Страница 16 из 27
На нас переводят взгляд и официант, и метрдотель, пытаясь расшифровать, как пара натренированных псов, малейшие нюансы в жестах Альперта. Я вижу, как бледное лицо Альперта сникает и тяжелеет. Наступает очередь десерта, но мы не заказываем даже эспрессо, и персонал ресторана явно в замешательстве. Альперт лишь снова отряхивает невидимых муравьев с рукава. Теперь я понимаю смысл этого жеста. Путешествий больше не будет, как и новых блюд. Он говорит, что его в эти дни мучает хроническая бессонница. Он засыпает иногда лишь под утро, и его мучает один и тот же кошмар:
«Я в ресторане. Передо мной ставят тарелку с новым блюдом. А я вижу на этой тарелке кучу дерьма. Разного цвета и конфигурации. То, что получается наутро, так сказать, из этого блюда. Экскременты разных особей животного мира, наций и народов».
«Это к деньгам», – говорю я, усмехнувшись, и смолкаю. Альперт смотрит на мое ошарашенное лицо и следит за моим взглядом.
Бородач в пестрой хламиде снова возник в окне, но уже в совершенно ином ракурсе. Это пугающее зрелище. Он, видимо, забрался на приступку витрины нашего ресторана, потому что казалось, что он парит в воздухе. Он прижался к стеклу бородой, расплющив нос, и таращится на нас – заглядывает вовнутрь, как будто мы редкие рыбы в аквариуме. Он опирается о стекло, распластав руки, в безмолвной позе распятия. Он напоминает огромное насекомое, распластанное под линзой микроскопа. Было в нем нечто от гигантского муравья? Это жуткое явление длилось несколько секунд: гигантское бородатое насекомое сползло по стеклу вниз, на тротуар и исчезло из виду.
Я повернулся к Альперту, но стул передо был мной пуст. Альперт исчез. Возможно, приступы тошноты после венесуэльского инцидента стали у него хроническими? Он, видимо, направился в ресторанный туалет? Официанты стоят поодаль с непроницаемыми лицами. Я прождал еще минут десять позвонил на мобильный номер Альперта. Он не отвечает на звонки. Я стал разглядывать от нечего делать меню. Видимо, подсознательно выискивал там блюдо из мяса дикого вепря с соусом ормига кулона. Смешно было бы. Наконец, еще минут через десять, мой мобильник звякнул месседжем. От Альперта: «Голубчик, простите старика, мои бедные мозги не выдерживают напряжения. Я на приеме у своего лечащего врача на Харли-стрит. Ложусь на долгий срок в швейцарскую клинику. Буду под наблюдением видного психиатра. Собираюсь снова взяться за филологию. Буду писать историю советской литературы абсурда. Боюсь, мы не скоро увидимся. Ваш В.А.».
На этом отчет об эпохальной встрече с Альпертом я бы считал законченным, если бы не еще один инцидент в общении с нашими наблюдателями – официантами. Распрощавшись месседжами по мобильнику с Альпертом, я попросил счет. Мне было сказано, что все заранее оплачено Альпертом. Но как Альперт умудрился совершенно невидимым образом пройти незамеченным к выходу из ресторана? «В этом ресторане два выхода», – кратко проинформировал меня метрдотель и с преувеличенно вежливым поклоном демонстративно повернулся ко мне спиной. До главного выхода меня провожал не он, а молодой и неулыбчивый главный официант. Там в небольшом коридорчике за бамбуковой шторой, уже перед дверью, он похлопал меня фамильярно – из-за спины – по плечу. Я вздрогнул.
«What’s the fuck, what did you do to the grand man?» – его голос звучал почти шепотом, но в его глазах читалось скрытое бешенство. Я не понял вопроса: «Что я сделал с великим человеком?» Я? Ничего! Я вообще практически молчал. Я его слушал. Альперт подробно излагал интригующие эпизоды своей жизни (некоторые из этих историй я слышал не впервые), а я внимательно слушал. Вот и все. (У меня хватило ума не упоминать идею возможной биографии Альперта – я лишь фиксировал в памяти новые подробности.) «Listen? You – you?» – повторил за мной официант (английское you бывает по грубости хуже базарного российского тыканья). С его точки зрения (точки зрения наблюдателя), я не слушал, а все время перебивал Альперта своими неуместными комментариями и анекдотами из собственной жизни, снижал пафос трагических аспектов его автобиографического нарратива ироническими ремарками (официант так и сказал: tragic aspects of his autobiographical narrative), смеялся собственным шуткам и навязывал Альперту интерпретацию его экзистенциального отчаяния (existential angst, сказал официант) как иллюстрацию своих собственных эмигрантских комплексов. Короче говоря, я эксплуатировал трагическую исповедь Альперта в своих эгоистических целях, выуживал из него забавные анекдоты для развлечения литературного плебса Лондона, Москвы и Нью-Йорка. Под моим циничным взглядом эпическая одиссея Виктора Альперта превратилась в изжеванные обрывки газетного комикса.
«Я много раз наблюдал мистера Альперта в других ресторанах, – сказал официант. – Стиль его рассказа меняется в зависимости от глаз слушателя. Вы душили его вдохновение своим ироническим цинизмом, иссушающим душу морализаторством и глуповатой смешливостью. Вы ведь явно не читали его блестящих ресторанных эссе? Его раблезианское упоение жизнью, его амбивалентный юмор и любовь к гротеску, его остроумная афористичность и вербальная карнавальность обернулись в вашем присутствии мрачным макабром».
Я совершенно опешил – если не сказать: обалдел. Я давно не слышал такой апологетики от литературного фана. Откуда у официанта такой слог? Rabelaisian indulgence in life? Ambivalent humour? Иностранцы нередко склонны изъясняться высокопарным изощренным стилем. Однако этот официант ориентальной внешности перекрыл все рекорды. Он звучал как лектор-постмодернист по классу литературной композиции. Я сказал, что мне понравилась его идея зависимости стиля рассказчика от взгляда слушателя.
«Вы должны поступить на курсы сценаристов где-нибудь в Лондоне», – заметил я, не без язвительности.
«Я уже учусь, – ответил официант несколько раздраженно, но не без скрытой гордости. – Школа драматургов и сценаристов в Голдсмит-колледж». Goldsmith College, the best. Но где ему заработать деньги на оплату следующего семестра? Мытьем посуды в забегаловках? Он делал ставку на работу в этом ресторане: метрдотелем здесь – его родственник. Но ресторан явно прогорает. Катастрофический визит Виктора Альперта был фатальным. Понимаю ли я, что это значит: когда Виктор Альперт, бог ресторанной критики, заказывает в ресторане самые дорогие фирменные блюда, но ни к одному из них практически не притрагивается? Значит, он занес этот ресторан в черный список. Это значит, никакой заметки об этом новом ресторане не появится ни в одной газете, ресторан не будет упомянут ни в одном туристском буклете по Лондону. Это значит: ресторан прогорит через полгода. Банкротство. И ему, официанту, и его родственникам-компаньонам придется сворачивать бизнес и поворачивать оглобли. Обратно в Венесуэлу. Прощай, Голдсмит-колледж, – прощай, Лондон! Прощайте! Гудбай. Чао. Адиос. И официант распахнул передо мной дверь, чуть ли не выталкивая меня на улицу.
В дверном проеме мы увидели бородача в его перстрой хламиде. Он стоял, покачиваясь и пританцовывая посреди улицы, дирижируя сигарой движение машин, осторожно его объезжающих.
«Кто это?» – спросил я официанта. Но официант уже захлопнул дверь. За него мне ответил полицейский, стоявший от нас в двух шагах. Он спокойно наблюдал на расстоянии за танцевальными пируэтами бородача с сигарой посреди улицы. «Иммигрант из Венесуэлы, бывший ресторанный шеф. И бывший коммунист, – сказал полицейский. – В Южной Америке они все или бывшие коммунисты, или бывшие фашисты, сэр. И все шефы», – добавил он. Полицейский оказался разговорчивым, несмотря на заурядно формальное обращение «сэр» через каждую пару фраз. Впрочем, в Сохо все разговорчивые, даже полицейские. Знают, кто есть кто и подноготную всех владельцев баров и ресторанов. Из болтовни этого лондонского бобби я понял, что у бородатого кулинарного коммуниста из Венесуэлы много лет была репутация своего рода ресторанного гуру, великого консультанта, дегустатора блюд. Он объездил полмира – от Нью-Йорка до Москвы. Еще не так давно, как только в Лондоне открывали ресторан южноамериканской кухни, первым делом звали его: как раввина для сертификата кошерности. С годами он спился, потерял работу. «Репутация скандалиста и дебошира, сэр». Но здесь к нему все относятся как к легенде. Реликвия Сохо. «Часам к пяти эта реликвия будет валяться на углу, сэр, – сказал полицейский. – Мы его подберем и отвезем по обычному адресу – в ночлежку рядом с рынком в Камдене».