Отражения одиночества

— Я не знаю подробностей, — начала Саша острожное.

— Не нужно жалеть меня. Просто расскажи. Откуда-то ты это знаешь. А и… извини, в мое время среди волшебников всегда обращались на «ты» к тем, кто не был непосредственным начальником, и если тебя это задевает, то я не буду.

— Все в порядке. А откуда знаю… — Саша на секунду заколебалась, но потом закончила как есть. — Серафим как-то говорил, что у него был способный и сильный магически ученик, который увлекся теорией переселения сознаний и провел неудачный эксперимент сначала на своей дочери, потом на жене, а потом и вовсе втянул в это дело других людей. И назвал имя.

Лицо Миклоша одеревенело.

— И… наставник говорил, что стало с его учеником?

— Его казнили.

Второй раз Саша хочет ударить себя. Словно это как-то избавит от боли юношу.

Миклош долго молчит. Саша уже думает, что он не ответит, но рыжеволосый все-таки говорит тихо.

— Значит… Я не верю, что Серафим солгал бы. Ему незачем. Да и ты бы все равно поняла, рано или поздно. Он бы не стал. Значит учитель сам в это верит. И… тогда я не смог вернуться не потому, что ошибся, а потому, что кто-то иной занял мое тело.

— Это возможно?

— Да. В теории по крайней мере. Технически мое тело в тот миг, когда я перенес сознание в артефакт, ничем не отличалась от тела человека, чье сознание распалось из-за смерти. Даже лучше — меня тогда поддерживали лекарские плетения, никому не надо было заращивать раны. Тот, кто вселился в мое тело, мог просто отряхнуться, встать и пойти по своим делам. Ты уверенна, что меня… казнили?

— Серафим так сказал.

— Надо… Я… я не знаю. Когда ты назвала имя наставника, я думал что просто расскажу все ему… Но теперь. Я не знаю. Если он говорил это, значит вы общаетесь, так?

— Я его ученик, — скрывать было нечего.

Миклош кивнул, насколько позволяли удерживающие его ветви.

— Если он решит, что мое присутствие вредит, то без сомнений изгонит меня со всей этой историей. Или, что хуже, если Михаил Новгордский или кто-то еще из его товарищей менталистов поймет, что я здесь, то меня уничтожат на месте. Наверняка. Нужны будут какие-то доказательства, что-нибудь. Слушай. Я обещаю, что как только пойму как, тут же уйду. Я понимаю, что мое появление… в общем как-нибудь расскажешь, как оно произошло, что изменилось и откуда брюки. Но пока… умоляю. Дай мне подумать. Пожалуйста. Хочешь, оставь волка, деревья, вот это все. Время здесь идет иначе, и я могу все осмыслить. Я уже привык, что Хранитель хочет меня сожрать. Все в порядке. Просто оставь меня тут, и когда я пойму, что можно сделать, мы поговорим. Хорошо? На самом деле чем дольше мы так общаемся, чем больше шанс что твой наставник это почувствует. А я пока не знаю, что ему сказать. Я думаю, что смогу говорить с тобой не только во сне. И я дам о себе знать. Но мне нужно время.

Саша вздыхает. Ей это все не нравится.

Но в одном рыжеволосый прав — здесь она властелин. И она совершенно уверена, что все рассказанное им правда.

Счастье двоих… Если Муза права, значит наставник сможет перестать винить себя за преступления, совершенные вовсе не его учеником, а Миклош… наверное, он будет счастлив обрести тело.

Зла и смертей уже достаточно.

— Хорошо. Но сиди тихо.

— Разумеется. Разумеется. Спасибо, я твой должник.

— Ты мой пленник, — фыркает Саша.

И просыпается от того, что в шатре народ постепенно собирает вещи. Голова рассказывается на куски, а по связи доносятся отголоски тревоги.

Все в порядке.

Уверена?

Да. Ночь была яркой, а сон недолгим. Но все в порядке.

Хотела бы она сама в это верить.

Глава 10

Саша сидела на краю поляны, рассматривая почти стершийся рисунок, что ночью призвал сюда Музу. Через полчаса нанятая газель приедет, чтобы доставить их всех в город. Обратно к суете, обратно к вопросам, обратно к привычной жизни.

Сейчас в теле и разуме витала усталость, помноженная на тревогу и смутный дискомфорт, порождаемый чужеродным присутствием. Запертое в глубине разума сознание ощущалось просто… просто ощущалось. Словно нарыв или нарост, пусть и не причинявший боли.

Вопросы. Вопросы, вопросы, вопросы.

— Итак, что ты решила, Колдунья? — Маэстро появился из-за деревьев, ступая разом элегантно и проворно. Он по-прежнему был во фраке, на котором не было ни малейших следов грязи, ни одного мятого участка и вообще не одного свидетельства того, что носился этот фрак в лесной глуши. — Милуешь или казнишь?

— Что если мой ответ не понравится тебе или твоей дочери?

Маэстро чуть улыбается.

— Если такое случилось бы, я бы сказал, что попробую защитить ее любой ценой. Куплю ей время, чтобы она могла сбежать, буду бороться с тобой… Пока не проиграю и не поеду в город в цепях, как осужденный каторжник, и не приму там смерть от милостливой длани Ордена.

— Ты предан своей дочери, кем бы она не была.

— Каждый из нас играет свою роль. Свои роли. И я отец, помимо всех иных.

Саша коротко улыбается.

— К тому же я знаю, что мне нет нужды демонстрировать свою преданность. Те, кто ставят догматы выше разума, устои выше счастья, а Закон выше жизни не сомневаются в принятом решении. И стремясь облегчить твой груз забот, я готов поклясться в том, что никогда не причиню вреда ни людям, ни Затронутым, разве что в целях самозащиты.

— Вред — слишком обтекаемое определение.

— Разумеется. Но ты была здесь и все видела сама. На одну ночь эти люди стали счастливы, исполнив свои желания, какими бы они ни были. И — только. Они потеряли не больше, чем приобрели.

— Люди были счастливы… И твоя дочь, разумеется.

— Да.

Саша чувствует дуновение магии и, кидая взгляд через Отражение, видит подмигивающую из-за деревьев Музу.

— Ведь мы для того и живем, чтобы кого-то делать счастливым. Что, принимаешь мою клятву?

— Да.

Маэстро несколько церемониально кланяется.

— Я, маг, нареченный отцом Андрей, а судьбой Маэстро, клянусь своей магией и жизнью, что без угрозы для своей жизни или жизни моей дочери Елены во веки веков не причиню сознательного ущерба человеку или Затронутому своей магией или своими действиями, или своими словами, и приложу все усилия чтобы никто рядом со мной не причинил такого урона. Да запечалятся на Грани слова мои.

Отражение взметнулось, обвивая фигуру волшебника, пронизывая его с головы до пят и формируя светлое облако вокруг головы. Облако враз потемнело, потом вновь посветлело, а потом и вовсе исчезло, словно впитавшись куда-то внутрь черепа мужчины.

— Клятва принесена, — негромко говорит Маэстро. — Теперь не нужно волнений. Я исправно буду играть свою роль, а тебе, Колдунья, не нужно конфликтовать со своей судьбой. И с тем, кого судьба подарила тебе.

Саша морщится.

— Что ты знаешь об этом?

— Все. И ничего, — Маэстро чуть улыбается. — Я ведь и режиссер, что знает все, и актер, что выучил лишь свои слова. Могу сказать только то, что сценарий порой совсем не очевиден, но все происходит по чьей-то воле, и все ведет к развязке, что дарит новую экспозицию. Только и всего.

— Не слишком содержательно.

Маэстро улыбается и отвешивает еще полупоклон.

— Увы. Из всего могу сказать с уверенностью то, что иногда стреляют ружья, что кажутся заржавевшими, и то, что, желая узнать финал новой истории порой стоит вернуться к предыдущим, даже если те совсем стары. К черновикам, положим, ведь нередко публикуют лишь то, что угодно свету, а не то, что задумал автор. И не стоит бояться, становясь героем чьей-то истории, ведь каждый из нас уже играет главную роль в своей собственной пьесе. И чем больше действующих лиц, чем больше друзей, тем вероятнее, что кто-то, даже уже забытый второстепенный персонаж, вдруг даст ту самую вещь, нужную для лучшего поворота сюжета. Прощай, Александра. Не навсегда — я знаю, что мы еще встретимся когда-нибудь. Но пока — прощай. И если понадобиться меня найти — вот номер.