущей силы исторического процесса развитие производительных сил, полагая, что именно ими «…обусловливаются последовательные изменения в общественных отношениях людей» [там же, с. 33], но вместе с тем приписывает влияние на ход исторических событий особенным причинам.
Эти причины, по его мнению, есть «та историческая обстановка, при которой совершается развитие производительных сил у данного народа и которая сама создана в последней инстанции развитием тех же сил у других народов, то есть той же общей причиной» [там же, с. 33].
Вместе с тем Плеханов влияние особенных причин дополняет еще и влиянием единичных причин на ход движения истории, «…то есть личных особенностей общественных деятелей и других «случайностей», благодаря которым события получают, наконец, свою индивидуальную физиономию. Единичные причины не могут произвести коренных изменения в действии общих и особенных причин, которыми к тому же обусловливаются направление и пределы влияния единичных причин. Но всё-таки несомненно, что история имела бы другую физиономию, если бы влиявшие на нее единичные причины были заменены другими причинами того же порядка» [там же, с. 33].