Высокое Искусство

— Император это символ! — Курцио потряс сжатым кулаком. — Он как первая льдинка в лютую стужу, он точка с которой начинает расти ледяной панцирь! Это не ветка, но камень, о который ломается колесо. Вы боитесь только других приматоров, которых не сумели купить и соблазнить? Напрасно!

— Кого же нам еще бояться? — развела руками Юло. — Ночных демонов? Проклятий горстки беглецов? Может быть гнева лжебога Пантократора?!

Она, в свою очередь, махнула кулаком, словно вколачивая гвоздь.

— За нами сила, за нами род, который веками копил силы, пока другие лишь растрачивали. За нами власть моря и золота, за нами лучшие наемники мира! Милость Двоих с Алеинсэ, так что же против нас?

— Император — не человек, — повторил Курцио. — Это символ. Это надежда для всех и каждого, кому мы не сунули в зубы кошель золота и обещание торговой привилегии. Мелкая знать и нищее рыцарство, которые боятся, что их куцые владения отберут наши могущественные союзники. И ведь отберут, а мы закроем глаза, потому что такова цена молчания и согласия! Церковь Пантократора, которой сейчас придется отступить перед истинной верой. Небогатое купечество, мастеровые и крестьяне, которые должны возместить наши затраты и наполнить казну. Любой, кто думает, что достоин большего чем имеет. Любой, чья жизнь теперь ухудшится, и кто станет винить в том Алеинсэ. И еще те, кто увидит в смуте не беду, а шанс. Их тысячи тысяч, а юный Артиго — точка притяжения этой громады. И пусть Двое будут милосердны к нам, если у его отца имеется хоть капля рассудка и амбиций, а парень не совсем идиот. И ведь это лишь вершина горы!

Курцио сделал паузу, перевел дух. Продолжил с гневной энергией:

— В мире есть место лишь одному Императору. Он гвоздь, который удерживает государство. Он высший судья в спорах, он оплот справедливости, защитник законов. Он может быть сколь угодно плох, но без Императора нет власти, нет основания. А два правителя это все равно, что ни одного, значит больше нет порядка, нет закона, это ясно каждому. Как только весть о двоевластии разойдется, сосед поднимет руку на соседа, деревни станут передвигать межи в свою пользу. Цеха добьют остатки ремесленных советов и начнут заново делить привилегии. Старые враги из мелких «аусф» и «цин» будут сводить счеты предков за леса и города. А каждый победитель в этой усобице создаст проигравшего, который сочтет виновной лично семью Алеинсэ, ведь мы нарушили заведенный порядок. И налоги! Кому вносить налоги, если императоров двое? И как ты заплатишь горцам, как мы возместим свои траты, если в казну не потекут новые деньги? Много денег, ведь ты, главный казначей, знаешь лучше кого-либо, оскудение золотых и серебряных рудников — не миф.

— Смута, подумаешь, — фыркнула Юло. — Не первая ине последняя. Наша семья разменяла семьдесят поколений. Мы пережили вещи намного хуже. Переживем и в этот раз.

— Это не смута, — тихо произнес Курцио. Он успокоился столь же быстро, как вспыхнул. Одернул кружева на рукавах, пригладил залакированные на затылке волосы, проверяя, не выбился ли непослушный волосок.

— Это война. Война всех и каждого. Забытый ужас Катаклизма, который готов возвратиться и пожрать нас.

— Тем лучше. Совет не хотел войны, но учитывал ее возможность. И мы не против, — жестоко улыбнулась женщина. — Пусть будет война! Пусть континент исходит кровью, пусть горит до основания! Пусть поля зарастают сорной травой и белеют костями, а города превращаются в кладбища.

— Вы поддались материковой заразе, жаждете власти ради самой власти, — покачал головой Курцио, на лице его отразилась тень растерянности, смешанная с отвращением. — Но путь Алеинсэ всегда был иным! Власть следует за деньгами, а всякое начинание должно принести больше денег, нежели поглотит. Мы не тратим золото на помпезную глупость, мы зарабатываем на хаосе, а не бросаем деньги в его пасть! Потому семья и пережила все испытания. Безумцы…

— Неужели ты забыл историю? Ведь это все уже было, четыреста лет назад, и Ойкумена корчилась в пламени всеобщей войны. Тогда мы не просто выжили, нет, семья Алеинсэ из презираемых изгоев стала первой среди равных. Обмелел ли с тех пор океан? Стал ли наш флот слабее? Оскудели ум и воля? Нисколько. Так что нам ли бояться новых испытаний! Если огню суждено возгореться, пусть пылает ярче, сильнее, страшнее. Чем глубже разверзнется бездна, тем выше поднимется Сальтолучард. Так что мы не безумцы. Мы те, кто милостью Иштена и Эрдега наследуют весь мир.

— Нет, вы не безумцы, — сказал Курцио после долгой паузы. — Вы дети, что играют с углями на сеновале, потому что видели, как отец выжигает лес под пашню. И я не хочу в этом участвовать. Так получилось, что моими руками был зажжен первый костер, этого с меня хватит.

— Продумай, — Юло так же успокоилась, буравя собеседника взглядом лягушачьих глаз с распухшими веками. — Не спеши. Дай чувствам схлынуть, а рассудку взять верх. Ты поймешь, что мы правы. Не имеет значения, отрежут ли голову Артиго-младшему его спутники, чтобы продать на вес изумрудов, или он соберет каких-то сторонников, бросив их под копья нанятых Алеинсэ войск. Семья в любом случае победит, понадобится на то неделя или десять лет. Так будет. Это неизбежно. Но свой удел ты можешь выбрать сам. Сегодня еще можешь, Тайный Совет поймет и простит короткую слабость. В конце концов, лишь Двое совершенны. Но завтра колебаться будет уже поздно.

Шелест страниц, нечастый, повторяющийся со строгой периодичностью, безумно раздражал. Флесса сидела молча, глядя в стену, выпрямившись и сложив руки на коленях. Платье сковывало, висело на теле как власяница, однако сегодня требовалось надеть именно его. Во избежание.

Герцог перелистывал книгу в черной обложке, гроссбух дочери, в котором были отмечены все затраты семьи на организацию беспорядков в столице. От серебра, полагавшегося шпионам и переписчикам фальшивых императорских указов, до глашатаев и разбрасывателей медных денег, которыми разжигали недовольство черни. Процесс длился уже больше часа, старик не менял ни позы, ни выражения лица. Лишь мерно двигалась рука и пальцы. Флесса тоже хранила гробовое молчание и неподвижность.

Несмотря на плотно закрытые окна, запах гари назойливо проникал в кабинет. Мильвесс горел. Не то, чтобы полыхал, как положено захваченному городу, скорее немного, будто бы с ленцой, дымил. Но все равно черных столбов оказалось немало, они упирались в низкие тучи, словно колонны, поддерживающие небесный свод. Флесса снова вдохнула теплый воздух, который оставлял на языке отчетливый привкус прожаренного мяса. Скорее всего, это была иллюзия, последствие утренней прогулки по Мильвессу, в свите прибывшего Вартенслебена. В отличие от представителей Алеинсэ, сошедших с боевых галер в порту, старый герцог вступил на брусчатку Города традиционным образом, въехав через северные врата.

За стеной, ограждающей территорию дома-поместья, маршировала очередная колонна пехоты. Вся столица превратилась в один военный лагерь, бои — хотя вернее сказать, резня — шли на улицах, перекрестках, площадях. Причем собранная и оплаченная Островом армия творила, пожалуй, меньше всего насилия. Сальтолучарду требовался контроль, а не разорение, поэтому действия эмиссаров Алеинсэ были ограниченными, хорошо просчитанными. Сразу взяв под контроль военный порт и Дворец, мятежники получили контроль над главной магистралью столицы с запада на восток по линии порт — дворец — проспект — башня островного представительства. Любое сопротивление оказалось разрозненно, неуправляемо, его решительно и жестоко подавляли алебарды наемной пехоты, а также конные латники под командованием «солдатского герцога» Шотана.

Однако с легкостью разбивая организованные и случайные выступления против новой власти, завоеватели ничего не могли поделать с огромным городом, который был перегрет жаждой насилия и недовольством, как плотно закрытый котел. Когда Закон очень явственно, зримо покинул улицы Города — соседи, должники, цеха и ремесленные советы, бандиты, жаждущая грабежей и вина чернь, множество лихих бойцов, готовых к Турниру, все поспешили воспользоваться хаосом, свести старые счеты, заработать быстрых деньжат, списать долги, избавившись от кредитора. Грабежи и поджоги катились по Мильвессу разрушительными волнами, которые по большому счету никто не стремился, да и не мог погасить. Так что в отношении безудержного кровопролития горожане справлялись сами, более чем успешно.