Страница 9 из 56
Прервав связь, я смотрю на часы. Сейчас чуть больше семи тридцати. И хотя никто наверху не стал бы жаловаться, если бы я явилась на работу на полтора часа раньше назначенного времени, Эллиот знает, что если я скажу, что мне нужно зайти в дом, я совру.
— Да, — говорю я ему. — У меня есть около часа.
Он наклоняет голову, медленно наклоняется вправо, и, кривя рот в улыбке, делает один шаркающий шаг, затем другой, как бы заманивая меня своей миловидностью.
— Кофе? — Его улыбка растет, и я замечаю его зубы, какие они ровные. В моих мыслях проносится образ Эллиота в четырнадцать лет, в головном уборе. — Булочная? Жирная ложка?
Я указываю на соседний квартал и крошечное кафе на четыре столика, которое еще не заполнено жителями и членами семей, с нетерпением ожидающими новостей после операции.
Внутри тепло — граничащее со слишком теплым, что является темой моего утра, — и два столика впереди еще свободны. Усевшись, мы берем меню и просматриваем его в напряженном молчании.
— Что вкусного? — спрашивает он.
Я смеюсь. — Я никогда здесь не завтракала.
Эллиот поднимает на меня глаза, неторопливо моргает, и что — то в моем желудке тает, превращаясь в жидкое тепло, которое распространяется ниже. Что странно, я понимаю, что мы с Эллиотом ели вместе всего несколько раз, и никогда в одиночку.
— Обычно я съедаю кекс или бублик из кафетерия. — Я разрываю зрительный контакт и выбираю парфе из йогурта и гранолы, прежде чем положить свое меню. — Держу пари, все довольно вкусно.
Скрытно я наблюдаю за тем, как он читает, его глаза быстро сканируют слова. Эллиот и слова. Арахисовое масло и шоколад. Кофе и бискотти. Любовные отношения, заключенные на небесах.
Он тянется вверх, лениво почесывая шею и напевая. — Яйца или блины? Яйца или блины?
Когда он опирается на локоть, его плечевые мышцы бугрятся под хлопчатобумажной футболкой. Он потирает пальцем взад — вперед чуть ниже нижней губы. Его телефон жужжит рядом с рукой, но он не обращает на него внимания.
Пощадите. Единственная мысль, которая приходит мне в голову — обескураживающая и не дающая дышать — это то, что Эллиот стал мужчиной, который знает, как пользоваться своим телом. Вчера я этого не заметила, да и не могла заметить.
Как он ухмыляется, принимая решение, как он аккуратно засовывает меню обратно в держатель, как он достает свою салфетку и аккуратно кладет ее на колени, как он смотрит на меня, слегка поджав губы от счастья.
Я вдруг почувствовала благодарность за одиннадцать прошедших лет, потому что разве иначе я заметила бы все эти мелочи? Или они бы слились воедино, расплылись, превратились в созвездие крошечных манер, которое постепенно становится просто Эллиотом?
Я моргаю, когда официантка подходит к столу и принимает наш заказ.
Когда она уходит, он снова наклоняется ко мне. — Возможно ли нагнать мне десятилетие за завтраком?
Воспоминания проносятся в моей голове: Отъезд в колледж в тумане. Жизнь в общежитии с Сабриной и, позже, в маленькой квартире за пределами кампуса, которая всегда казалась полной книг, пивных бутылок и облаков травяного дыма. Переезд с ней в Балтимор в медицинскую школу и долгие ночи, которые я проводила, псевдомолясь о том, чтобы меня подобрали в UCSF, чтобы я снова могла жить рядом с домом, даже если дом был пуст. Как можно уместить целую жизнь в чашку кофе?
— Оглядываясь назад, я не чувствую себя такой уж занятой, — говорю я. — Колледж. Медицинская школа.
— Ну, и друзья и любовники, радости и потери, я полагаю, — говорит он, попадая прямо в точку. Его выражение лица выпрямляется от осознания.
Неловкое молчание вырастает между нами, как каньон. — Я не имел в виду нас, — говорит он, добавляя невнятно: — обязательно.
Сухо рассмеявшись, я откидываюсь на спинку кресла. — Я не мариновалась в плохих чувствах, Элл.
Ух ты, это ложь.
Когда его телефон снова жужжит рядом с ним, он отталкивает его. — Тогда почему не позвонила?
— Многое случилось. — Я немного отодвигаюсь на своем месте, когда нам приносят напитки.
Его брови сдвинуты вниз в оправданном замешательстве. Я только что сказала ему, что моя жизнь была по сути заурядной и прямолинейной, но потом произошло слишком много событий, чтобы беспокоиться о звонке.
В голове прокручивается календарь прошедших лет, и на меня накатывает еще одно кислое осознание. Завтра Эллиоту исполняется двадцать девять лет. Я пропустила почти все его двадцатилетие.
— Кстати, с ранним днем рождения, — тихо говорю я.
Его глаза становятся мягкими, рот искривляется по краям. — Спасибо, Мейс.
5 октября всегда было для меня тяжелым днем. Каким он будет в этом году, когда я увижу его? Я обхватываю руками свою теплую кружку, меняя тему. — А как насчет тебя? Чем ты занимался?
Он пожимает плечами и потягивает свой капучино, небрежно проводя пальцем по верхней губе, когда на ней появляется пена. Очевидный комфорт в его собственном теле вызывает новый жар в моем. Никогда еще я не знала человека, настолько полностью принадлежащего самому себе, как Эллиот.
— Я рано закончил Калифорнийский университет, — говорит он, — и на пару лет переехал на Манхэттен.
Это нажимает на кнопку 'стоп' в моем мозгу. Эллиот олицетворяет собой Северную Калифорнию со всем ее лохматым хаосом. Я не могу представить его в Нью — Йорке.
— Манхэттен? — повторяю я.
Он смеется. — Я знаю. Полное безумие. Но это такое место, которое я смог бы пережить только в двадцать лет. После нескольких лет работы там я некоторое время стажировался в литературном агентстве, но не полюбил его. Я вернулся сюда почти два года назад и начала работать в некоммерческой группе по распространению грамотности. Я все еще работаю там пару дней в неделю, но… я начал писать роман. Все идет очень хорошо.
— Писать книгу. — Я усмехаюсь. — Кто бы мог подумать?
На этот раз он смеется сильнее, звук теплый и рычащий. — Все?
Я кусаю обе губы, чтобы сдержать улыбку, и выражение его лица медленно выпрямляется. — Могу я спросить тебя кое о чем? — спрашивает он.
— Конечно.
— Почему ты решила прийти сюда со мной сегодня утром?
Мне не нужно указывать на то, что он пробил себе дорогу в мое расписание, потому что я знаю, что он не это имел в виду. То, что он сказал о Лиз, правда; мы все знаем, что Эллиот не опасен. Я могла бы сказать ему, чтобы он шел домой и больше не связывался со мной, и он бы послушался.
Так почему же я этого не сделала?
— Понятия не имею. Не думаю, что смогла бы отказать тебе дважды.
Ему нравится этот ответ. Его рот расплывается в небольшой улыбке, и ностальгия наполняет мои вены.
— Ты училась в медицинской школе Хопкинса, — говорит он с тихим удивлением в голосе. — А бакалавриат в Тафтсе. Я так горжусь тобой, Мейс.
Мои глаза расширяются в понимании. — Ты крыса. Ты меня гуглил?
— Ты не гуглила меня? — отвечает он. — Да ладно, это первый шаг после побега.
— Я вернулась домой с работы в два часа ночи. Я упала лицом в подушку. Не знаю, чистила ли я зубы с этих выходных.
Его ухмылка так искренне счастлива, что у меня внутри открываются скрипучие петли. — Ты всегда планировала вернуться сюда, или это было просто место, где ты совпала?
— Это был мой первый выбор.
— Ты хотела быть ближе к Дункану. — Он кивает, как будто в этом есть смысл, и это укололо меня. — Когда он умер?
— Ты всегда планировал вернуться сюда?
Я вижу, как он работает над моим отклонением, но он делает глубокий вдох и медленно выпускает воздух. — Это всегда был мой план — жить там, где ты. Этот план провалился, но я решил, что в Беркли у меня есть все шансы увидеть тебя снова.
Это бросает меня. Как будто я кирпич, и меня бросили в стеклянное окно. — О.
— Ты знала это. Ты должна была знать, что я буду здесь, ждать.
Я быстро глотаю глоток воды, чтобы ответить. — Не думаю, что я знала, что ты все еще надеешься, что я…
— Я любил тебя.