Царская тень

Дата стоит не по эфиопскому летоисчислению, а на манер ференджи: 15 апреля 1974 года.

Дверь открывается снова, и на сей раз появляется один из солдат, которых она видела по пути в этот город. Молодой человек, на плечах которого в зал проникает городской шум. Новая винтовка небрежно висит у него сзади. Форма на нем без пятнышка, нигде не порванная. На ней нет грязи, и она ему впору. Глаза у него слишком любознательные – выдают то, что на его руках никогда не умирал товарищ по оружию, движения у него слишком резкие – говорят о том, что он никогда не знал настоящей усталости.

«Земли фермерам! Революционная Эфиопия!» – кричит он, и воздух покидает помещение вокзала. Он с детской угловатостью поднимает винтовку, осознавая, что все взгляды устремлены на него. Он показывает на фотографию Хайле Селассие над входом. «Долой императора!» – кричит он, размахивая своей винтовкой чуть не во всю ширь испуганного вокзала.

Зал ожидания переполнен людьми, которые хотят покинуть взбунтовавшийся город. Они набирают воздуха в легкие и подаются подальше от мальчика в форме, торопящегося стать мужчиной. Хирут смотрит на фотографию с изображением императора Хайле Селассие: благородный, с тонкими чертами человек смотрит в камеру, мрачный и величественный в своей военной форме и медалях. Солдат тоже смотрит на фотографию, делать ему нечего, только слышать эхо собственного голоса. Он неловко меняет позу, потом разворачивается и бежит в дверь из здания вокзала.

Мертвецы пульсируют под крышкой. До этого они начинали бунтовать, но отступали под напором ее ярости, уступая место стыду, который до сего времени парализует ее. Она теперь слышит, как они говорят ей то, что она знает и без них:

Настоящий император этой страны находится на своей ферме, обрабатывает крохотный клочок земли рядом с ее участком. Он никогда не надевал корону, живет один и не имеет врагов. Он тихий человек, который когда-то вел народ против стальных чудовищ, а она была его самым надежным солдатом: гордым воином Царской Тени. Скажи им, Хирут. Другого случая тебе не представится.

Она слышит, что мертвецы все громче возвышают голоса: Нас должны выслушать. Нас должны помнить. Нас должны знать. Мы не упокоимся, пока нас не оплачут.

Она открывает шкатулку.

Внутри две стопки фотографий, обе связаны одинаковой тонкой синей тесьмой. На одной стопке он своим характерным почерком отдельными буквами написал ее имя, буквы разлетелись по бумаге, в которую завернута стопка, а поверх бумаги, чтобы не развернулась, намотана тесемка. Хирут развязывает ее, и две фотографии выпадают – они слиплись от долгого лежания. На одной французский фотограф, который бродил по северным нагорьям, делал снимки, худой как щепка человек с большой камерой. На обороте фотографии надпись: Гондэр, 1935. Вот что мы знаем про этого человека: бывший армейский вербовщик из Алби, неудавшийся художник с неразборчивым голосом и маленькими голубыми глазами. Он играл незначительную роль, если память ее не обманывает. Но он в шкатулке, и он один из мертвецов, и он настаивает на своем праве быть известным. Мы скажем то, о чем не можем умолчать: Тут есть и фотография Хирут, снятая этим французом. Снимок сделан, когда он посещал дом Астер и Кидане и попросил разрешения сделать фотографию слуг, чтобы продать другим фотографам или выменять на катушку пленки у какой-нибудь студии. Она отворачивается от фотографии. Не хочет видеть себя. Она хочет захлопнуть крышку, запереть нас. Но фотография здесь, и эта молодая Хирут тоже отказывается тихо лежать в могиле.

Это Хирут. Это ее широко открытое лицо и любознательный взгляд. У нее высокий лоб, как у матери, и искривленный рот, как у отца. Ее яркие глаза внимательны, но спокойны, они ловят свет в золотые призмы. Она стоит спиной к дереву, хорошенькая девушка со сложенными на груди тонкими руками. Поза у нее настороженная, странным образом напряженная, в ней не чувствуется того врожденного изящества, о котором она много лет не будет даже догадываться. Она смотрит в объектив и старается не щуриться, ее лицо обращено к кусачему солнцу. Бросаются в глаза ее острые ключицы, из V-образного воротника ее платья вырастает чистая шея без единого шрама. Именно эта фотография сохранит безупречное пространство ее кожи на плечах и спине. Не осталось иного способа вспомнить безукоризненное тело, которое она носила когда-то с беспечностью ребенка. И посмотрите-ка: на заднем плане Астер – так далеко, что толком и не разглядеть, – остановилась посмотреть, изящная линия, прорезанная в свете.

Книга первая. Вторжение

Глава 1

1935

Хирут слышит, что Астер зовет ее, кричит голосом, грозящим сорваться от напряжения. Хирут отрывает взгляд от медленно горящего в углу двора костра, которому она не дает погаснуть. Она сидит, сгорбившись, на табуретке рядом с горкой лука, ждущего, когда его очистят. Кухарка в кухне, за Хирут, нарезает мясо к вечерней еде. Астер, наверное, уже пьет кофе в постели, завернувшись в мягкое одеяло, а может, смотрит в окно на свои цветочки. Ожидалось, что сегодняшнее утро будет тихим. Хирут напрягается – ей неприятно это вторжение. Астер снова выкрикивает имя Хирут и теперь делает это так громко, с таким напряжением, что кухарка приостанавливает быструю нарезку, смолкают утренние птицы, и даже большое дерево рядом с каменной оградой, кажется, ловит ветерок, чтобы прийти в равновесие. На несколько мгновений все замирает.

Что я сделала? Хирут чувствует, как дрожат ее руки.

Кухарка испуганно выглядывает из кухонной двери: она в нашей комнате. Она показывает на помещение для прислуги. Что она там делает? Эй, ну-ка, быстро, поднимайся.

Хирут бросает прут, которым она ворошила угли, и встает. У нее появляется мысль: Астер в помещении для прислуги. Она в той комнатенке, которую Хирут делит с кухаркой, в том месте, куда они отправляются по вечерам, где можно сбросить с себя свою полезность и предаться сну. Эта комната отделена от многокомнатного дома, где Астер живет со своим мужем – Кидане. Это пространство, которое и не пространство вовсе, комната, которая меньше всякой комнаты. Темная полость, высеченная в бесконечных усталых ночах. Она не предназначена для того, чтобы ее видели при свете дня. Она не предназначена для таких людей, как Астер.

Она там? спрашивает Хирут.

Прежде Астер никогда туда не заходила. Женщина постарше высовывается из двери, упираясь обеими руками в косяки, она вытягивается, чтобы увидеть узкую тропинку, которая ведет к помещению для слуг, она словно боится покидать безопасность кухни. Кидане еще не вернулся?

Хирут отрицательно качает головой. Кидане взял лошадь и ускакал еще до рассвета.

Значит, мы одни, говорит кухарка. Она спорила с Кидане, когда я готовила ему еду.

Хирут хочет сказать кухарке, что вообще-то Астер в это время должна лежать в кровати. Она должна лежать неподвижно, чтобы облегчить боль месячных кровотечений. Им следует и дальше вести себя, как в обычный день, работать, пока тяжелый купол неба не повиснет над ними, притянутый к земле грузом звезд.

Продолжай, продолжай. Кухарка отступает назад в кухню, но при этом внимательно смотрит на Хирут, бессильно держа нож в руке. Она не должна копаться в наших вещах, добавляет она. Она поправляет шарфик у себя на голове, заталкивает под него несколько выбившихся на лоб седых прядей.

Кухарка имеет в виду старую винтовку, которую отец Хирут отдал ей перед смертью. Винтовка, платье, в котором она пришла, маленькое ожерелье на ней – у Хирут в этом мире больше нет ничего своего.

Все спрятано, говорит она, потому что кухарка, кажется, слишком сильно нервничает.

Астер снова окликает ее, настойчивость сменяется несдерживаемой яростью.

Кухарка наклоняется, словно ее притягивает этот голос. Иди! кричит кухарка. И откликнись уже!

Хирут разворачивается на месте. Иду! Она бросается к помещению для прислуги.