Продолжает Чарли Чен

Поклон и уважение моему достойному другу!

Долгий путь Вашего драгоценного письма завершился, одарив меня счастливыми воспоминаниями о минувшем, которое снова ожило перед моим мысленным взором. Что такое богатство? Вспомни, сколько у тебя друзей — и ответ готов. Зная эту простую истину, я чувствую себя богатейшим из смертных, коль скоро Вы с таким постоянством согреваете меня теплом своего благосклонного внимания. Осмеливаюсь заметить, что и мое ничтожное воображение снова и снова возвращает меня к Вам, к незабываемому дню расставания, наполняя меня гордостью за похвалы, которые Вы щедро высказали по поводу моих более чем скромных усилий.

А теперь перехожу к Вашей просьбе рассказать о том, что у меня нового. Увы, — ничего! Вода всегда стекает с крыши в один и тот же водосток. Это можно сказать и о моей жизни. Гонолулу не балует своих детективов обилием преступлений, но я не жалуюсь: спокойный человек — это счастливый человек. На Востоке знают, что есть время ловить рыбу, и есть время сушить сети. Хотя иногда мне начинает казаться, что мои сети сушатся уж слишком долго. Быть может, это потому, что я живу среди американцев и они влияют на мой восточный характер? Как бы то ни было, но иногда, сидя вечером на крыльце своего дома и глядя на засыпающий город, я оборачиваюсь к своему молчаливому телефону с мольбой: зазвони! Позови меня туда, где срочно нужна моя помощь! Но он молчит. Радуюсь, что боги предназначили Вам совсем иную судьбу. И часто размышляю о Лондоне, с которым эта иная судьба связана. В таком городе молчаливых телефонов, вероятно, не бывает, и едва завершается одно дело, как тотчас приходится заниматься новым. Сердце подсказывает мне, что при этом удача всегда с улыбкой шагает рядом с Вами. Что-то вроде шестого чувства, которым мы, китайцы, наделены в избытке.

С обычной для Вас внимательностью Вы нашли время даже на то, чтобы спросить меня о моих недостойных детях. Теперь их у меня уже одиннадцать. И мне все чаще припоминается мудрец, сказавший: «Править царством легко, править семьей трудно». Но потихоньку справляюсь. Старшая дочь Роуз учится в Соединенных Штатах. Цены тамошнего образования приводят меня к мысли, что о дальнейшем росте семьи лучше не мечтать. Примите мою наисердечнейшую благодарность за Ваше доброе и мудрое письмо. Так хочется надеяться, что в некий счастливый день мы сможем снова встретиться, но как примирить эту надежду с бесчисленными милями вод и земель, которые пролегли между нами? Желаю Вам и впредь в полном благополучии следовать путем исполнения своего высокого долга.

Дафф неспешно вложил письмо в конверт. Подняв взгляд, он увидел, что на лице Хэйли застыла недоверчивая улыбка.

— Очаровательно, — пробормотал, наконец, он, — но до чего наивно! Неужели это тот самый парень, которому удалось накрыть убийцу сэра Фридерика Брюса?

— Не очень-то заблуждайся относительно наивности Чарли, — засмеялся Дафф. — Он куда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Чарли — воплощение терпения, интеллигентности и способности к самой тяжкой работе. Такие, как он, способны украсить любую профессию, а нашу — в особенности. Жаль, что его таланты пропадают в Гонолулу. Но, может, он и прав: самая счастливая жизнь — это самая спокойная.

— Может, и так, — согласился Хэйли, — вот только мы с тобой никогда не будем в состоянии это проверить. Уже уходишь? — спросил он, увидев, что Дафф прячет трубку в карман.

— Пойду домой. Пока шел сюда, словно камень на душе лежал, а посидел с тобой — и, вроде бы, отлегло…

— Тебе следует жениться.

— Уже женат. На Скотленд Ярде. И ни на кого другого у меня ни минуты времени не остается.

— Я бы не сказал, что Скотленд Ярд способен заменить хорошую хозяйку в доме, — пожал плечами Хэйли. — Но дело, конечно, твое. В любом случае тебе не придется долго ждать того телефонного звонка, о котором пишет твой китайский приятель. А как только он зазвонит, всю твою хандру как рукой снимет.

— Он, еще пишет, что вода всегда стекает в один и тот же сток, — вздохнул Дафф.

— Точно. Но мне сдается, что ты не имеешь ничего против такого заведенного порядка.

— Ты прав. Более того — я счастлив только благодаря тому, что этот порядок пока не нарушается. Ну, всего тебе доброго! Удачи на облаве!

Когда на следующее утро в восемь часов Дафф переступал порог своего кабинета в Скотленд Ярде, он вновь являл собой образец идеального, уверенного в себе инспектора полиции. Румяные щеки красноречиво говорили о молодости, проведенной на ферме в Йоркшире, откуда он некогда прибыл, чтобы вступить в столичную полицию. За столом Дафф просмотрел немногочисленную утреннюю почту, затем набил табаком трубку и уже собрался было приступить к чтению свежего номера «Дейли Телеграф», когда телефон на краю стола зазвонил настойчиво и требовательно. Дафф взглянул на часы. Было восемь пятнадцать. Он снял трубку и поднес ее к уху.

— Добрый день, дружище! Я же говорил, что за звонком дело не станет. Минуту назад я получил сообщение, что в отеле Брума этой ночью убит мужчина.

— В отеле Брума?! — не поверил Дафф. — Ты уверен, что именно там?

— Понимаю, что это звучит неправдоподобно, — согласился Хэйли, — и тем не менее в этом аристократическом заповеднике произошло убийство. Жертва — американский турист из Детройта. Убит во сне. Я как-то сразу подумал о тебе. Во-первых, наш вчерашний разговор. А во-вторых, это же твой давний участок. Тебе там каждый закоулок знаком. С шефом я уже говорил. Через четверть часа официальное уведомление будет на твоем столе. Так что садись в машину и отправляйся к Бруму. Я еду туда же.

Дафф не успел опустить трубку, как в дверях кабинета появился шеф.

— На Хафмун-стрит совершено убийство, — протянул он инспектору лист официального уведомления. — Хэйли предложил, чтобы этим делом занялись вы. По-моему, это прекрасная мысль. Отправляйтесь туда немедленно, сэр. Желаю удачи.

Минуту спустя Дафф уже садился в поджидавшую его зеленую малолитражку, куда почти одновременно с ним сели также фотограф и дактилоскопист. В молчании они заняли свои привычные места, и машина направилась к Уайтхоллу.

Дождь прекратился еще ночью, но воздух был насыщен влагой, и густой туман продолжал обволакивать лондонские улицы. Осторожно продвигаясь под вой полицейской сирены вдоль цепочки еле видных сквозь белесую пелену уличных фонарей, они чувствовали себя единственными обитателями гигантского призрачного города, заколдованного туманом. И тем не менее город этот продолжал жить своими собственными повседневными делами.

Дафф неожиданно вспомнил виденный вчера фильм. Мир, который он наблюдал сейчас из-за стекол малолитражки, был диаметрально противоположен миру экзотической киноленты, где счастливые благополучные герои безмятежно бродили среди качающихся на тропическом ветерке пальм, любуясь белоснежными гривами океанского прибоя и синеющей на горизонте грядой вулканических гор… Этот удивительный мир покинул воображение инспектора так же внезапно, как и возник. Дорога, которая вела его сквозь туман к новому делу, должна была вот-вот кончиться. Или она только начиналась? Дафф не знал этого. Но дело уже поглотило его целиком — он больше не думал ни о фильме, ни о вчерашней навалившейся тоске, ни о Чарли Чене.

Чарли Чен тоже не думал в этот момент об инспекторе Даффе. На другой стороне земного шара день еще не вступил в свои права. Стояла глубокая ночь. Крупный мужчина в форме инспектора полиции Гонолулу сидел на лужайке перед своим домом, погруженный в свои мысли. Со взгорья, где он жил, была хорошо видна сияющая в лунном свете полоска пляжа Ваикики, отделяющая городские огни от белоснежной линии прибоя. По натуре Чарли Чен был весьма спокойным человеком, и минута, которую он сейчас переживал, была одной из самых спокойных в его жизни.

Он ничего не знал о прозвеневшем в Скотленд Ярде звонке, и перед его мысленным взором не предстал маленький зеленый автомобиль, пробирающийся сквозь лондонский туман. Ничего не сказало ему шестое чувство и о неподвижно лежащем теле старого человека, удушенного ремнем.