Грани

Что Питер подразумевал под подобным, не понял никто. Город испугался. Он сам боялся войны, хорошо зная, что это такое. Люди создавали страшное оружие. Одной бомбой теперь можно запросто убить целый город, а он хотел расти. Страшило ещё и то, что Орешково был недальним соседом, и война могла докатиться и до него самого.

Если город был частью мира, то война была частью хаоса. И мир и хаос поочередно управляли людьми. Люди часто сами разрушают то, что строили годами. В этом был какой-то мазохизм. А как можно ещё назвать человека, который всю свою жизнь создает произведение искусства, а когда завершает сей творческий процесс, то минуту восхищается своим творением, а потом достает кувалдочку и разбивает все к черту? Вот и жизнь прожита, а ничего и нет.

Люди были разными, как и города. Питер разговаривал странно, хрипло и нагловато. Будь у него пальцы, он бы их растопырил. Мать Москва разговаривала то со странноватым нерусским акцентом, то прямо как бабушка на похоронах, старая и измученная. Они знают что такое война. Питер мог долго говорить о том, как его обкладывали злобные чужаки в стальных рогатых касках и постоянно бомбили самолеты с крестами. "Как просвистит что-то, и нет дома, и прикинь, аж больно становится — это же тебя меньше стало, это же тебя трепят по кусочкам, вот такой вот каламбур". Испытать такое город не хотел.

За такими пугающими снами наступило утро. Я медленно отходила от полученного шока. Оказывается, уже светает. Ночью я как будто подсоединилась к тому смутному, размытому образу-облаку, которое было сознанием города. Я понимала, что полученные мною сведения относятся к уже свершившемуся, но не совсем ориентировалась во времени. Когда это произошло, я не помнила. И тут накатила очередная волна дурноты, поглотившая утренний свет…

…Свежее солнце вылезло из-за горизонта и снова все стало как прежде, только к вечеру в городе запахло горелой соляркой, по улицам загремели тяжёлые гусеницы. Длинноносые бронированные машины заполняли собой город. Они медленно катили по улицам, натужно ревели, выстраивались в цепи. Обычное движение прекратилось. По тротуарам ходили солдаты. В город вошли танки, в город могла просочиться война. Комендантский час, проверка документов, усиленные наряды полиции.

Жителей охватила паника. Вечера превратились в кошмары. После девяти вечера на улицах было запрещено появляться, под страхом загреметь в участок. Телевидение часто выключалось, либо голосило, как и радио, уведомлениями о крайней осторожности и просьбами не покидать дома с наступлением комендантского часа. Люди, привыкшие проводить вечера в барах, боулингах, на массовых гуляниях, сидели озлобленные по домам и просто пили, вспоминая, как раньше жилось хорошо. Деньги имелись у всех, но вот тратить их уже было не на что. Некоторые магазины закрывались без видимых причин. Люди знали, зачем здесь армия. Об этом все знали. Военные ждали туман, но его не было уже две недели, а потом началась истерика. Кто-то пытался уехать, но их не выпускали. Город окружили, об эвакуции никто не заикался. За выезд из города запросто могли расстрелять или отправить в научный исследовательский центр. Солдаты всегда ходили в противогазах и костюмах химзащиты. Картина складывалась страшная. Многие начали сравнивать себя с чумными, которых сначала никуда не выпускали, а потом и зачищали. Из магазинов исчезали привозные фрукты, с рынков — свежее мясо, затем исчезли сами рынки, на их местах образовывались военные постройки. Затем отключили воду во всем городе. Седые старики говорили, что такого не было во времена блокадного Ленинграда. На все вопросы, военное правительство (а именно он и сменило мэра с его командой), давало один и тот же ответ — в связи с чрезвычайной опасностью заражения. Про источник, естественно, ничего не говорилось. Туман не приходил уже третий месяц. Люди стали думать, что он был просто массовой галлюцинацией. На прилавках остались хлеб, тушёнка да очищенная вода от неизвестного производителя.

Стоит ли говорить, что очереди были просто огромными, но под следящими стволами автоматов особенно не забунтуешь. Затем появились странные неприметные люди, которые просто наблюдали за обстановкой в городе. А она накалялась. Военные закрыли все заводы на неопределенное время, оставив только пищевое производство. Чем дальше, тем жить становилось невыносимее. Многие просто складывали свои естественные отходы в пакеты и выкидывали на улицы. Велико же было их удивление, когда появились отделения огнемётчиков и стали сжигать их. Разговаривать с военными категорически запрещалось.

Прошел ещё месяц. Туман не появлялся, но почему-то пропала электроэнергия. Она отключилась сама по себе. Этого не ожидали даже солдаты. Ужас мгновенно овладел всеми, и недовольные люди вышли на улицы. Они уже не боялись танков. С каменными лицами они собирались в толпы и брели по направлению к мэрии. На половине пути их останавливали солдаты и просили дальше не ходить. Они заверяли, что сейчас к ним выйдет генерал Мамелюк и все объяснит, а через день дадут свет и воду. Людям ничего не оставалось, как надеяться на перемены к лучшему. Они останавливались и ждали.

Толпа росла. Через час на площадь выполз огромный черный танк, на его башне стоял генерал. Он был очень молод для своего звания. Взяв в руки мегафон, он принялся успокаивать людей. Приближались сумерки, но солнце потемнело неожиданно быстро и неестественно, стало кроваво-красным. Площадь взорвалась криками. Воздух вдалеке покрылся странной рябью и задрожал. Крики о конце света не смогли заглушить ужасный звук, похожий на скрежет внезапно сломавшегося механизма. Словно в воздухе треснула какая-то гигантская шестерёнка, и все замолчали. Скрип исходил одновременно из всех сторон. Он был натужным и хрипящим, как умирающий, харкающий кровью старик. Затем раздался звон лопнувшей пружины. И далекая рябь начала стремительно приближаться. Люди бросились врассыпную. Слышались выстрелы танков — они открыли огонь по волне ряби, но никто не видел результата. Страх пронизывал людей, и они даже не могли обернуться. Вибрирующий воздух, покрытый непонятной пленкой, прошел сквозь город. Он прошел через всё, что стояло на его пути и исчез. Над городом наступила гробовая тишина, а потом её разрезали тысячи всхлипываний, перетекающие в рыдания…

…Я не понимала где нахожусь. Казалось, что всё свалившееся на меня происходило не здесь. Но на самом деле я почти не выходила на улицу, а если выходила, то не удалялась более чем на квартал-два. Меня заколотило в тяжёлом ознобе, и я сползла под стену, закрыв глаза.

Глава 8. Переправа

Глава VIII. Переправа.

Зона, сопка Ганса Кубышки. Блэк.

Одиночество начинало давить мне на грудь. Слишком много ошибок было совершено. Потеря Комара лишь одна из них. Я плёлся, усталый, по вонючей жиже, которая когда-то была рекой. Грани изменили её до неузнаваемости. Быстрые Тропы оказались смертельно опасными. Мы потеряли счёт времени, когда шли по одной из них. Джип не смог проехать. То ли он не видел её, или она отказывалась воспринимать его. Как только мы вышли из машины, то сразу очутились на узкой дорожке, которая вела в лес, полный туманов и странных звуков. Этого леса на карте не было. Джип исчез, мы остались одни. Часы остановились. Солнца не было видно, сами деревья источали зеленоватый свет, как бы извиняясь за отсутствие нормального освещения. Мы решили бежать, пока не выдохнемся, но и это было ошибкой. В тумане слышались страшные стоны и леденящие сердце крики. Отступать было нельзя.

Я не помнил, сколько мы бежали. Внутренние часы отказывались работать. Может, минуту, может год, это не имело значения. Мы перепрыгивали через корни деревьев и продирались через заросли. Останавливаться было равносильно смерти. Кто-то пытался схватить меня за лодыжку, но я умудрился вывернуться. Из тумана росли скользкие щупальца, которые стелились по земле. Мы пытались стрелять, но оружие клинило. Этот лес не признавал автоматов. Сколь бы выносливыми мы ни были, а даже у нас закончились силы. Одышка заставила остановиться, лес понял нашу уязвимость и пошел в наступление. Щупальца вились, словно кольца змей, и мы стали защищаться. Мечи с легким свистом разрубали некоторые отростки, другие от них уворачивались. Комар яростно пинал их ногами и кричал что-то на непонятном наречии. Лес понял, что нас двоих ему не одолеть, и выбрал жертву.