Офальд

Буря, разразившаяся вслед за этим, бушевала никак не меньше получаса. На ее исходе, когда Офальд несколько раз поклялся всеми святыми, что больше никогда не будет пить, а директор собственноручно исправил в новом табеле оценку за поведение с "примерное" на "неудовлетворительное", Баедел сказал:

– Теперь отправляйтесь домой, Телгир, покажите матери ваш аттестат и попросите ее очень внимательно прочесть мое письмо о вашем поведении. Благодарите бога, что вы не исключены из гимназии, но, если вы не исправите свои оценки до осени, мы с вами распрощаемся. И, будьте добры, – директор кивнул на сверток, – заберите это и выбросьте по дороге в урну. Всего доброго.

Офальд вновь пробормотал извинения, неловко поклонился, попрощался, не получив ответа, и вышел из кабинета, не глядя на ухмыляющегося Соплю. "Мамочке" он кратко сказал, что дубликат получен, еще раз поблагодарил и подчеркнул, что с алкоголем в его жизни покончено. Ролнелепта, расчувствовавшись от явного раскаяния Телгира, дала ему в дорогу огромный кусок яблочного пирога и попросила ни о чем не расстраиваться.

– Не давайте обещаний, которые вы не в силах выполнить, милый мой, – мягко сказала она на прощание. Кто из нас не был молод, и не предавался некоторым безумствам в силу этого волнующего, неповторимого времени? Просто знайте свою меру и живите полной жизнью, пока можете!

– Я клянусь вам, как поклялся герру Баеделу, – очень серьезно ответил Офальд, – что с алкоголем и табаком в моей жизни покончено раз и навсегда.

Юноша быстро собрал вещи, бережно уложил аттестат в свой небольшой дорожный саквояж, и отправился на вокзал, чтобы успеть на поезд в Диноглен. Гордиться ему было нечем: помимо поведения, "неуды" стояли по рифаянцскому, римнагскому, математике и стенографии. Все остальные предметы, кроме рисования и физкультуры ("отлично" и превосходно"), оцененивались на "удовлетворительно". В особой графе было отмечено, что у учащегося скопилось за полгода двадцать восемь дней пропусков без уважительной причины. Офальду предстояла очередная тяжелая беседа с матерью, которая наверняка будет плакать, просить сына взяться за ум, подумать о будущем и перестать настолько наплевательски относиться к школе.

Поезд покачивался, унося Телгира все дальше от ненавистных Трайша, гимназии, Баедела. Ритм колес складывался в простые и ясные слова. Их когда-то прокричал ему в лицо отец, во время вечного спора о том, кем быть мальчику, художником или чиновником. Он ненавидел спокойную, размеренную жизнь конторских крыс, пропадавших в присутствии с утра до вечера, зарабатывая геморрой и нездоровый цвет лица. Он очень хотел стать художником. Но теперь, когда разбитый Телгир-младший ехал к матери с отвратительным аттестатом в саквояже, слова отца болезненно стучали у него в висках: "Тебе-не-стать им-ни-ког-да, тебе-не-стать им-ни-ког-да, тебе-не-стать им-ни-ког-да, тебе-не-стать им-ни-ког-да".

Лишь под конец короткого пути Офальда сморил спасительный сон, из-за которого он проспал свою станцию.

Глава пятая. 16 лет

Инцл, Ивстаяр. Август – декабрь

На инцлской набережной, от которой начиналась главная улица города Шестрандалс, несмотря на пасмурную погоду, было шумно и людно. Прохаживались нарядные пары, весело звенел трамвай, возле лотка со сладостями галдели мальчишки, уличный музыкант играл модный "Науйдский вальс", с противоположного берега лениво катящей свои мутные воды реки доносились рявкающие команды офицеров: на плаце средневекового замка Инцлшерсолс, больше полувека назад превращенного в казармы, шли учения. Офальд, с аккуратной прической и стрелками на брюках, топтался у фонарного столба, то и дело бросая быстрые взгляды в сторону моста, за которым располагался небольшой городок Фарур, пригород Инцла. Мимо фланировали жители города, переговаривались, раскланивались друг с другом, обменивались улыбками и приветствиями, оценивали наряды и прически. Среди людской круговерти выделялись молоденькие лейтенанты, неотразимые в своей новенькой форме, которые без малейшего стеснения врезались в стайки девушек, подобно военным кораблям, проходившим через гавань с множеством белоснежных яхт. Девушки краснели, смеялись, кокетничали, а лейтенанты легко брали их на абордаж. Телгир мрачно посматривал на молодых людей в военной форме, но быстро отводил взгляд, вновь отворачиваясь к мосту. Казалось, он ждал кого-то из северо-восточной части города, однако невысокий рыхлый юноша лет семнадцати с пышными волнистыми волосами, заметной родинкой над верхней губой и сонно полуопущенными веками подошел к Офальду совсем с другой стороны.

– А, это ты, Васгут, – равнодушно сказал Телгир, едва взглянув на подошедшего. – Чего так поздно?

– Отец задержал в мастерской, – ответил запыхавшийся Васгут, отряхивая пыльный коричневый костюм. – Давно ждешь?

– Не очень, – пожал плечами Офальд, пристально посмотрев на приятеля. – Опять ругались?

Теперь уже пожал плечами Васгут. Его выдавали пылавшие алым цветом уши, закушенная губа и дрожащий голос.

– Да… Как обычно, – неопределенно проговорил он и встал с другой стороны фонаря. – Ты и так знаешь.

Офальд знал. Отец Васгута, Эльимах Бекучик, ехч по происхождению, владел обойной мастерской. Васгут, после смерти трех сестер, остался единственным ребенком в семье, и с детства работал вместе с Эльимахом. Отец был уверен, что со временем его дело перейдет к сыну, однако сам Бекучик-младший ненавидел работу обойщика, мечтал о карьере музыканта или дирижера, и ссоры по этому поводу все чаще отравляли жизнь в семье Бекучиков. Ираям, мать Васгута, втайне поддерживала его мечту, но будучи примерной женой и ревностной католичкой не могла выступить открыто против мужа, главы семьи и хозяина дома. Телгир, избавленный от подобных скандалов лишь смертью отца (но по-прежнему сопротивлявшийся желанию матери устроить его будущее так, как она хотела), постоянно подталкивал своего нерешительного друга к сопротивлению.

Они познакомились несколько месяцев назад в инцлской опере, где несколько раз боролись за свободные стоячие места, когда давали горячо любимого ими Ренгава. Оба были страстными поклонниками музыки, хотя Офальд интересовался ей скорее, как инструментом для воздействия на человека, а Васгут мечтал сделать своей профессией. Уже через неделю после знакомства юноши стали очень близки, и виделись, без преувеличения, каждый день. Ведомым в этой паре был Бекучик, который беспрекословно подчинялся всем прихотям Телгира, хоть тот и был младше на год. Они часами бродили по Инцлу и его окрестностям, поднимались на гору Спергтлингоб, забирались в развалины сторожевых башен вокруг города, изучали остатки крепостной стены, гуляли по старому кладбищу, проходя десятки километров в день. Все это время Офальд мог говорить без остановки, делясь с другом множеством проектов, возникавших у него по мере взросления и изучения жизни Инцла, проблем, сложностей, недостатков, присущих каждому мало-мальски большому городу. Столичные жители, неавцы, презрительно бы сморщились, назови кто-то при них Инцл с его ста тысячами населения большим городом, однако для Телгира с внимавшим ему Бекучиком здесь простиралось невероятное поле для самых смелых экспериментов. Город будущего давно был спроектирован и даже возведен – мысленно, разумеется. Два безусых юнца, ежедневно без устали стаптывавшие крепкие ботинки, всерьез обсуждали строительство нового моста через Науйд, расширение здания муниципального совета, перенос двух домов, закрывавших вид на реку, с главной площади. Офальд горячо отстаивал свой план сноса старого городского театра, и строительства современного концертного зала на его месте: оба поклонника музыки страдали от плохой акустики в старом здании. Он даже нарисовал неуклюжий чертеж чего-то монументального, с колоннами и ложами между ними, балюстрадой со статуями и большим куполом с плавными линиями для улучшенной акустики. Еще одной идеей Телгира была реставрация инцлского собора, красивого сооружения со шпилем, который в дань уважения перед главным столичным собором в Неаве занизили на четыре метра. Васгут не мешал приятелю предаваться этим донкихотовским планам, поддакивал и поддерживал Офальда, соглашаясь, что, если бы Инцл строился по его проектам, город стал бы жемчужиной не только Ивстаяра, но и всей Поверы.