Страница 11 из 16
Не в силах более терпеть жажду, он схватил графин за горлышко и с громким бульканьем отхлебнул глоток.
– Такова вкратце суть моих изысканий. Подробное описание психологических типов и возможные меры по их исцелению даны в дипломной работе, представленной на ваш высокий суд.
Вдруг он заметил, что его не слушают. Председатель комиссии о чем-то спорила с Мурой, остальные члены, уставшие за день, собирали вещи, а оппонент откровенно клевал носом. Когда речь оборвалась, председатель, оглушенная тишиной, засуетилась:
– Так, все… Слово предоставляется оппоненту. Рэм Григорьевич?
Оловянный встрепенулся, словно хотел спросить: «Где я?», и подавил непрошеный зевок. Потом с отвращением взглянул на Вадика.
– Гм… С большим интересом ознакомился я с дипломной работой… гм, м-да, этого молодого человека. Особо хотелось бы отметить, – Оловянный открыл папку наугад и пробежал глазами страницу, – главу о дебилах. Будьте любезны ответить, на чем основан… м-м, вот, скажем, следующий любопытный пассаж: «…Индивид в стадии начальной дебильности может являться активным членом общества и выполнять социально полезные функции»? Вы в этом уверены?
– Так утверждает наука, – важно ответил Вадик.
– Ага! – вскричал вдруг Оловянный и пришел в необычайное возбуждение. – Значит ли это, что вышеупомянутый индивид может – хотя бы чисто гипотетически! – каким-то чудом пробраться в высшее учебное заведение, окончить его и даже защитить научную работу?! А? Отвечайте, я вас спрашиваю!
– Скажу больше, – ответил Вадик с холодком. – Многие проделывали это на моих глазах. Мало того, подобные индивиды, отучившись, могут даже успешно преподавать, передавая накопленные знания и опыт другим дебилам…
Оловянный скрипнул зубами на всю кафедру, словно хотел перемолоть кого-то в порошок.
– Ах, вот как! Благодарю, у меня больше нет вопросов к уважаемому коллеге. – Он бросил испепеляющий взгляд в адрес коллеги и обернулся к комиссии. – Уважаемая комиссия! Мне остается только поздравить дорогую Муру Аполлоновну с таким замечательным питомцем (уничтожающий взгляд в адрес питомца). Уверен, что ему достанется подобающее место в нашем обществе и мы еще не раз о нем услышим. Что касается защиты, то, признаюсь, я получил незабываемые впечатления от его сегодняшнего выступления. Еще не приходилось мне встречать более усердного и добросовестного студента (убийственный взгляд в сторону студента). Нет сомнения, что этот… (брезгливый жест в ту же сторону) юный оратор достоин самой справедливой оценки, и вы, дорогие коллеги, воздадите ему по заслугам!
Пылая и дрожа от возбуждения, Оловянный уселся на место. Вадик почувствовал на себе тусклые, остекленевшие взгляды членов комиссии. «Сделай последнее усилие, – приказал он себе. – Спектакль еще не окончен».
– Дорогая комиссия, – произнес он срывающимся голосом. – Позвольте поблагодарить вас за исключительное внимание, с которым вы выслушали мое выступление. Также благодарю за конструктивную критику уважаемого оппонента (презрительная мина на лице оппонента).
В последний момент он вспомнил галантно-витиеватую фразу, которую приготовил специально для Муры Аполлоновны, что-то вроде «…и неоценимую помощь моего научного консультанта, чьей неизменной симпатией и самоотверженным участием я особо имею честь похвалиться». Однако, завершая фразу, его язык подвернулся и вместо «похвалиться» вывел «похмелиться».
– …Особо имею честь похмелиться.
Он послал театральный жест в сторону Муры, и тут же его хватил паралич. Он замер с протянутой рукой и вытаращенными глазами, поняв, что слишком перенапряг свою волю.
Он вышел за дверь под сдавленные смешки, но когда дверь за ним захлопнулась, члены комиссии дали себе волю.
– Все в порядке? – осведомился один из его предшественников, кучкой поджидавших у двери своей участи. – Что там за крики?
– В мире был, и мир чрез него начал быть, – задумчиво ответил Вадик, – но мир его не познал…
Когда объявляли результаты, пунцовый Оловянный покинул кафедру, хлопнув дверью. Вадика назвали последним.
– Тараканов, ха-ха… – сказала председатель комиссии. – Отлично. С натяжкой.
Вадик захотел проявить великодушие и первым сделать шаг к примирению.
– Я же говорил, все будет великолепно. – Он попытался скроить Муре дружелюбную физиономию. Но почему-то вышла гаденькая ухмылка. Он немедленно выбежал с кафедры.
Выйдя во двор, Вадик принял решение выкинуть из головы диплом. Довольно с него разочарований. Здесь его не поймут, пора это признать. Он чувствовал себя опустошенным. В сущности, понял он, не это его гнетет весь день. Весь год, если быть точным. Ольга! Сегодня или никогда, вспомнил он.
Он спустился в метро. Долго выбирал розы. Выбрал самые красные, какие были. Огненно-красные. «Как жар моего сердца», – подумал он цинично. «Удачные я выбрал цветочки», – думал он, подходя к зданию факультета.
…Вот она медленно подходит. Какая-то грустная и посерьезневшая, какой он ее помнит весь прошедший год.
– Я ждал тебя, Ольга… Я ждал тебя целый год, чтобы сказать то, что сейчас собираюсь сказать. Впрочем, нам и не нужно ничего говорить, мы понимаем друг друга без слов. Я много думал все это время… Есть и твоя правота в том, что произошло между нами. Как мужчина, я готов все забыть и простить, чтобы расставанье наше прошло легко и светло. Ты… ты достойна большой и настоящей любви. Прими в ее знак эти прекрасные розы…
Его слова тихи и проникновенны. Она медленно отводит с лица прядь волос – таким знакомым движением… И устремляет на него прямой, открытый взгляд. И говорит:
– Сукин ты сын, Вадик. Будь ты мужик, ты бы год назад пришел ко мне и попросил прощения. Вместо этого ты целый год корчил из себя дурачка, а я-то, как последняя дура, бегала за тобой, подлавливала на лестницах и в курилках, подстраивала «случайные» встречи в буфете и в библиотеке, задевала ненароком сумкой в аудитории, знакомилась с твоими придурковатыми друзьями и знакомила с тобой своих подруг – и в ответ слышала одно гнусное, сопливое, щенячье хамство! И после этого ты набираешься наглости, чтобы молоть этот вздор о любви и прощении! Засунь свои цветы себе в задницу!
Вадик зажмурился и стукнул себя по лбу. Он почти физически пережил этот бред. Ольга права: он вел себя позорно. Засунь себе в задницу…
Но с другой стороны, тут тоже не все просто. Задумывалась ли она, какие мысли его одолевали весь этот год, какая буря клокотала в его душе? Есть вещи, которые сильнее нас, которые подхватывают, как водоворот, и уносят за собой, словно щепку, возможно, прямо к гибели, засасывают в темный, бездонный омут… души. Да, омут души. Он нашел точный образ.
Сунув букет под мышку, он направился к памятнику в центре сквера. Кивнул знакомым ребятам на скамеечке, они развлекали девчонок-младшекурсниц и угощали их сигаретами.
Вадик устроился у памятника в тени, так, чтобы было удобно наблюдать за всеми входящими и выходящими с факультетского двора. Снял пиджак и распустил галстук. Букет на постамент. Тошнота вроде прошла, но голова болела дико.
Он глядел на великую тусовку, происходившую перед его глазами, – на всех этих студиозусов, фланирующих, околачивающихся, протирающих зады на скамейках и парапетах, жизнерадостных и мизантропствующих, расфуфыренных и зачуханных, распустивших хвост и поджавших его, красивых, самодовольных и убогих, комплексующих, онанирующих, анализирующих и манипулирующих, строящих грандиозные планы на будущее и растоптавших их минувшей ночью, развеявших по ветру и проклявших все навеки, – глядел на эту факультетскую ярмарку тщеславия и вспоминал себя.
Как он мечтал на первом курсе, что будет вот также валяться весной на зеленом газончике, вон как те двое слева от него – она травинкой щекочет ему нос, он ноль внимания, и вдруг хватает ее и валит на спину, она визжит, как зарезанная, хохочет… Вон подгребает их приятель, падает рядом, достает книжки…
Но прошли годы, и он понял, что не так это просто – поваляться на газончике, во-первых, чаще всего просто не с кем поваляться, это главное, а потом, чаще всего просто хочется, чтоб тебя зарыли в этот газончик на полтора метра вглубь и холмик сровняли, не оставив ни следа, ни памяти. И вместо студенческих буколик тебя ждут длинные списки очередников в Кащенку, палаты которой, говорят, ломятся от твоих собратьев-однокашников, раньше тебя осознавших сложность жизни, но так и не сумевших в ней разобраться, либо попадаешь в «Яму», глубочайшую яму, из которой тоже непросто выбраться, вернее, ты попадаешь в нее снова и снова, пока тебе не выдают там постоянную прописку и вид на жительство.