Страница 6 из 26
– Много чего. По грязи на сапогах того, длинного, я заключаю, что он пришел из Южного Норвуда. Другой, очевидно, писатель из Шотландии.
– Откуда вам это известно?
– В кармане у него книга, которая, как ясно видно, называется «Что-то там Auld Licht»[3]. Кто, кроме автора, станет носить в кармане книгу с таким названием?
Пришлось признать, что никто.
Теперь уже можно было не сомневаться, что двое мужчин (если так их можно назвать) направлялись к нам. Я уже говорил (и не раз), что Холмс редко давал волю какого-либо рода эмоциям, но на этот раз он весь побагровел. Вдруг ярость на его лице сменилась странным торжеством.
– Ватсон, – сказал он, – тот, длинный, годами наживал капитал на самых примечательных моих расследованиях, и наконец он попал мне в руки! Наконец-то!
Я снова взмыл к потолку, а когда приземлился, двое незнакомцев были уже в комнате.
– Замечаю, джентльмены, – проговорил мистер Шерлок Холмс, – вы сейчас расстроены каким-то нерядовым известием.
Тот посетитель, что посолидней, спросил в изумлении, откуда он это знает, однако длинный только скривился.
– Вы забываете о кольце у вас на безымянном пальце, – ответил мистер Холмс невозмутимо.
Я уже готовился подпрыгнуть к потолку, но грубый верзила вмешался:
– Свои фокусы поберегите для публики, Холмс, мне они без надобности. А вы, Ватсон, если опять собираетесь к потолку, я позабочусь, чтобы там вы и остались.
И тут я увидел нечто странное. Мой друг Холмс стал скукоживаться. Он уменьшался прямо у меня на глазах. Я поднял тоскливый взгляд к потолку, но не нашел в себе смелости.
– Первые четыре страницы вырезаем, – сказал верзила, – переходим к делу. Я хочу знать, почему…
– Позвольте мне, – заговорил мистер Холмс, в голосе которого послышался прежний кураж. – Вы хотите знать, почему публика не пошла на вашу оперу.
– О чем безошибочно свидетельствует одна из моих запонок, – с иронией подхватил посетитель. И добавил уже серьезно: – И, поскольку иначе вы ничего не выясните, я должен настаивать, чтобы вы посмотрели спектакль с начала и до конца.
Меня охватила тревога. Я задрожал, понимая, что, если Холмс пойдет на представление, мне придется разделить его участь. Но у моего друга было поистине золотое сердце.
– Ни за что! – отчаянно вскричал он. – Требуйте что угодно, только не это.
– От этого зависит ваше дальнейшее существование, – угрожающе произнес верзила.
– Лучше я растаю в воздухе, – гордо отозвался Холмс, пересаживаясь в другое кресло. – Но я могу объяснить, почему зрители не ходят на вашу пьесу. Для этого мне не обязательно самому высиживать представление.
– И почему же?
– Не хотят, – невозмутимо заявил Холмс, – потому и не ходят.
За этим поразительным замечанием последовала мертвая тишина. Несколько мгновений незваные гости ошеломленно вглядывались в человека, столь удивительным образом раскрывшего их тайну. Потом, вынув ножики…
Холмс съеживался и съеживался, и под конец от него осталось только колечко дыма, которое, медленно крутясь, поднималось к потолку.
Последние слова великих людей нередко бывают примечательны. Вот последние слова Шерлока Холмса: «Эх ты, глупец! Годами я содержал тебя в роскоши. Благодаря мне ты разъезжал в кэбах, а ведь писатель в кэбе – диковинка, какой прежде не видывали. Отныне ты будешь ездить в омнибусах!»
Пораженный ужасом, грубиян упал в кресло.
Второй писатель не выказал ни малейших признаков волнения.
А. Конан Дойлю
от его друга
Дж. М. Барри.
Эта пародия, рядом с которой меркнут все другие, может служить образцом не только остроумия автора, но также его добродушного мужества, так как была написана сразу после нашего горького провала. В самом деле, нет ничего печальнее театрального неуспеха – ведь он касается не только тебя, но и многих других, разделивших твою неудачу. Рад сказать, что пережил такое всего один раз, и, не сомневаюсь, то же самое мог бы повторить Барри.
Прежде чем завершить разговор о многочисленных сценических образах Холмса, я должен отметить: ни один из них, равно как и ни один из рисунков, нисколько не походит на то, как я сам первоначально воображал своего героя. Мне он виделся очень высоким: «ростом он превышал шесть футов, а из-за редкостной худобы казался еще выше», сказано в «Этюде в багровых тонах». Я воображал худое, узкое, как бритва, лицо, большой ястребиный нос, маленькие, близко посаженные глазки. Таков был мой замысел. Но случилось так, что бедному Сидни Пэджету, который до самой своей преждевременной смерти рисовал моего героя, послужил моделью его младший брат – помнится, его звали Уолтер. Красавец Уолтер занял место энергичного, но не столь привлекательного Шерлока, и читательниц, вероятно, такая замена устроила. Театральные постановщики следовали образцу, заданному художником.
Кинематограф, разумеется, появился позже. Когда наконец зашла речь об экранизации рассказов и права на них почти за бесценок приобрела одна французская компания, я счел это подарком судьбы и с радостью принял условия. Впоследствии я убедился, что сделка оказалась провальной: чтобы выкупить права обратно, понадобилась сумма ровно в десять раз большая. Зато теперь «Столл компани» сняла серию фильмов с Эйлом Норвудом в роли Холмса, и качество этой продукции оправдывает все затраты. Впоследствии Норвуд выступил в той же роли на сцене и заслужил одобрение лондонской публики. Он обладает редким качеством, которое нельзя определить иначе нежели «очарование»; благодаря ему зрители неотрывно следят за актером, даже когда он ничего не делает. У него задумчивый, пробуждающий ожидания взгляд, и он умеет бесподобно менять свою наружность. Мне не в чем упрекнуть создателей фильма, кроме того, что на экране появляются телефоны, автомобили и прочие предметы роскоши, неизвестные викторианцу Холмсу.
Меня часто спрашивали, знаю ли я развязку очередной истории о Холмсе, когда берусь за перо. Конечно знаю. Как можно прокладывать курс, если не знаешь места назначения? Первым делом необходимо замыслить интригу. Когда она разработана, следует прикрыть ее, сделать акцент на всем, что подкрепляет иное объяснение событий. Холмсу, однако, видна несостоятельность иных версий, и он более или менее эффектным способом приходит к верному решению, причем каждый свой шаг способен описать и объяснить.
Он демонстрирует свои возможности при помощи остроумных образчиков дедукции (в Южной Америке их называют «шерлокхолмитос»), которые часто не имеют ничего общего с проводимым расследованием, однако же внушают читателю мысль о всемогуществе Холмса. Этот эффект подкрепляется и мимолетными упоминаниями других расследований. Одному Богу известно, сколько заголовков я между делом сочинил и сколько читателей умоляли меня удовлетворить их любопытство по поводу «Риголетто и его ужасной жены», «Случая с усталым капитаном» или «Странных приключений семейства Паттерсон на острове Уффа». Раз-другой я пускал в дело заголовок за годы до того, как сочинял к нему историю, – так обстоит дело со «Вторым пятном», на мой вкус одним из лучших рассказов.
По поводу некоторых рассказов читатели из разных уголков земли периодически задают одни и те же вопросы. В «Приоратской школе» Холмс замечает в своей обычной небрежной манере, что по отпечаткам велосипедных шин на влажной пустоши можно определить, в каком направлении ехал велосипед. Читатели, кто с сочувствием, а кто и с гневом, без конца оспаривали это утверждение, так что я взял велосипед и стал проверять. Мне представлялось, что в тех местах, где велосипед ехал строго по прямой, наложение задней шины на переднюю укажет, куда он двигался. Оказалось, что мои корреспонденты были правы, а я нет: направление не влияет на рисунок следов. С другой стороны, существует куда более простой признак: на холмистой пустоши велосипед оставляет более глубокие отпечатки в горку, чем под горку, так что Холмс все же был оправдан.
3
Древний свет (шотл.).