Страница 14 из 32
В Нижнем Федот хмурился. Оттопыривал губу, гладил ладонью бороду, отдувал рыжеватый волос. Жаловался: привез сукна и холст, шила и иглы, сапоги, колокольцы, хлебный запас, одекуй, топоры, медь в котлах, да вот припоздал малость. Незадолго до Федота пришли в Нижний богатые торговые гости Светешниковы, а с ними Баевы и Ревякины. А еще раньше расторговался на весь край московский торговый гость Гусельников.
Дежнев подсказал Федоту: есть река Погыча.
Совсем новая река. Если доставить туда товары, вернешься с мяхкой рухлядью и с рыбьим зубом. Конечно, лежит та река вовсе не в трех сутках морского ходу под парусом, как утверждал Стадухин, и даже не в пяти, зато всем богата, и красная рыба по ней идет. А иноземцы известно, за жестяной колокольчик, за малую горстку синего одекуя дают по мешку мяхкой рухляди.
Федот хмурился, но думал.
Расспрашивал, уточнял мелочи, составлял чертежики.
Для начала отправился все же на Оленек. Но там эвенки встретили русских неприязненно. Кто-то, оказывается, уже торговал с дикующими: сильно они сердились при виде русских, сразу пускали стрелы. Вернувшись в Нижний, Федот вновь взялся за расспросы. Так вроде получалось, что до новой реки Погычи проще добраться морем, если, конечно, обойти Необходимый нос. А он далеко выступает в море. На высоких камнях сидят строгие чюхчи с копьями. А над ними туман, а внизу волны – мертвая зыбь.
Федот хмурился.
Знал, что Мишка Стадухин не смог обойти Необходимый нос.
– Ну и что? – возражал Дежнев. – Так жизнь устроена: один обходит, другому не дано.
Напоминал:
– Зуб рыбий богатый.
Загадочно подмигивал:
– Может, еще чего найдем.
– А охрану возьмешь на себя?
– Охрану возьму.
– А диких подведешь под шерть?
– Подведу.
Подали, наконец, грамоту прикащикам Нижнего острожка Вторке Гаврилову да Василию Власьеву: смело обещали явить в казну пять сороков и десять соболей. Жиган Гераська, прознав про сборы, встречную челобитную подал. Хвастливо обещал явить в государеву казну соболей и рыбьего зубу больше, чем Холмогорец, если, конечно, прикащики ему окажут помощь в подъеме.
Зная вора, прикащики отказали.
За Федота кто просил? За Федота просили богатые торговые гости Усовы. А за жигана Гераську – сам.
Обидевшись, Гераська устроил шумное гуляние. Безмерно пил. Дрался на улицах. Встречая Семейку, брал за груди:
– Да куда ты пойдешь? Какой у тебя припас, на что поднимешься? Федот с тобой не пойдет. Ему сейчас разговаривать не с кем, вот он разговаривает с тобой. А потом бросит.
Требовал:
– Отзови челобитную.
– Да зачем? – смиренно отвечал Дежнев. – Ты тоже иди, коли хочешь.
– И пойду! – пьяно шумел Гераська.
– А я и не спорю.
Ворочался бессонно.
Касался груди, где под рубашкой образок святого Прокофия Устюжанского, того самого, что всегда в брожении, всегда в ходьбе.
Незадолго до отхода, вдруг поступил в приказную избу извет.
Пядко Неронов, известный гулящий, бесстыдно клялся, что невежда Дежнев при всякой встрече невежливо бранит его, богобоязненного и законопослушного русского человека, и всегда без дела с кулаками бросается.
Изучив дело, прикащики извет отклонили.
Явственно видели, что это не Пядко Неронов хочет справедливого суда, а черный Гераська Анкудинов стремится задержать отплытие кочей Холмогорца. Дежнев не удержался. Продиктовал грамотному Павлику Заварзе: «Царю, государю и великому князю всеа Русии, бью челом на человечишку Гераську Анкудинова. Взять мне на нем по кабале двенадцать рублев с полуполтиною, а срок кабале пришел. А тот Гераська денег не платит неведомо почто и манитца со дня на день. Милосердный государь, царь и великий князь всеа Русии, пожалуй, вели на того Герасима дать свой царский суд и управу».
Анкудинов совсем возмутился.
Длинный, страстный, выпив горячительного, с другими такими же длинными и страстными отлавливал по всему острожку людей Холмогорца и Дежнева. Леньке Семенову правый глаз зашиб. Кирилку Чердынца об стену мерзлую ударил головой. С Насоном Козминым схватился на улице на ножах, хорошо, умные люди разняли. Бессона Астафьева, обманно напоив, бросил в запертой снаружи холодной кладовке. Там бы и замерз несчастный, да кто-то, проходя мимо, услышал жалобный стон. Ну, вывели под руки Бессона, отпоили горячим вином. Рассерженный такими нехристианскими делами первый прикащик Гаврилов повелел силой привести жигана в приказную избу, однако ночью судно Анкудинова ушло в море. Кто-то слышал, что страшно поклялся Гераська сжечь суда Холмогорца.
20 июня 1648 года в ясный солнечный день вышли из Нижнего шесть кочей.
На них – более девяти десятков человек. В буграх – сам Федот. Семейка Дежнев – начальник охраны. Еще с ними в начальниках – торговые люди Афанасий Андреев и Бессон Астафьев.
На Семейкином коче собрались те, кого отобрал сам:
Кирилка Стефанов,
Петр Щукин,
Мишка Малафеев,
Васька Алексеев,
Ларька Логинов,
Панфил Лаврентьев,
Иван Прикол,
Прошка Ерофеев,
Яков Игнатьев,
Нехорошко Григорьев,
другой Нехорошко – Панфилов,
Савва Васильев,
Васька Фомин,
Ефим Кириллов,
Иван Григорьев,
Павлик Леонтьев,
Максим Семенов,
да Яков Афанасьев.
Всего восемнадцать человек. Умели и зверя бить, и парусом править.
Первые пять дней шли по узкой полоске чистой воды, распространившейся к востоку между каменистым матерым берегом и стеной неприютных льдов, забивших полуночный горизонт. Шли спокойно, как по реке. Нерпы головы выставляли, как камни.
На шестой день встал впереди парус.
Когда сблизились, жиган Гераська в красном выходном кафтане, в красной шапке, с кормы похабно облаял Федота. Еще похабнее облаял начальника охраны. Совсем заробевшему Бессону Астафьеву, чуть не замерзшему в холодной кладовке, показал кулак.
Всем этим разгневал Бога.
В виду известного носа Шелагского ударил шквальный ветер.
А кочи тяжелые, деревянные. Построены округло, раскачиваются легко. Так и ходят, не устоишь на ногах. Сшиты из лиственничных досок раздвоенным ивовым корнем, сбиты сквозь верченные дыры деревянным гвоздем, по швам густо промазаны смолой-живицей. Паруса из ровдуги, не боящейся влаги, якоря железные. По ватерлинии шуба льдяная – специальная обшивка, чтобы льдами не проломило бортов. Еще на палубе два баркаса.
Шли.
Торчали у берегов в пене и в грохоте каменные останцы-кекуры, страшно выглядывали из крутящейся воды камни-заливухи. Коч торгового человека Афанасия Андреева неосторожно приблизился. Тотчас длинная волна подняла судно и беспощадно бросила выпуклым деревянным брюхом на каменный бык.
Читая молитвы животворящие, не имея никакой возможности развернуться и помочь гибнущим, с других кочей, вцепившись заледенелыми руками в веревочные снасти, видели, как прыгают с бортов люди Афанасия Андреева. Прямо на глазах утопли мезенцы Семенов да Иванов, с ними еще один Иванов – Устюжанин. В одно мгновенье исчезли в кипящей пучине терпеливый усолец Петька Кузьмин и чердынец Лаврентьев, известный Дежневу по походу на Яну. Навсегда пропали Елфимка Меркурьев, а с ним пинежане Алешка Мелентьев да Окруженин Иван.
Дежнев в полный голос подал команду.
Распахивая кипящую воду, коч вывернул в колеблющееся море, пошел по нему, как по холмистой безвыходной могиле. За Дежневым, разгадав маневр, ни мгновения не поколебавшись, двинулся в море смелый жиган Гераська. За ним все другие. Только Бессон Астафьев, или заробев, или решив все-таки спасти гибнущих людей Андреева, выбросил якорные поплавки.
Это его погубило.
Бросило судно дном на камни.
Ни об Афанасии Андрееве, ни о Бессоне Астафьеве никогда больше не слышали.
После такого даже Гераська притих на время. Проходя мимо кочей Дежнева и Холмогорца, больше не лаялся. Всем видом как бы показывал: ну, вот видите, как страшна жизнь? Надо держаться. Как бы всем показывал: я теперь не один иду. Я теперь иду с вами.