Понятие о сокровище

– Viva la Italia, motherfuckers!!! – кричала я, высунув из окна руку и демонстрируя средний палец.

Думаю, сердце Рэйфа пропустило удар и в тот миг, когда его прекрасный автомобиль лишился, как минимум, свежей полироли, с грохотом тараня металлические ворота.

Не знаю, чем мне обернется этот поступок в будущем, но сейчас мне понятно одно – я свободна. Когда адреналиновое возбуждение сойдет на нет, и меня накроет паника из-за отравляющих последствий, придется думать головой, а не задницей, причем быстро. Но сейчас, мчась по пустынной дороге, спрятанной меж высоких деревьев, я едва не плакала от накативших эмоций.

Я свободна… Я, наконец-то, свободна.

====== – 4 – Имена ======

В ту теплую майскую ночь под покровом безумного сумбура я, конечно, подозревала, что сложности только начинаются. И я не имела в виду прятки с полицией, попытку избежать всевидящего ока Саниэля Гонсалеса и не менее любопытную операцию с шантажом. Эта история заслуживает отдельного внимания в веренице событий, которые на протяжении долгих лет выстраивали мою жизнь, словно замок по кирпичикам. Эта история – фундамент, причем довольно крепкий. Думала, будет сложнее.

Проблема, словно красный прыщ, вскочила там, где ее не ждали. Эта проблема мне была совсем не к лицу. Проблема, растянувшаяся более чем на десять лет, по имени Рэйф Адлер. От этой занозы оказалось избавиться куда сложнее, чем от гнева Гонсалеса хотя бы потому, что для итальянца я была «девчонкой, которую зарезали в тюрьме». Свой гнев мужчина обрушил на голову Рэйфа.

Мое «Viva la Italia, motherfuckers», брошенное зарулемLamborghini, дали Гонсалесу почву для размышлений и веское основание обвинить парня в сговоре с вором, который в итоге обманул всех. Откуда я это знаю? Откуда я знаю, что отцу Рэйфа пришлось потрудиться, чтобы дело не подверглось огласке? Когда я начала шантажировать итальянца, посылая ему по электронной почте письма с пикантным содержанием, он – в качестве искупления – велел Рэйфу разобраться в ситуации. Конечно, не вдаваясь в подробности. Оскорбленный парень, которому жопу рвал не только Гонсалес, но и отец, с удовольствием жаждал убить и меня.

Мне не хотелось вмешиваться в эти разборки, пусть псы перегрызут друг другу глотки, думала я. Но они не успокаивались. Даже когда я достала новые документы – на имя Герды Нойман, немки по происхождению… разумеется, я же «умею» говорить по-немецки, – от меня не отставали. Не отставал Рэйф. Не знаю, как ему это удавалось, но спустя два года этой бесконечной беготни ему удалось меня поймать.

Может, потому что я устала, может, он. Это действительно выматывало – только осядешь на одном месте, как уже издалека видишь рой разозленных ос. Даже в Штатах. Поэтому, вспомнив, или же, пытаясь оправдать промелькнувшую мысль, что Рэйф так или иначе вытащил меня из тюрьмы, я решила поставить жирную точку. Помочь нам двоим. Рассказала о причине, по которой Гонсалес не слезает с его шеи, отчего он так яро желает поймать меня.

– Это цена моей свободы, – сказала я тогда, протягивая ему флешку с копиями видео файлов. – Договорились?

Я протягивала в его руки оружие, которым теперь и он смог бы приструнить итальянца, а также потребовать что-то в довесок. Но несмотря на молчаливое согласие, взгляд Рэйфа меня не обманул. Он злился, не мог принять тот факт, что в итоге мне удалось обвести его вокруг пальца. Дважды. Сначала удрав с места преступления, а теперь и сейчас, предоставляя ключ от наручников, которые за минувшие годы стерли его спокойствие в кровь.

Так просто это не оставит. Не забудет.

Не знаю, забыл ли, оставил ли, но жизнь налаживалась, ее тонкий скелет постепенно обрастал мышцами и жирком. В конце концов, я не только стрясла с Гонсалеса круглую сумму, но и удачно вложилась в облигации. Потом потеряла часть денег на ставках, вновь приобрела, думала открыть антикварный магазин, но в итоге остановилась на выкупе ломбардной лавки. Первые пять лет я боялась высовываться, но вернулась в Европу и пустила корни.

Деньги работали на меня. Пусть и не быстро, но стабильно росли доходы от игры на бирже, основная деятельность кипела в ломбардных лавках и музейном фонде Франции, в который мне удалось пробиться благодаря связям.

Пятнадцать лет насыщенной жизни пролетели с невероятной скоростью. Никто во мне уже и не определил бы воровку, сидевшую в тюрьме без гроша в кармане. Никакой Джулс. Коллеги и знакомые обращались ко мне Жюли, на французский манер, равно как и было прописано в моем основном паспорте. А англоязычный акцент я оправдывала учебой в Штатах – никто не задавал вопросов.

Но все это время напоминанием, что Жюли Бон – всего лишь маска, с которой я выходила в свет, был Рэйф. В силу своей профессии, а также его непрекращающихся поисков сокровищ Эвери, мне приходилось иногда сталкиваться с ним. Мягко говоря, у него искры из глаз сыпались при виде моей насмешливой ухмылки, которой я встречала его каждый раз, а про себя думала – «да опять ты!». В принципе, и понятно. Кем я стала за столько лет, и чего достиг он? К нему перешла компания отца, что позволило ему активно продолжить гоняться за мифами и сказками, но не более.

Я бы тоже бесилась.

Но была все же и другая сторона медали прошлой жизни, наиболее приятная и теплая сердцу, а именно старые знакомые из приюта. С Нейтаном я виделась каждый раз, когда прилетала в Штаты, и каждый раз его истории будоражили воображение. Поиски Эльдорадо, Шамбала… Мне же совесть позволяла рассказывать лишь о скучных приемах, сделках частных коллекционеров и музейных фондах. О прошлом я ему не говорила, хотя немой вопрос так и вертелся ужом на его языке – как я смогла такое провернуть, откуда взяла деньги? Занималась ли воровством? Лазила ли в чужие дома?

Нет, больше домушничеством я не промышляла. Перешла в другую лигу, где не приходилось проявлять физическую ловкость, чего нельзя сказать о логистике и денежных переводах. Когда в таких, скажем, операциях всплывало хоть что-то отдаленно ссылающееся на Святого Дисмаса и Генри Эвери, у меня сердце падало, и я старалась красноречиво не закатывать глаза. Уже на следующий день раздавался звонок от интересующегося человека:

– Слышал, мимо тебя проходила одна вещица.

В эти моменты я сжимала челюсти так крепко, что, казалось, было слышно, как скрипят зубы.

Поэтому Нейтана я оставляла в блаженном неведении, переходя с обсуждения работы на нейтральные темы. Например, его девушка – вечно улыбчивая журналистка Елена. Вообще удивительно, к кому бы я в гости из давних знакомых с приюта не приходила, у всех уже подружки, жены и дети. Только я, женщина тридцати четырех лет, с неплохой карьерой и весом в обществе, оставалась одиночкой. До какого-то момента этого не замечаешь, особенно в Европе, при блеске огней, подписывающихся контрактах и с любовником в постели. Но здесь, будучи гостьей на домашнем ужине в простой квартире, по которой носились дети или домашние животные, одиночество напоминало о себе.

Ведь это правда. Я одна. Это не могло не пугать.

– Вот мой номер, – протягивала я тогда Нейтану визитку, – если что, то звони, не стесняйся. Помогу, чем смогу.

– Обязательно, – обнимал он меня на прощание, закрывая дверь.

Но не звонил. Точнее, пару раз связывался, чтобы проконсультироваться по рабочим вопросам, и только.

Жизнь казалась неизменной. Где-то во втором часу я вернулась после обеда к себе в кабинет, спасаясь от проливного дождя под зонтом. Париж обретал особый шарм от мокрой дымки, в которой пропадал шпиль Эйфелевой Башни. В такие дни не хотелось работать в музее, куда уютнее устроиться у себя в квартире под теплым пледом с ноутбуком на коленях, но контракты себя не подпишут.

Тот момент запомнился в мельчайших деталях: запах дождя, стук каблуков о кафельную плитку, распушившиеся от влаги длинные волосы и разрывающийся в сумке телефон. В спешке не сразу удается отыскать устройство, на экране незнакомый номер, чей телефонный код начинается с единицы – код США. Я останавливаюсь, в недоумении понимая, что все номера знакомых у меня забиты, а этот вижу впервые.