Страница 3 из 4
Сейчас я переступлю чугунную границу омерзительного для меня существования и чего-то неизведанно-загадочного, ожидающего меня под тёмным покровом водяной глади. Но если смерть – значит, смирение и покорность. Значит, судьба надо мной, а не я над ней.
Мама всегда спала чутко. Заслышав поворот ключа в двери, она накинула халат и вышла из комнаты:
– Что так рано-то?..
Я молча скинул кроссовки.
– Хорошо погуляли?
Не отвечая, я прошёл в комнату и ничком упал на кровать. Только никаких расспросов! Ради Бога, мама!
– Ты пьян, что ли? – она вошла в комнату и присела рядом на кровать. – Алкоголь – не лучшее средство самовыражения, поверь мне. Это примитивно. Так каждый может… – мама ласково провела ладонью по моим волосам. – Всю жизнь я тебе говорю, ты особенный, ты не похож на других. Это не для тебя… – мама коснулась моей влажной щеки. – Что это, Илюша?.. Ты плачешь? Что случилось?
Я не отвечал, и только с каждым её словом становилось всё труднее и труднее сдерживать слёзы.
– Толик, да? Это он, скажи, он? Он тебя ударил, да? Бил? Тебе больно? Илюша, миленький, что случилось?
Я молчал и очень старался дышать ровно.
– Я позвоню его матери, я этого так не оставлю! Не можешь сам, я отдеру ему всё, что можно!
И тут я не выдержал. Слёзы словно прорвали большой накопившейся резервуар бурным потоком рыданий. Я уткнулся в плечо матери и, не в силах больше сдерживаться, разревелся.
Мама испугалась:
– Что случилось? Скажи мне. Что этот малолетний подонок сделал?
Я помотал головой и, глотая сопли, чуть слышно пробормотал:
– Это не Толик…
– А кто? Кто тебя обидел?
Рассказать матери правду я не мог.
– Меня ограбили…
– Ограбили? В клубе? – мама крепко прижала меня к груди и, стараясь успокоить, гладила по спине. – Разве ж можно из-за этого так плакать, дурачок!.. Господи, да чёрт с ними, с деньгами! Пропади они пропадом! Не смей, слышишь? Прекрати. Вот удумал! Пусть это будет самым большим горем в твоей жизни!..
Она искренне верила в это. А мне тогда казалось, что большего горя быть не может.
Сегодня назревает паршивый день. Я понимаю это, открыв глаза. Из окна ординаторской, насупившись, словно я – цель истребления, на меня косятся серые облака, тянущие за собой как тяжёлую артиллерию свинцовую тучу. Вероятно, её грозный вид должен привести меня в смятение, а если не поможет, нанести подлый мстительный удар по настроению. Я принимаю вызов и, отключив паникующий будильник в телефоне, встаю.
Первая атака хмурого утра отбита холодной водой и мятной зубной пастой. Включаю чайник и, прихватив на посту градусники, отправляюсь на утренний обход.
В четвёртой палате пациенты ещё спят, приходится их будить:
– Господа выздоравливающие, подъём! Проверка градуса здоровья.
Раздаю пробуждающимся пациентам градусники.
Один из них усмехается:
Лучше б ты его наливал, а не проверял!
– С утреца пораньше хорошо зашло бы! – смеётся второй.
Подхожу к тяжелобольному – пожилой мужчина с острым приступом панкреатита.
– Доброе утро. Как самочувствие? – протягиваю ему градусник.
– Илюшенька, – мой “тяжёлый” еле слышно стонет, – дай таблетку, что ли, какую… Болит…
Подхожу к нему, трогаю лоб, проверяю капельницу:
– Не надо вам таблеток, хватит болеть.
– Как же, Илюшенька, без таблеток? Сильно болит ведь…
– Вот приучили организм к таблеткам, он и не борется совсем.
– Да куда там бороться? Лет-то мне сколько…
– Ну сколько? Сейчас укольчик сделаем, и после обеда можно к невестам!
Вздыхает, пытается приподняться и наклонится к тумбочке:
– Мы же договорились, сначала укольчик.
– Илюш… Достань-ка там в тумбочке… Видишь, рубашка?
– Переодеть?
– Ага. Достань.
Достаю рубашку, она тёплая, байковая.
– Мёрзнете?
– Есть маленько.
Помогаю старику надеть рубаху поверх тельняшки. Он суетливо шарит в карманах, достаёт скомканные деньги, протягивает мне:
– Вот, возьми…
Пытаюсь пошутить и подзадорить его:
– Обижусь, укол не сделаю.
– Ты со мной сколько возишься… Возьми.
Поправляю подушку у него под головой:
– Иван Григорич, проехали.
Старик смущённо предпринимает ещё одну попытку:
– Илюша, я ж от чистого сердца…
– Чистое сердце для большой и чистой любви.
Старик посмеивается.
– Свидетелем меня возьмёте?
Морщинки на лице старика собираются и расплываются в мягкой улыбке.
– Сначала я на твоей погуляю! – говорит он с хитрым прищуром.
Охотно соглашаюсь:
– Договорились!
Пациенты уже окончательно проснулись.
– Кому сватов засылать будем, Илюш? – подмигивает первый второму.
Тот с удовольствием включается в нашу игру:
– У нас тут любая, кого ни возьми, хороша! Глаза разбегаются.
– Поэтому надо не глазами, а душой выбирать, – парирую ему.
Старик снова предпринимает попытку подсунуть мне деньги:
– Возьми, а? Тебе ж пригодятся.
– Всё, тема закрыта!
После обхода – записи в температурных листах и уколы лежачим. Вот и Лида пришла. Сдаю пост. Дежурство закончилось.
Толик примчался на следующий же день, узнать, почему я не вернулся в клуб. Не то чтобы он переживал, было любопытно.
Пролежав весь день в постели, я не поднялся даже при посещении друга. Толик не возражал, но сильно удивился:
– Охренел, что ли? Третий час, а он ещё в постели! Подъём! Шнель! Шнель!
Он попытался стянуть с меня одеяло, но тщетно. Вставать я не собирался. Поняв это, Толик присел рядом на кровать.
– Ну в чём дело-то?
– Ни в чём. Я не выспался, спать хочу.
– Не выспался он! Интересно… И куда ты вчера пропал?
– Никуда. Домой поехал.
– Домой?! Ладно гнать!
Я промолчал.
– Ну что там у тебя? – не унимался Толик. – Выкладывай.
– Ничего.
– Уж мне-то мог бы не врать. Подписали?
– Что?
– Ну, контракт.
Я уткнулся в подушку.
– А-а! Напился как собака и даже нас не позвал! Нехорошо. Капка весь вечер о тебе вспоминала, ждала, а ты…
В тот момент я не думал о Капе. Я, вообще, ни о чём не думал. Толик был единственным, кому я мог рассказать о том, что произошло этой ночью. Он мудрый и рассудительный.
Я развернулся и посмотрел ему прямо в глаза:
– Поклянись, что никому не скажешь.
– Не скажу что?
– Сначала поклянись.
– Ну клянусь. А в чём дело?
Я притянул его к себе и чуть слышно на ухо поведал мою позорную историю.
Несколько секунд Покровский молчал и тупо смотрел на меня, не понимая, говорю ли я серьёзно или шучу. В его взгляде не было и доли сочувствия, скорее искра чего-то сенсационного.
– Старик… – растерянно протянул он. – Ну ты это… держись… Кто бы мог подумать, что…
– Жить не хочу, – признался я.
– Прекрати! Ты чего? – Толик ударил меня в плечо. – Жив, здоров и радуйся! Со временем забудется.
Легко ему говорить! Он весь вечер провёл с Капой, пил, плясал, веселился и ни о чём подобном и помыслить не мог.
Я снова лёг и накрылся одеялом.
– И прекрати хандрить! – набросился на меня Покровский. – Давай поднимайся, сходим куда-нибудь.
– Не хочу.
– Подъём. Пойдём в кино, развеешься.
Я помотал головой.
– Что? Весь день валяться будешь?
Мне не хотелось ничего. Абсолютно ничего. Даже присутствие Толика начало тяготить. Я не ответил.
– Как знаешь… – Покровский, как мне показалось, немного обиделся, он поднялся и направился к выходу. – Звони, если надумаешь.
Толик ушёл, а я, снова уткнувшись в подушку, стал размышлять, что бы стоили его рассуждения о судьбе, окажись он на моём месте? Кто был бы хозяином ситуации – он одолел бы судьбу, или она раздавила бы его? Покровский был прав в одном: замыкаться в себе – самое гиблое дело.
Пересилив себя, в понедельник я отправился в школу.