Мое мертвое сердце

Я не отметила количество этажей, засмотревшись на свои босые ступни. Так странно было чувствовать именно само движение, размеренный монотонный шаг. Появилось схожее ощущение, как в тот момент, когда я впервые попробовала заговорить: будто я давно этого не делала, и мое тело вынуждено заново привыкать к совершенно обычным вещам. Может, так сильно на меня повлиял страшный сон, который я никак не могу вспомнить?

Мой спутник смотрел вперед, часто и немного даже поспешно поворачивая голову в мою сторону, будто все никак не мог привыкнуть или поверить в мое присутствие. Да, поверить, пожалуй, это точное определение. На его лице ясно было написано: "я не верю в то, что вижу".

Я же верила всему и без колебаний принимала любое новое наблюдение.

Когда, наконец, ощущение движения стало для меня привычным и я смогла направить внимание на что-то помимо ступней, поняла: мы вцепились друг в друга, вкладывая в этот жест одинаковый смысл. Ему, как и мне, казалось, что если он разожмет пальцы, ослабит хватку, то в следующий миг меня уже не будет. Мы держали друг друга, чтобы чужое присутствие не оказалось видением.

Ступени неожиданно кончились, и на круглой площадке в основании башни вместо пяти саркофагов было пять дверей. Все такое же серое, лишенное красок, и такое же безжизненное. Свет из единственного верхнего окна каким-то образом долетал до самого низа, так что освещение казалось одинаковым. Я взглянула наверх и только сейчас поняла, что это не особый сумеречный свет превращает все вокруг в серость. Серым все было на самом деле, и я, и мой безмолвный спутник. Стены, мраморный пол, деревянные створки дверей и даже тени – все это словно бы потеряло цвет, выцвело, но немного по-разному. И снова это наблюдение не удивило меня.

Мужчина мягко потянул меня к одной из одинаковых дверей. Видимо, я глядела на потолок слишком долго, а он по какой-то причине не хотел задерживаться снаружи. За дверью была небольшая аккуратная комнатка: кровать, письменный стол с несколькими книгами, единственный стул и… ничего больше. Напротив кровати всю стену расчертили неизвестные мне письмена. Краска, которой они были написаны, казалась такой темной посреди всей остальной серости, даже почти черной, что невольно притягивала взгляд. Такая яркая. Значит, написано что-то важное.

Насладившись вдоволь темными пятнами, я снова перевела взгляд на своего спутника. Он рассматривал меня с удивлением, и это выражение мне показалось невероятно забавным. Новое ощущение, которое тоже требовало осмысления. В ответ на какой-то неизвестный порыв мои губы сложились в улыбку.

Мы все еще держались друг за друга, и для меня это стало почти обыденностью. Мой спутник тоже коротко улыбнулся, смущенно опустил глаза и разжал пальцы. На миг я испугалась, что снова начну теряться, и крепче схватилась за холодное серое предплечье.

– Не переживай. Все хорошо.

Звук его голоса успокаивал почти так же, как успокаивала атмосфера склепа, но за него хотелось ухватиться, а не раствориться. Поэтому я медленно и осторожно разжала пальцы обеих рук, готовая в любой момент вцепиться в него снова. Сознание осталось на месте. Похоже, оно уже достаточно прочно приросло к телу, чтобы держаться в мире самостоятельно.

– Вот видишь, – сказал он в ответ на мою слабую улыбку. Указал на кровать: – Садись… пожалуйста.

Сам он опустился на стул напротив меня. Какое-то время мы молчали. Стало как будто немного темнее. Эта перемена заинтересовала меня, и я заново оглядела окружение, чтобы сравнить воспоминания.

– Ночь, – объяснил собеседник, заметив мой интерес. – Ночью мы не выходим наружу.

Под "мы" он, видимо, имел в виду нас с ним, которых стало двое с этого момента. Мысль требовала того, чтобы к ней привыкнуть, но вместо этого родился вопрос:

– Почему?

– Ночь – это их время, более тонкое. Ночью нельзя выходить за дверь. Это правило.

"Они" это, видимо, мертвые. Меня эта мысль не удивила, ведь я ничего не знаю об этом мире. Так что я приняла ее как данность. Он осторожно спросил:

– Как тебя зовут?

Я пожала плечами.

– Ничего не помню. А тебя?

– Я Хранитель.

– Странное имя.

– У Хранителя нет имени, только дело.

– Дело?

– Я ухаживаю за Склепом на Границе. – После небольшой заминки он указал на стену с письменами. – И еще Завет.

Невольно я снова засмотрелась на темные контуры символов, смысл которых мне не был понятен. Повисла пауза, и чем дольше она растягивалась, тем больше хотелось ее заполнить. В отсутствие звуков сильнее ощущалась безжизненность склепа. Хранитель тоже чувствовал что-то подобное.

– Прошу… прощения. Я давно ни с кем не разговаривал. Сотни лет. Хотя время здесь не поддается измерению.

– Давно, – прошептала я, впитывая стоящий за этим словом смысл. – А кто был тогда, до меня?

– Прежний Хранитель. Он обучил меня всему и… перешел. С тех пор я здесь один.

– Где мы?

– Это место называется Склеп на Границе. Здесь покоятся останки Избранных. Они все были выдающимися людьми. Находиться здесь – честь, дарованная самими Святейшими. Тысячи лет назад они сами возвели эту башню на границе мира живых и мира умерших.

Каждая фраза порождала новый вопрос, но я задала тот, что тревожил больше остальных:

– Как в таком случае здесь появилась я?

Хранитель надолго замолчал, приняв выражение задумчивой беспомощности. Его лицо выдало ответ прежде, чем он прозвучал.

– Для меня это загадка, – снова задумался и добавил уже решительно: – Но я уверен, что это произошло не просто так. В Склепе на Границе не может быть никаких случайностей.

Он в это верил, как ребенок верит каждой истине, сказанной взрослым. Я поверила тоже. Но оставалось еще столько неясностей.

– А зачем они здесь? – Я имела в виду, конечно, мертвецов, останки Избранных, как их назвал Хранитель.

– Это место, – начал он издалека, – в смысле пространство, что окружает Склеп, земля, на которой он стоит, все это называют Гранью. Место схождения одного мира с другим, одной энергии с другой. Однако Грань не принадлежит ни к миру живых, ни к миру умерших, потому и законы этих двух миров здесь не действуют. Так. Человек являет собой соединение души и тела. И когда он умирает, он теряет целостность: тело остается в одном мире, душа переходит в другой. Но если тело вдруг попадает в пространство Грани, у души есть возможность однажды вернуться. Ночью Грань почти переходит в мир умерших – Безвременье, а днем она чуть ближе к миру живых.

Его слова впервые заставили меня взглянуть на все увиденное здесь под новым углом. Бесцветности и безмолвности Склепа я ранее не придала особого значения и не задумалась над причинами, по которым здешний мир являл собой тусклый карандашный набросок. Но Хранитель сказал: граница мира живых и… Новая догадка заставила вздрогнуть, внутри все похолодело, к горлу подступил ком. Едва слышно я выдохнула:

– Так я что же, уме…

Глаза готовы были наполниться слезами, а сердце сжалось от горечи и страха, и все это приправлено доброй порцией растерянности.

– Нет-нет. Нет. – На лице Хранителя словно в зеркале отобразились те же эмоции, которые испытала я сама. Он даже привстал, но по велению какого-то внутреннего запрета остался на месте. Взгляд сделался беспомощным: для него подобные ситуации были в новинку. – Ты ведь чувствуешь это. Что отличает тебя от всего прочего. Нас отличает. – Хранитель положил руку на грудь, робко улыбнулся. – Сердце бьется. И оно наполнено жизнью.

Я машинально повторила его жест. Сердце действительно стучало в груди. Глупая, как можно было об этом забыть?

– Когда ты появилась, я просто почувствовал это. Искра жизни среди бесконечного безмолвия. А серая кожа – это влияние Безвременья. На Грани все теряет цвет.

Его мягкий бархатный голос окончательно развеял мои страхи. Все снова показалось правильным, вопросы второстепенными, а сомнения неважными. Важно было только слышать голос и ощущать, как пламя жизни разгорается внутри, делая нас такими похожими друг на друга и такими непохожими на мир.