Страница 5 из 8
Жена Ральфа, Рэйчел, была маленькой, тихой и невероятно грустной. Я спросил, что она думает об этой ситуации.
– Ой… – медленно сказала она, словно собираясь с силами, чтобы ответить. – Не знаю. Я просто хочу, чтобы это закончилось. Я очень скучаю по своим внучатам. Это несправедливо по отношению к ним. Фрэнк и его отец в чем-то очень похожи. Оба чересчур уперты в своем понимании прекрасного. – И она улыбнулась.
Я понимал, почему некоторых людей при виде Ральфа мог охватывать страх. Он был крупным парнем, привыкшим добиваться своего. Его габариты, бахвальство и высокомерие, вероятно, устрашали и супругу, не говоря уже о ребенке. Но я также сознавал, что он, как и многие отчужденные родители, попал в созданную не им поколенческую ловушку.
– Знаете что? – сказал он, когда я спросил о его детстве. – В детстве мне никто ничего не давал. Мой старик постоянно надирал мне задницу. И что, неужели он будет звонить и говорить: «Послушай, сынок, мне так жаль, что я бил тебя смертным боем. Что ты при этом чувствовал?» Он злобный сукин сын, но мы все равно ходим к нему и моей маме, потому что так положено в семьях.
«Мне не за что извиняться. Он ходил в хорошую школу, и ему не нужно было платить за это ни цента».
Рэйчел посмотрела на меня и виновато улыбнулась.
– Вообще-то я даже обязан отцу тем, что стал таким, какой есть. Так что я типа благодарен старику, хотя он и тот еще придурок. Когда я разговариваю с толпой строителей или звоню всяким уродам, задерживающим мои разрешения на строительство, хотя я уже в десятый раз все им отправил, разве их волнует, что я при этом чувствую? Так что я просто не понимаю, как этим можно улучшить ситуацию.
– Понятно. Так же считают и многие другие родители, с которыми я работаю, – сказал я. – Но, похоже, в этой ситуации такими способами вы своего не добьетесь. Я прав?
Он неохотно согласился.
– Вот поэтому, – продолжал я, – я и не думаю, что у вас появится шанс увидеть сына или своих внуков, если мы не поможем вам делать это иначе. Ваш сын довольно ясно дал мне это понять на нашем с ним сеансе.
Исходя из своего многолетнего опыта, могу сказать, что то, как родители реагируют на рекомендацию извиниться и насколько они стараются с пониманием отнестись к непонятным для них претензиям или суждениям своего ребенка, имеет решающее значение: часто от этого зависит, увидят ли они когда-нибудь своих детей или внуков снова.
– Ну, извиняться-то перед ним я не собираюсь. Ни за что. С какой стати? – был ответ Ральфа.
Рэйчел устало взглянула на него. Было понятно, что ее давно уже утомила эта старая, постоянно повторяющаяся модель взаимодействия: она умоляет мужа занять более мягкую, не такую закрытую позицию, а он дает ей резкую отповедь. Матери часто готовы продолжать попытки примирения после того, как это перестают делать их мужья (говорю это, основываясь на опыте работы с супружескими парами). Я работал со многими отчаявшимися матерями, говорившими примерно так: «Моя жизнь не имеет смысла без детей и внуков, так зачем мне жить дальше?» Это понимание заставляет их непрестанно прилагать усилия, иногда выходя далеко за пределы благоразумия. А порой они не прекращают попыток, потому что понимают, что для примирения ребенку необходимо что-то еще.
Стремление матери настойчиво добиваться своей цели может являться следствием того, что женщины по-прежнему придерживаются более высокого стандарта ответственности за семейные отношения, чем мужчины[11]. В результате им гораздо труднее смириться с положением отверженного. Отцы тоже глубоко страдают от отчуждения, но это не так пагубно сказывается на их личности. И, в отличие от матерей, они могут полагать, что отказ от примирения – это проявление гордости или мужественности, а не эгоизма.
В случае с Ральфом я сознавал, что агрессия и грубость отгораживали его от чувства печали и стыда по поводу отвержения со стороны сына.
– Извиняться как раз необязательно, – еще раз попробовал я. – Скорее, это выглядит так: вы говорите, что, воспитывая его, не понимали, что причиняете ему боль. А сейчас понимаете. Теперь вы хотите общаться по-другому. Не нужно говорить, что вы плохой человек или плохой отец. Просто ваше поведение оказало на него негативное влияние, а вы этого вовсе не хотели.
Рэйчел с надеждой посмотрела на мужа, ожидая увидеть, найдет ли этот новый подход у него какой-либо отклик.
– Звучит неплохо, – сказала она.
Но Ральф уступать не собирался. Напротив, он, похоже, ожесточился:
– Я действительно хотел, чтобы он меня боялся: я хотел закалить его. Он был таким плаксивым маменькиным сынком.
– Он не был маменькиным сынком, – сказала Рэйчел тихо, хотя и с явным возмущением, которое до этого не выказывала. – Он не ты. Не каждый идет по жизни как бык, расталкивая всех, кто встает у него на пути. Просто у нашего сына более кроткий нрав. Почему бы не попробовать то, что предлагает доктор Коулман?
Я чувствовал, что Ральф все глубже уходит в оборону, и не хотел, чтобы наша встреча шла в этом направлении. Просьба отнестись с пониманием к жалобам ребенка на жестокое обращение может вызвать у родителя бурю протеста, если в детстве этот родитель также подвергался жестокому обращению, что, по-видимому, имело место с Ральфом. Для некоторых родителей эмпатия по отношению к обвинениям своего ребенка – это скользкая дорожка, путь к переживанию давно подавленных чувств обиды или страха перед своим собственным прошлым[12]. Их бессознательное представление состоит в том, что лучше держать все это аккуратно спрятанным и запечатанным: «Я вырастил его, как мой старик вырастил меня, и я в порядке, так что и он должен быть тоже в порядке».
Я начал испытывать чувство разочарования по отношению к Ральфу. Большинство отчужденных родителей готово пройти сквозь огонь и воду, чтобы провести семейный сеанс психотерапии со своими взрослыми детьми. Но Ральф не смог сделать даже самый простой шаг. Мне было грустно за Рэйчел, у которой не было сил сказать мужу: «Для меня нет ничего важнее, чем вернуть в свою жизнь ребенка и внуков. Если не попытаешься измениться, я тебя оставлю. Или сделаю твою жизнь такой несчастной, что ты уступишь и сделаешь то, о чем я тебя прошу». В браке людям иногда приходится использовать свою власть, чтобы получить то, что им необходимо. И отчуждение от взрослых детей иногда заставляет супруга надавить на этот рычаг.
– Как и многие пары, – сказал я, пытаясь вступить в более прямой союз с Рэйчел, – вы двое не совсем едины в понимании того, как справиться с вашей бедой. И складывается впечатление, что сейчас Фрэнк больше всего недоволен отцом, это так?
Рэйчел молчала, позволяя Ральфу взять инициативу на себя.
– Она может делать все, что хочет, – ответил он. – Это ее дело. Я не собираюсь ее удерживать, если она вздумает их навестить. Я ей это уже говорил.
– Что ж, – сказала Рэйчел, явно повторяя хорошо отрепетированную фразу, – я думаю, что в этом вопросе нам следует держаться вместе.
– Да, конечно, – ответил я. – Но иногда имеет смысл одному из родителей заключить сепаратный мир с ребенком в качестве моста к будущим отношениям с другим. С моей точки зрения, чем меньше степеней разобщения, тем лучше.
«Для меня нет ничего важнее, чем вернуть в свою жизнь ребенка и внуков».
На мое предложение Ральф пожал плечами с выражением «Мне плевать», его неодобрение было для Рэйчел очевидно.
– Хм, – сказала она, снова глядя на него. – Я думаю, мы должны выступать единым фронтом.
Для нее бросить вызов супругу было невообразимым актом предательства.
– Хорошо, – сказал я, – я понимаю: то, что я прошу вас сделать, нелегко. После разговора с вашим сыном я действительно считаю, что могу вам помочь. Но дверь закрывается, и некоторые двери больше уже не откроются никогда. Хотел бы я предложить вам другой сценарий, но это все, что у нас есть. Вы правы, Ральф, ваши родители ничего подобного для вас не делали, и тем не менее вы поддерживаете с ними отношения. И ваши бабушка и дедушка, вероятно, не делали этого для ваших родителей, и я предполагаю, что они тоже не обрывали с ними связи?
11
A
12
Selma Fraiberg et al., “Ghosts in the Nursery,” Journal of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry 14, no. 3 (Summer 1975): 387–421.