Маги

– Отчего собор заперт? – спросил Супрамати.

– Собор всегда заперт во избежание кощунства или святотатства. Кроме того, Божественная служба совершается только по воскресеньям и большим годовым праздникам; но притом совершается, как говорится, за семью замками.

– Но по каким же причинам делается все это?

– По многим, ваша светлость! Во-первых, публичное отправление христианского культа воспрещено. Приход, не получающий более от государства содержания, сделался малочисленнее; число верных тоже уменьшается из года в год.

– Всех обуяло «свободомыслие»? – спросил усмехаясь Супрамати.

– Не совсем. У нас бесчисленное количество сект. Буддисты очень многочисленны и имеют много храмов. Что же касается синагог, то в одном Париже их насчитывается около двухсот. Очевидно, восточные народы крепче держатся своих религий, чем мы, – с горечью закончил секретарь.

– Ваши слова заставляют меня предполагать, что вы принадлежите к числу ревностных христиан.

– Да, ваша светлость! Я принадлежу к древней семье, которая остается твердой в вере своих отцов и прежних основах вероучения. Такие семейства еще встречаются, но их очень мало.

Только на следующий день Супрамати стал разыскивать своих прежних знакомых.

Прежде всего, он навел справки о Розали Беркэн. Она умерла лет пятнадцать тому назад, но ее помнили в квартале и, очевидно, жалели эту скромную благодетельницу бедных.

Ни о Пьеретте, ни о Лормейле Супрамати ничего не мог узнать. Отель виконта уже лет двадцать как был продан за долги и с тех пор он сам исчез.

Все попытки найти кого-нибудь из прежних знакомых были также бесплодны. Супрамати уже отчаялся найти какую-нибудь живую нить, которая связывала бы его с прошлым, как вдруг узнал в артистическом клубе, что бывший тенор Пэнсон был еще жив и получает пенсию от общества драматических и оперных артистов.

Супрамати взял адрес и тотчас же отправился в отдаленное предместье, где жил Пэнсон.

Ехать Супрамати пришлось далеко. Местожительство бившего тенора находилось в предместье Парижа. Здесь встречались еще маленькие домики, окруженные садами, что придавало этой окраине деревенский и патриархальный вид.

Здесь жил скромный и работящий люд: небогатые или отставные служащие, гувернантки, приказчики и конторщики. Каждое утро целый рой велосипедов уносил весь этот народ в большой город, на их дневные занятия.

Домик, где жил Пэнсон, стоял уединенно, а сад при нем был окружен высокой стеной. Дверь Супрамати открыла молодая девушка. Сначала она объявила, что ее дедушки нет дома, но, окинув взглядом изящного посетителя и его великолепный экипаж, она пригласила Супрамати войти, прося подождать, пока она предупредит дедушку.

– Я попросил бы вас, сударыня, указать мне только, где находится господин Пэнсон. Я его старый знакомый и хотел бы сделать ему сюрприз.

Девушка провела его в сад, большая часть которого была занята огородом. Указав ему мужчину, одетого в нанковый жакет, с большой соломенной шляпой на голове, она сказала:

– Вот дедушка!

Затем она скромно удалилась.

Подойдя ближе, Супрамати увидел, что прежний певец был занят срезыванием артишоков. Большая корзина, стоявшая около него, была уже наполнена огурцами, кочанами капусты и другими овощами.

Несмотря на свои восемьдесят лет, это был еще очень бодрый и сильный старик.

При виде посетителя он пошел ему навстречу, и вдруг попятился, глухо вскрикнув. Садовый нож выпал у него из рук.

– Что же, Пэнсон? Я испугал вас, или вы меня не узнали? – спросил Супрамати, улыбаясь и протягивая ему руку.

– Клянусь Бахусом! Я думаю, что узнал вас. Таких людей, как вы, не забывают! Если же вы меня и испугали, то в этом нет ничего удивительного. Вот уже – да простит меня Господь, – прошло сорок лет, как мы не видались: следовательно, по законам природы, вам должно было бы быть лет семьдесят, а я знаю, как тяжело ложатся на плечи такие года. Вы же остались таким, каким и были – красивым тридцатилетним молодым человеком. После этого, если вы и не сам дьявол, то, во всяком случае, должны были получить от него средство, чтобы не стареть.

– О! В моей наружности дьявол ни при чем. Только мы, индусы, стареем не так быстро, – со смехом ответил Супрамати.

Видимо, польщенный этим посещением, артист отвел своего гостя на небольшую, прилегавшую к дому террасу, и до тех пор не успокоился, пока не угостил его стаканом вина и сигарой.

Говорили о прошлом и настоящем. Супрамати стал расспрашивать о различных лицах, знакомых им обоим. Большая часть из них уже померла, когда же речь зашла о виконте, лицо старика омрачилось.

– О, да! Я знаю, что с ним случилось. На свое несчастье он еще жив, но не думаю, чтобы долго протянул. Ваш приезд для него – истинное благодеяние; я знаю вашу щедрость. Раз вы его разыскиваете, то, конечно, облегчите его последние дни.

– Таково, действительно, мое намерение. Но по какому стечению обстоятельств он впал в нищету? Где живет он?

– Здесь недалеко, во флигеле одного домика, где одна благодетельница-вдова дает убежище беднякам той же категории, т. е. я хочу сказать – разорившимся светским людям. Вы, вероятно, помните, что Лормейль любил хорошо пожить и притом еще был игрок. Перед своим отъездом вы щедро наградили его; но в течение нескольких лет он снова все спустил, а кредиторы продали его имущество, и он остался, таким образом, на улице.

Все отвернулись от него, так как он был скомпрометирован в некоторых неблаговидных поступках. С тех пор он вел довольно темную жизнь: был крупье в Монако, затем служил агентом в каком-то страховом обществе и, наконец, стал клерком. Одним словом, спускаясь со ступеньки на ступеньку, он дошел до нищеты и совершенно больным был подобран благотворительницей, о которой я вам говорил.

Все это я узнал случайно и навестил его. С тех пор мы, по мере наших сил, помогаем ему, так как он нуждался положительно во всем. Моя дочь и внучка каждый день носили ему суп и из двух старых юбок сшили ему халат. Мы сами не имеем лишнего, но очень уж тяжело видеть в таком положении человека, знавшего лучшие дни.

Жалость и участие сжали сердце Супрамати.

– Далеко это отсюда? Не будете ли вы любезны проводить меня к виконту?

– Это в двух шагах, и я с удовольствием провожу вас, – любезно ответил Пэнсон.

Полчаса спустя оба они вошли в полуразвалившийся домик и темным узким коридором прошли в грязную и сырую комнату. Вся меблировка состояла из старого стола, двух деревянных скамеек и грубой кровати, на которой лежало человеческое существо, покрытое каким-то истасканным одеялом.

– О, несчастный! – подумал Супрамати, вспоминая роскошную квартиру изящного кутилы.

Подойдя к кровати, Супрамати наклонился над человеком, лежавшим с закрытыми глазами. Взглядом врача он сразу определил, что перед ним лежит умирающий; но Супрамати никогда не узнал бы Лормейля в этом иссохшем скелете, обтянутом кожей, похожей на пергамент и изборожденной глубокими морщинами.

– Виконт! – сказал он, дотрагиваясь до похолодевшей руки умирающего.

При звуке этого звучного и металлического голоса Лормейль вздрогнул и выпрямился, точно под действием гальванического тока. С минуту потускневшие и стеклянные глаза его недоумевающе смотрели на Супрамати, а затем вспыхнули радостным огнем. Протянув к нему свои дрожащие руки, виконт вскричал, дрожа всем телом:

– Супрамати! Мой великодушный покровитель!…

– Мой бедный друг! Как я жалею, что не приехал раньше или, по крайней мере, не знал, что вы так несчастны. Но не отчаивайтесь: все переменится, и я приму меры, чтобы ваша жизнь была бы окружена покоем и комфортом.

Выражение глубокой горечи скользнуло по бледному лицу умирающего.

– Благодарю вас, Супрамати, за великодушные намерения; но в этом мире мне нужен только гроб. Я преступно расточил свою жизнь и свое добро – и был жестоко наказан за это такой долгой жизнью и неслыханной нищетой. Я терпел голод и холод, ночевал по большим дорогам, просил милостыню и питался корками, которые бросали собакам…