Страница 22 из 27
В этот момент лифт дернулся и остановился между этажами. Эдик не в первый раз застревал в лифте. Но это были отечественные лифты. Ты знал, что кто-нибудь обязательно придет на помощь. Ты знал: рано или поздно внизу обнаружат, что лифт не пришел обратно, поднимут тревогу. Позовут милиционера или водопроводчика из домоуправления. Соседа с ломом в руках. Ты мог выкрикивать на родном языке матерные слова в адрес лифтерши. В России все, может быть, и ужасно, но ты знаешь, кто виноват и что делать, хотя сделать ничего не можешь. Здесь же ты был в руках у судьбы, изъяснявшейся на иностранном языке. Здесь ты – заложник полной неопределенности. Лифт повис между этажами, а внутри лифта повисла тишина. Все молчали и старались не встречаться взглядами. Так ведут себя люди западной цивилизации: делают вид, что ничего не произошло, и даже в катастрофические моменты сохраняют нейтральное выражение лица. Входя в лифт, ты должен улыбнуться: не потому, что ты любишь всех, кто оказался в лифте, а чтобы показать, что не собираешься расстрелять их на месте.
Все хорошо, прекрасная маркиза. Эдик обвел глазами лифт – есть ли вентиляция, или же мы начнем задыхаться через несколько минут? Склонный к фатализму, Эдик с самого начала ожидал какого-нибудь подвоха в этом чуждом ему мире. Нависающая над ним гигантская атлетическая фигура негра в белом была воплощением этой загадочной и страшной фатальности чужой цивилизации. Ему показалось, что губы негра дрогнули в странной улыбке. И тут Эдик почувствовал, что в его бедро вжимается нечто твердое, упругое и живое. Да, это был тот самый инструмент – член, орган, пенис. В тесноте лифта Эдику мерещилось, что пенис этот становился все больше и больше. Мощная эрекция. Неужели у негров действительно самые большие члены? Гранкин, впрочем, прав: размеры в принципе относительны, а не абсолютны – это зависит от точки зрения. Женщины считают, что размер вообще не важен. Как зардевшаяся девочка, Эдик склонил глаза долу, делая вид, что ничего не происходит. И увидел внизу, среди других ног в кроссовках, мокасинах и док-мартенах, еще и туфли негра: это были белые, под цвет его шикарного чесучового костюма, лакированные туфли с глубоким вырезом. На высоченных каблуках – на шпильках. Это были женские туфли. Этот негр с гигантским членом был еще и трансвеститом. Может быть, это и есть Джеймс Болдуин, про которого говорил Гранкин? Он пообещал себе прочесть этого автора, как только вернется в Москву. Или же этот негр – мужчина-гермафродит с вагиной? Может быть, это гигантская улитка? Эдику казалось, что он вот-вот упадет в обморок. Впрочем, упасть в этом битком набитом лифте ему никто не дал бы. Эдик был в панике. Может быть, надо закричать? А вдруг это не пенис уперся Эдика в бедро, а цилиндр складного зонтика в кармане? И тогда его обвинят в оскорблении личного достоинства национальных меньшинств, за это в Америке можно получить и тюремный срок.
В этот момент лифт дрогнул и взмыл вверх. Вместе с лифтом дрогнула и качнулась толпа пассажиров внутри, и негр на своих высоченных каблуках, удерживая равновесие, вжался телом в Эдика, на мгновение обхватив его плечи своими огромными руками, как бы в невольном братском объятии. Эдика передернуло. Негр, казалось бы, заметил гримасу у него на лице. Sorry, сказал он, тут же отстранившись. Лифт скользнул вверх и остановился на следующем этаже. Белая спина негра скрылась за беззвучно сомкнувшимися дверьми.
Эдик вышел из лифта на своем этаже и облегченно вздохнул. Перед дверью в свой номер он похлопал себя по карманам в поисках пластиковой карточки – электронного ключа. Он нашел ее в левом кармане пиджака вместе с неиспользованным билетом нью-йоркской подземки, что было странно, поскольку ценные вещи, вроде этой карточки-ключа, Эдик обычно держал в своем бумажнике, в правом внутреннем кармане. Он нащупал этот правый карман. Карман был пуст. Бумажник исчез. В уме он тут же прокрутил сцену в лифте минуту назад: качнувшийся лифт, прижавшийся плотно к Эдику негр с его пенисом, на шпильках, его руки, скользнувшие по пиджаку Эдика, как бы мгновенно обыскавшие его. Пенис Джеймса Болдуина был отвлекающим маневром. Он его дезориентировал, пока ловкие руки негра вытягивали из его внутреннего кармана бумажник. Белая спина негра в дверях лифта. У вас спина белая. Goodbye, ladies and gentlemen.
В глазах у Эдика стало темно от бешенства. Он ринулся обратно к лифтам и через мгновение был на первом этаже. Он успел вовремя. Негр в белом стоял на своих шпильках у искусственной пальмы перед автоматом с напитками и шоколадом рядом со стойкой регистрации. В руках у него был бумажник. Черный бумажник. Его, Эдика, бумажник. Он собирался расплачиваться за плитки шоколада и банки кока-колы его, Эдика, долларами. Этот бумажник был для Эдика еще и своего рода сувениром; это был подарок Марка Гранкина, когда тот впервые, после многих лет эмиграции, снова появился в Москве. Он привез фломастеры для детей, всякие шарфики для дам, а Эдику подарил бумажник. «Искусственная, между прочим, кожа», – заметила между прочим подруга из офиса, когда Эдик гордо повертел новеньким бумажником, расплачиваясь в московском баре. «Но зато как у них все хитро устроено и заранее продумано!» – и Эдик продемонстрировал три разного размера отделения для денег, квитанций и, возможно, визиток, и пластиковый кармашек для удостоверения личности, щелки для визитных карточек и даже внутренний кошелек с молнией – для мелочи и всякой всячины. Сейчас он смотрел, как этот негритос своими черными пальцами с бесстыдным спокойствием, нагло и не спеша, пересчитывает доллары. Его, Эдика, доллары.
Эдик ринулся к негру с кулаками. Оказавшись перед черным гигантом, он вызывающе задрал подбородок и выбросил вперед руку, чтобы выхватить у него свой бумажник. Это был жест, неожиданно напоминающий пионерский салют.
«Валет! Отдай мой валет! Give me back мой бумажник!» – Эдик знал, как пишутся многие английские слова, но не знал, как они произносятся.
«Wallet?» – угадал негр. Он смотрел на Эдика жалобно и вопрошающе. В его глазах с нежной поволокой вокруг зрачков читалось удивление и одновременно страх. Тысячелетнее наследие рабства. Ошарашенный, он протягивал Эдику бумажник и испуганно оглядывался по сторонам: его поймали с поличным и он явно боялся полиции. Эдик выхватил бумажник у него из рук. Это была морщинистая рука стареющего человека. Только сейчас Эдик понял, что негр этот далеко не так молод, как показалось в лифте. Как будто пытаясь задобрить Эдика, негр протянул ему заодно еще и банку кока-колы, только что выскочившую из автомата. С банкой в одной руке и с бумажником в другой Эдик с выправкой триумфатора гордо зашагал обратно к лифту.
«These fucking Russians!» – услышал он голос негра у себя за спиной: обидчивый голос лузера. Откуда он знает, что я русский? Может быть, он учился в Москве, в Лумумбе какой-нибудь? Но Эдик не обернулся, чтобы сказать все, что он думает о карманных воришках родом из африканских джунглей.
Добравшись до номера, Эдик плюхнулся в кресло перед телевизором. Он бросил на газетный столик свидетельство своей победы, военный трофей – свой черный бумажник. Не такие мы мудаки, чтобы всякому пиндосу-негритосу отдавать кровно заработанные баксы. Он был в страшном возбуждении. Перед тем как исследовать, сколько баксов исчезло из его бумажника, он вскрыл банку с кока-колой, доставшейся ему от негра внизу. Эдик сделал огромный глоток черной жидкости. Странный вкус. Он вгляделся в этикетку. Это была не кока-кола. Это была банка с пепси-колой. Той самой пепси (а не кока-колой), которую он так и не смог попробовать в детстве, когда ее раздавали бесплатно в пятьдесят бог-знает-каком году на Американской выставке в Сокольниках.
Все его детские приятели со двора на Преображенке опробовали этот магический черный напиток из белых бумажных стаканчиков, отстояв в очереди на километр к киоску Pepsi Cola прямо у входа на Американскую выставку. Но Эдика привел на выставку отец, и у отца не было времени на эти глупости. Он тащил семилетнего Эдика за собой из павильона в павильон, час проторчал перед полотнами со страшной мазней, бормоча: сюрреализм? абстракционизм? ужас! извращенцы! – и потом долго бродил между предметами ширпотреба вроде кухонных комбайнов, телевизоров с холодильниками, где лысый русский дядька (Хрущев) кричал американцу (Никсону) прямо в толпе зрителей перед кинокамерами, что мы догоним, а потом и перегоним Америку с нашими спутниками и самоварами без всяких цветных телевизоров. Короче, к последней раздаче пепси-колы они опоздали. А на следующий день рядом с метро „Преображенская“ (где они жили) Эдик увидел первого в своей жизни негра. Именно в жизни, потому что в кино негра он уже видел. Поскольку пепси из бумажного стаканчика ему не досталось, отец сжалился над ним и подарил деньги на газировку и на билет в кино. Это был утренний сеанс с фильмом «Пятнадцатилетний капитан», где злодей-кук подставляет под корабельный компас топор и корабль вместо северо-запада плывет на юго-восток и попадает не на Пятую авеню в Нью-Йорке, а к работорговцам в Анголе. Но чернокожий гигант по имени Геркулес – любимый негр всех советских детей – спасает подростка с его друзьями-пассажирами из плена в джунглях, и все они попадают обратно к себе на борт корабля, поворачивают паруса на северо-запад и возвращаются благополучно в Америку.