Пророки

Это случилось в тот день, когда Амос вдруг обратился к новой теме, от упоминания которой Эсси потупилась, а Мэгги резко выпрямилась. Осознав, против кого он ополчился – это надо же додуматься! против Этих Двоих! – она всего лишь наградила Амоса суровым взглядом, хотя сама готова была его разорвать.

«Ну вот, – пронеслось у нее в голове, – начинается».

– Это из древних времен, – сказала она ему.

Но он не послушал. Она же не стала ждать, что там еще выскочит у него изо рта. Отняла руку у Эсси, встала и направилась обратно в Большой Дом. Высокая, с поджатыми губами, спина окутана тенью, а на груди пляшут пятна света. И только раз обернулась, чтобы дать понять Эсси, что она тут ни при чем.

На секунду оторвавшись от стола, Мэгги обернулась и снова взглянула на видневшийся за окном хлев.

– Мм… – протянула она вслух.

Были у нее подозрения, что Эсси об Этих Двоих тоже знала, но никогда и словом не обмолвилась. И это правильно, потому как кое о чем не стоит болтать даже с друзьями. Много есть способов спастись от погибели, и один из них – надежно хранить секреты. Выставлять же ценности напоказ равносильно самоубийству. Может, это ей потому так казалось, что она и представить себе не могла, ради чего стоило бы кому-то открыться. Все, что ей когда-либо доводилось любить, отбирали, едва оно успевало появиться. Так было, пока она не подкралась к хлеву и не увидела этих мальчишек, умудрившихся пробудить в ней чувство, от которого ей не хотелось орать.

Мэгги вернулась в кухню, взяла тряпку и вытащила из духовки противень. Печенья подрумянились идеально. Большую их часть она стряхнула в застеленную салфеткой миску и отнесла на стол. А два сжала в кулаке и мяла до тех пор, пока между пальцами не посыпались крошки.

Оглядев комнату, она снова бросила взгляд на стол. Интересно, хватило бы у нее сил его опрокинуть? У Мэгги уже был случай убедиться, на что она способна в ярости. Ухватившись рукой за край, она легонько потянула стол на себя. И пробормотала под нос:

– Тяжелый.

На лестнице раздались размеренные неторопливые шаги. «Пол», – поняла Мэгги. Сейчас войдет в столовую, сядет во главе стола и будет глазеть на нее так, будто ее горести доставляют ему удовольствие. А может, даже поимеет наглость притронуться к ней или начнет молоть языком о том, что его не касается. Эх, если бы только заклинание способно было перерезать ему горло. Но, увы, сделать это можно только руками, и кто знает, хватит ли у нее сил.

– Дерьмо.

Эсси

Конечно, верить в богинь казалось более разумным, и все же Эсси согласилась преклонить колени перед Амосовым потрепанным тубабами господом. Ведь предполагалось, что за это она получит больше еды. Да к тому же этот самый бог возведет стену между нею и бесконечными горестями.

Или, может, не стену. А изгородь, невысокий заборчик вроде того, что поставили вокруг хлева, чтобы скотину держать внутри, а людей снаружи. Заборчика ей вполне хватит. Детская ярость, конечно, изобретательна, ноги у нее коротковаты, а значит, через забор не перебраться. А вот просочиться между досками она может и дурного в этом не видит. Вот кого Эсси напоминали тубабы – детей. Вечно они капризничают, вопят и все ломают, без устали носятся по полям, всюду суют свой любопытный нос, требуют титьку, а угомонить их можно, только взяв на ручки и покачав легонько.

И договориться с ними ни о чем невозможно – не доросли они еще до того, чтобы помнить, а главное, уважать договоры. Любая подпись для них – что каракули в прописях. Однако других гарантий им не предлагали. Вот почему она преклонила колени – прямо так, с белым ребенком, уютно устроившимся у нее на руках. Такая аппетитная, что ни потрепанное платье, ни запыленная кожа, ни растрепавшиеся косички не спасали. Ее учили, что тубабы от нерях нос воротят, но ничего не вышло, тактика не сработала. Пол Галифакс словно проник взглядом подо все слои грязи, не заметил, как исколоты ее пальцы, каждый день, кроме воскресенья, собиравшие для него по сто пятьдесят фунтов хлопка. Зато ее пышные бедра и изящные запястья считал ценной валютой. Эсси знала, купить на них можно все, кроме милосердия.

– Больше этому не бывать. Уж ты мне поверь, – объявил ей Амос на седьмой день после предательства.

А позже, много позже, она доказала свою преданность метлой с ней обвенчанному муженьку, покорно выпачкав землей колени. А все же недоверие внутри осталось. В общем-то, кроме него, у Эсси ничего своего и не было. Скептицизм она и прихватила с собой в тот день, когда Амос послал ее в хлев с сообщением.

– Это вовсе не пирог, это мир, – объявила она Исайе вместо приветствия.

В одной руке она и правда держала пирог с дикими ягодами, прикрытый белоснежной салфеткой. Другой же прижимала к себе светленького мальчика, которого – по своим собственным соображениям – назвала Соломоном. Что до дурного предчувствия – его она умостила на голове, как носили, бывало, тяжкие грузы в древние времена.

Соломон ерзал, дергал ее за платье в том месте, где оно вымокло от молока, и так и норовил выбить из рук тарелку с пирогом. Эсси невыносимо было сознавать, какую власть ребенок имеет над ее телом. Он будто не плакал, а заклинания читал, заставлявшие ее груди послушно производить для него пищу. Она едва не уронила мальчишку наземь, но тут подоспел Исайя и забрал его у нее. И Соломон глянул на него большими, печальными голубыми глазами, слишком широко расставленными на бледном, словно лишенном кожи, лице. И все равно Исайе в его золотистых, как солнце, кудряшках виделось что-то знакомое.

– Оголодал совсем, а, парень? – спросил он притихшего малыша. Тот, зачарованно глядя на него, тронул за нос, провел крошечной ручкой вниз по лицу и вцепился пальчиками в нижнюю губу. – Сдается, вместе будем обедать? – Он обернулся к Эсси. – Ты как?

– Ничего, помаленьку. Сам знаешь, как оно, – отозвалась она и сначала нахмурилась, а потом все же позволила уголкам губ поползти вверх.

– Ясное дело. – Исайя посмотрел на нее, потом опустил глаза на Соломона и потерся носом о его носик. – Сколько ему уж стукнуло?

– Почти два.

– И до сих пор не ходит?

Эсси пожала плечами.

– Давай-ка проходи. Посиди с нами, передохни малость.

– Благодарствую, – отозвалась Эсси и прошла за ним в хлев.

Просто удивительно, и как это Исайе удавалось оставаться таким чистым, когда он целыми днями возился со скотиной? Пахло от него, словно от куста можжевельника в майский день, а кожа в сумраке аж светилась. Эсси помнила тот день, когда Самуэль впервые поднес ему воды. Сама тогда совсем девчонкой была, а все же заметила, что от него сияние исходит. Вода словно впитала весь солнечный свет и сделалась серебряной. Исайя пил жадно, захлебываясь, и в каждой капле, что стекала с его губ, вспыхивала радуга. Даже ребенок должен бы знать, что негоже так попусту тратить краски. Над ними реяло нечто невидимое, неразличимое глазом, но ощутимое и трепещущее. Вот почему тогда у нее задрожали руки. Да и сейчас дрожали, стоило этим двоим оказаться рядом.

Самуэль, вскинув руки вверх, стоял в глубине хлева, спиной к вошедшим Эсси с Исайей. Так сразу и не скажешь – то ли в союзе с бессмысленными зверями возносит хвалу чуду творения, то ли потягивается. Порой душе в теле делается так тесно, что так и норовишь растянуться во весь рост – то ли чтоб ей просторнее стало, то ли чтоб легче было наружу выскочить. Самуэль стоял голый по пояс, и Эсси видна была каждая капелька пота, ползущая по его телу. Природа никакими изъянами его не наградила – тем заметнее были те, что оставили на коже жалкие трусы. Как ни горько, но приходилось признать, что широкую спину его змеящиеся шрамы только украшали.

– Для пирога местечко найдется? – спросила Эсси устремленную ввысь, к небесам, спину Самуэля.

Он резко очнулся и уронил руки, но развернулся к ним медленно. Сжатые губы немедленно растянулись в улыбку, стоило ему увидеть, как закивал Исайя. Эсси заметила, что улыбка деланая, но все равно широко улыбнулась в ответ, забыв прикрыть рукой рот, чтобы не видно было, что в нем не хватает зуба.