Страница 24 из 53
— Спасибо, Мишенька, ты очень сильно облегчил мою работу! Осталось ещё кое — что. Догадываешься?
— Нет, лучше сами скажите, Любовь Викторовна, — я специально назвал её по имени — отчеству, чтобы это осталось на записи.
— Показания. Напишешь, что тебя разобраться с Борей попросили твои друзья. Дашь показания — и на суде мы это учтём. Судья обязательно прислушается к моей просьбе, уж поверь мне, — она нежно провела пальчиками по моей щеке. — Дадут условно, с пребыванием по месту постоянной регистрации, и уже через неделю уедешь домой.
— А если откажусь? — дамочка, миленькая, давай, не подведи меня!
Ответом мне был хорошо поставленный хук левой в печень, от которого меня согнуло пополам.
Ну как согнуло… я согнулся. Во — первых, мышечный корсет, набитый с детства, спасибо бате. Во — вторых, Рики с её магическим щитом. Но вот запястьям от наручников было реально больно. Но такую боль можно потерпеть.
— Ух ты, какой пресс! — удивлённо воскликнула прокурорша. — Но ты знаешь, я ведь хорошо разбираюсь, как сделать человеку очень больно. Я тебе больше скажу: я люблю делать людям больно!
Ещё пара ударов в живот и один с колена по яйцам. Я взвыл!
Орал я как можно натуральнее, повиснув в наручниках, и пытаясь как можно сильнее сжаться, чтобы не выдать себя ухмылкой.
— Ну как, напишешь на Барлаковых показания? — прокурорша ухватила меня за волосы и подняла голову.
— Да пошла ты! — я попробовал плюнуть в неё, но она вовремя отпустила голову.
Прихватив с койки полотенце, прокурорша намотала его на кулак. Чтобы, значит, следов не оставлять. Ну, давай, давай.
Избиение продолжалось минут пятнадцать. Пару раз Малофеева отдыхала, прохаживаясь по камере, после чего продолжала. В конце концов, она решила, что хватит, а то ведь и до смерти забить можно.
— Ну что, Миша, мы с тобой договорились?
Я поднял на неё максимально мутный взгляд, продолжая висеть в наручниках.
— Что тебе сделали Вика с Лёней?
— О, мы уже перешли на «ты»? — засмеялась она каким — то безумным, счастливым смехом. Блин, да она чёкнутая садистка! — Ничего они мне не сделали. А вот ваши родственники мешают хорошим людям. Надеюсь, они будут более сговорчивыми, и пересмотрят свои цели, в обмен на снисхождение в суде. Как говорится, ничего личного, просто бизнес.
Она точно больная на всю голову. Так кайфует, что даже разоткровенничалась!
— Так это всё подстава? Боря специально с нами подрался?
— Использовать своего сына? Ты за кого меня принимаешь? Нет, просто случайно повезло, — она обворожительно улыбнулась.
— У парня черепно — мозговая, сомнительное везение, — я продолжил поддерживать видимость светской беседы. Пусть говорит.
— Да может поумнеет, — прокурорша присела передо мной на корточки и заглянула в глаза. — Мишенька, ты бы знал, как этот идиот меня достал! Мне же его постоянно отмазывать приходится! То бабы беременные, то драки, то долги, то наркота. Он мне уже всю кровь выпил! А сделать ничего не могу, сын всё же, единственный. Понимаешь меня?
Я кивнул головой. Конечно, понимаю. Стокгольмский синдром, сочувствие к агрессору, который сам — то человек хороший, просто жизнь такая, вот и приходится… Не выйдет, мамаша.
— Сочувствую, Любовь Викторовна, — кивнул я ещё раз, говоря то, что как мне показалось, она от меня и ждёт.
— Вот, хороший мальчик, ты меня понимаешь. У меня, Мишенька, выбора нет. Прости, мой хороший, но тебе придётся мне помочь.
— Боря Вас подставил, да? — меня осенило. — Вам теперь приходится помогать тем людям, которые помогали его отмазать?
— Какой умный мальчик, — женщина ласково погладила меня по голове, потрепала волосы, — ну вот почему Боря не такой умница…
Мне даже показалось, что она всхлипнула. Подняв голову, я увидел, что у неё по щекам реально катятся слёзы.
— Да! Да! Доволен? Ты всё равно никому ничего не расскажешь, да и не докажешь. Ты же умный мальчик, понимаешь, что лучше сотрудничать.
— Понимаю, — вздохнул я, — и то, что Пономаренко сделает всё, как Вы скажете, тоже понимаю. Это ведь по Вашей просьбе они мне наркотик в чай подсыпали, чтобы я протокол какой надо подписал?
— Ничего — то ему доверить нельзя, — сокрушённо покачала головой прокурорша. — А ты крепкий парень! Но, думаю, если продержать тебя здесь двое суток, а потом мы ещё трое суток до выяснения добавим, то даже он сможет тебя убедить. Да и твои родственники, уверена, согласятся, что лучше условка всем троим и небольшие уступки в бизнесе, чем ты пойдёшь по этапу по всей строгости закона.
— Это Вам лучше у них спросить, — я кивнул в сторону стола с коммуникатором.
Пока прокурорша вставала во весь рост и поворачивалась к столу, я вставил наушник обратно в гнездо, чтобы активировать громкую связь. После чего включил и экран. Как удобно, оказывается, пользоваться телекинезом! Как ещё несколько рук!
— Ну здравствуй, Люба, — поприветствовал прокуроршу дед.
— Пётр Александрович? — растерялась та.
— Деда, всё записал? — спросил я, тоже поднимаясь. Наручники пока снимать не буду, show must go on.
— Да, Миша, не переживай. Молодец, хорошо допрос провёл.
— Я же выключила коммуникатор? — непонимающе прошептала «Люба».
— Там программа специальная стоит, — как можно увереннее соврал я, — всё пишет и отправляет в нашу службу безопасности. Даже когда браслет выключен. Ужасно бесит, но вот как раз в таких случаях пригождается. И, кстати, вызов на бой я давно отправил деду, так что даже если у Бори что — то тяжёлое, это максимум штраф.
— Да всё с ним в порядке, Миша, не бзди, — дед нахмурился. — Эта садистка доморощенная врачам на лапу дала, чтобы черепно — мозговую нарисовали, мои люди уже всё выяснили. У Борьки пара синяков и всё. Она тебя, как вы, молодёжь, говорите, на понт брала.
— Запись незаконная, вы ничего всё равно не докажете! — пришла в себя прокурорша. — Здесь я — закон!
— Вот тут ты, Люба, ошибаешься, закон здесь Я! — ответил ещё один голос.
Дед повернул камеру, и рядом с ним в кадре появился мужчина в прокурорской форме, с одной большой звездой на погонах, с гербом.
«Да это же генеральный прокурор! НУ ДЕД!!! НУ ДАЁТ!!!»
«Это начальник мамаши, да?»
«Да, Рики, самый что ни на есть высокий начальник».
На Малофееву было жалко смотреть. Она вытянулась по струнке, руки по швам, лицо бледное, на лбу выступила испарина.
— Молчишь? — генпрокурор хмыкнул. — Правильно делаешь, лучше молчи. А Вы, молодой человек, — обратился он ко мне, — долго будете в наручниках висеть? Уже можете снимать, свою часть работы Вы проделали просто великолепно.
Я пожал плечами и разомкнул наручники, воспользовавшись телекинезом, чтобы прижать защёлки. И присел на шконку, любуясь ошалелым взглядом Малофеевой.
— Да кто ты такой, вообще? — прошептала она.
— Просто к деду приехал, погостить, — позволил я себе пошутить в ответ, — скажите спасибо, что один, без родителей.
— Я кстати тоже, — генпрокурор широко улыбнулся, — к деду Вашему, Петру Алексеевичу, в гости заехал, на рюмочку чая. Давненько не виделись, а тут повод такой образовался. Любочка, — он строго глянул на Малофееву, — бегом ко мне, буду твоё поведение разбирать. Михаила Кирилловича не забудь.
Из полицейского участка мы вышли вдвоём. Начальник следственного отдела хотел было поинтересоваться, куда это мы, но натолкнулся на такой взгляд Малофеевой, что сбледнул и мгновенно исчез из поля зрения. «Любочка» даже слова не сказала.
Долетели на её личной машине. Женщина оказалась прекрасным пилотом, и водила сама. За время в дороге она успела немного успокоиться, по крайней мере, руки дрожать перестали, и лицо стало не таким бледным. Обошлось, к счастью, без разговоров.
А вот на её машину я сразу запа́л. Стремительная итальянка, с хищными обводами, чувствовалось, что она может показать скорость и маневренность на грани воображения. Салон тоже не подкачал. Анатомические сидения, подстраивающиеся под форму тела, пятиточечные ремни безопасности, всё затянуто тёмной шераховатой кожей. И запах! Машина пахла очень дорого. Даже интересно, откуда у честного работника прокуратуры может быть такая тачка? Риторический вопрос, конечно.