Викторианки

И, вдобавок, привыкать к мысли, что написанное не принесет ни славы, ни денег. Ради денег, отдадим викторианским писательницам должное, не писал из них никто. Что же до славы, то ее «эти загадочные англичанки», как назвала свою антологию английской женской прозы Екатерина Гениева, иногда и добивались – вот только дожить до известности удавалось немногим. Те же, кто дожил, как правило, не слишком высоко оценивали свои литературные достижения, нередко были к себе самокритичны, более пристрастны, чем самые взыскательные зоилы. «Я почувствовала себя такой никчемной, такой отчаявшейся, что сказала себе: „Нет, бросаю, ничего у меня не получится„», – сетует Джордж Элиот, дописывая роман «Ромола» из итальянской средневековой жизни, – роман, к слову, и впрямь не очень удачный. «Роман этот слишком легковесен, слишком блестит и сверкает», – пишет Остен о «Гордости и предубеждении», своей лучшей книге, которую, когда она, наконец, спустя без малого двадцать лет, вышла из печати, единодушно расхвалили критики.

И пристрастны не только к себе, но и к своим «сосестрам» по перу. «Точное воспроизведение обыденных лиц… ни одного яркого образа, – пишет об Остен Шарлотта Бронте. – Возможно, она разумна, правдива… но до величия ей далеко… Ее творчество напоминает мне обнесенный высоким забором, тщательно обработанный сад с бордюром и изящными цветами… Мне бы не хотелось жить с ее леди и джентльменами в их изысканных, наглухо запертых особняках».

Чем же женское лицо отличается от мужского?

Богатым воображением? Едва ли; прав рецензент «Британского критика», который отказывает Джейн Остен в воображении, бурной фантазии: «Воображение – не самая сильная сторона ее дарования». И не только ее, на это же обращали внимание и критики, причем вполне доброжелательные, рецензировавшие романы Джордж Элиот, в том числе и «Миддлмарч».

Повышенным чувством моральной ответственности? Но чувство это, утонченность, решительность моральных суждений характерны для многих крупных викторианцев обоего пола.

Занимательностью, фабульностью, тем, что англичане называют «thrill»? Но в этом и Остен, и Шарлотта Бронте, и тем более Джордж Элиот, которая с присущим ей здравомыслием во главу углу ставит не увлекательность произведения, а его правдивость (truth to nature), «проникновение в глубины обычной жизни», заметно уступают и позднему Диккенсу, и Уилки Коллинзу. Приметы готического романа в книгах викторианок, особенно сестер Бронте, отыскать не сложно, но от «романа тайны» («mystery novel») они далеки, им не до разгадки преступлений, к жизни они относятся серьезно и развлекать читателя не склонны.

Сентиментальностью, повышенной эмоциональностью? Но романы Джейн Остен и Джордж Элиот чувствительными никак не назовешь; более трезвого, рассудочного, «без романтических затей» взгляда на английское общество середины позапрошлого века не отыщешь даже у Теккерея, не говоря уж об эмоциональном, увлекающемся Диккенсе.

Орнаментальностью, многословием? И тоже нет: Диккенс, да и скептик Теккерей, не говоря уж о таком «массовом» авторе, как Эдуард Бульвер-Литтон, куда красочнее, многословнее.

Разница между «мужским» и «женским» романом, как кажется, заметнее всего в трактовке героев, а вернее – героинь. Викторианки при всей несхожести выводят на авансцену свой идеал – женщину, с себя списанную, – решительную, мужественную, начитанную, способную справиться с иллюзиями, за себя постоять, распорядиться своей судьбой, а заодно и судьбой своих близких. Сказала же Шарлотта Бронте: «Когда я пишу о женщинах, я больше в себе уверена». Не эти ли черты объединяют столь разных героинь, как Элизабет Беннетт, Джейн Эйр, Мэгги Талливер и Доротея Брукс?

И их создательниц, которые заявляют о себе, не желая считаться с викторианским общественным укладом, с жестким моральным императивом, уготовившими им скромное место на церковной скамье, в кухне, в детской, в лавке по соседству, за шитьем или за роялем.

И которые, как сказано в Прелюдии к «Миддлмарчу», «пытаются сохранить благородную гармонию между своими мыслями и делами».

Непревзойденная Джейн

1

Представим себе контурную карту мира, где заштрихованы лишь острова в Океании, а материки так и остались контурными. То же и с биографией «непревзойденной Джейн»: в жизнеописаниях создательницы современного романа, как нередко называют ныне, с легкой руки Вальтера Скотта, Джейн Остен, фактов куда меньше, чем домыслов, ответов куда меньше, чем вопросов.

О ее родителях, братьях и сестре, о доходах семьи, о быте и обычаях пасторского дома, где Джейн прожила четверть века и написала три романа из шести, о городах и поместьях многочисленных родственников, где Остенам, с их охотой (и необходимостью) к перемене мест, довелось жить, о нравах георгианской эпохи мы знаем – в том числе и из ее книг – гораздо больше и лучше, чем о ней самой.

Почин подобному «перекосу» задан был уже в первой биографии Остен, написанной через сто лет после ее рождения, в семидесятые годы позапрошлого века, сыном Джеймса Остена, старшего брата Джейн, Джеймсом Эдвардом Остеном-Ли. И показательно названной: «Памяти Джейн Остен, и другие семейные воспоминания» („A Memoir of Jane Austen and Other Family Recollections“). Вот и в дальнейших жизнеописаниях автора «Эммы» и «Гордости и предубеждения», в том числе и совсем недавних[1], «другие семейные воспоминания» оттесняют историю жизни писательницы на второй план.

Почему это так? То ли потому, что старшая сестра Джейн Кассандра Остен (выполняя волю покойной сестры? стремясь уберечь ее память от пересудов?) уничтожила большую часть их с сестрой переписки. Отчего, нетрудно догадаться, пересудов, загадок, вопросов стало у «джейнистов» не меньше, а больше.

В самом деле, почему Джейн Остен так и не вышла замуж? Отчего неоднократно отказывала претендентам на ее руку, в том числе людям знатным и состоятельным? Решила, что не по любви, как и ее героини, замуж не выйдет, или рассчитывала обеспечить себе положение в обществе литературой? Надежда в те времена еще более зыбкая, чем теперь. Как восприняла внезапное, непредвиденное расставание с возлюбленным – единственным, по-видимому, в ее жизни? Почему вначале назвала свой самый знаменитый роман, известный теперь как «Гордость и предубеждение» („Pride and Prejudice“), – «Первые впечатления»? Сколько псевдонимов у нее было? Только ли «Некая леди» и «миссис Эштон Деннис» – псевдоним, под которым она переписывалась с издателем «Нортенгерского аббатства»? От чего она умерла? Чем перед смертью так долго и мучительно болела? Почему на стене Винчестерского собора только спустя сто лет после ее смерти появилось упоминание, и то краткое, скупое, о том, что она была писательницей? Ведь еще при жизни несколько ее романов появилось в печати[2].

Да и в датировке ее книг, у которых между временем написания и годом публикации пролегает по большей части многолетняя дистанция, существует немалая путаница, непроясненность. Роман «Гордость и предубеждение», например, писался в девяностые годы восемнадцатого века, а вышел только в 1813 году; один издатель безоговорочно, даже, кажется, в рукопись не заглянув, отверг ее, а другой, спустя два десятилетия, роман напечатал, получил высокую оценку критиков и потом с успехом дважды переиздавал. Не все понятно и с «Нортенгерским аббатством»: начат был роман, который первоначально назывался «Сьюзан», в 1798 году, когда Джейн было двадцать три года, а опубликован лишь спустя год после ее смерти, в 1818-м. Неужели издателю понадобилось двадцать лет, чтобы принять решение? Верно, печатать роман безвестной двадцатилетней сочинительницы было рискованно, но ведь в десятые годы девятнадцатого века Остен уже известна, она пользовалась достаточно высокой репутацией, и лондонский издатель Джон Кросби не только ничем не рисковал, но мог неплохо заработать.

1

См. Worsley Lucy. Jane Austen at Home. A Biography. L., Hodder and Stoughton, 2017.

2

См. Гениева Е. Обаяние простоты / Остен Д. Собрание сочинений в 3-х т. М., 1988. Т. I. C. 13.