Сделаю тебя своей

Тимур появляется, когда я успеваю успокоиться и собрать вещи, я далеко не все распаковала за это время, так что сборы много времени не занимают.

— Я снял для вас квартиру, сейчас вызову такси, вот адрес, — он кладет листок на кровать. — Никаких проблем с заселением не будет. Можешь взять необходимое, остальные вещи перевезут туда завтра. За квартиру я буду платить сам. И высылать тебе деньги тоже буду. Надеюсь, это не возбраняется?

Я молчу, не глядя на него. Вижу краем глаза, как он кивает и уходит, аккуратно прикрыв дверь. И мне сейчас даже хочется сказать спасибо за то, что он такой привычно холодный и отстраненный, потому что так больнее, но легче справляться с реальностью вокруг.

Еще две недели пролетают, как в тумане. Мы переехали в двушку в хорошем районе, я работаю, ищу Гоше школу по соседству. Он знакомится с местными ребятами. Тает ли между нами лед? Медленно, но тает. Мы уже разговариваем, и хотя прежней близости нет и в помине, разговор не похож на короткие фразы чужих друг другу людей.

Иногда Гошу даже прорывает, словно он на время забывает о случившемся, и говорит привычно взбудоражено и эмоционально. В такие моменты я ловлю каждую его эмоцию с жадностью, пытаясь запомнить. Мне хочется верить, что когда-нибудь мой светлый мальчишка вернется насовсем.

И это единственное, что помогает мне жить это время. Потому что внутри меня невыносимая тоска. Я плачу ночами и ничего не могу с собой поделать. Прячу полную апатию за улыбками, чтобы Гоша не понимал, как мне плохо на самом деле.

Я и выгляжу, как тень: бледная, худая, последние дни еще появилась тошнота. Организм словно не хочет признавать того, что я вычеркнула Тимура из жизни. И протестует таким образом. На работе вопросов не задают, и вообще мало трогают. Уверены, я так остро переживаю развод. Делиться мне совершенно не хочется, потому я просто погружаюсь в документы на восемь часов в день, а потом сбегаю.

Мы ходим с Гошей гулять, в кино, на аттракционы, на концерты. Таскаемся везде, где можно, хотя, если честно, у меня нет никаких сил. И все чаще я чувствую, что больше всего хочу лечь и уснуть. Держусь ради сына, а дома нет сил даже разогреть еду. Наверное, так выглядит упадок сил.

Тревожный сигнал наступает, когда на работе я встаю из-за стола. Кабинет резко начинает нестись по кругу, а к горлу подкатывает тошнота. Я падаю в кресло, снося попутно ежедневник и подставку для канцелярии. Девчонки испуганно нависают надо мной.

— Ты как, Милана? — спрашивают, хватая за холодные руки.

— Лучше, — шепчу, не открывая глаз. — Правда, лучше. Уже не кружится голова, только тошнит.

Когда смотрю на них, вижу, что переглядываются, а потом Женя, кашлянув, осторожно спрашивает:

— Милан, а ты не беременна случайно?

Я начинаю качать головой раньше, чем эти слова доходят до мозга. А потом замираю, лихорадочно вспоминая, когда у меня были критические дни. Задержка выпала на расставание с Тимуром, и я решила, это стресс, плюс отказ от противозачаточных дал гормональный сбой. А потом было просто не до этих высчитываний…

Мысль падает на меня, придавливая еще больше. Если я беременна… От Тимура… Боже, боже, что же делать тогда?

Нет, стоп, просто не надо паниковать раньше времени. Я не могу быть уверена. Нервное истощение не стоит исключать. Мне нужно сделать тест, чтобы убедиться и успокоиться.

Только успокоиться не выходит, потому что когда утром я смотрю на палочку в руках, она показывает две полоски.

Мир плывет перед глазами. Разве возможно такое, возможно? Он ведь не кончал в меня… Ага, как и тогда, одиннадцать лет назад. И я забеременела. Вот так легко… Боже, а если опять выкидыш? Я просто не переживу этого. Нужно срочно в больницу обратиться.

Я сижу и продолжаю смотреть на две полоски. А как же Тимур? Что мне теперь делать? Если я не скажу ему, это будет… Да это просто ненормально. Он все равно узнает, сейчас не та ситуация. Узнает, и что? Захочет, чтобы я была с ним? Насильно заставит? А Гоша как же? Он ведь не примет его… Что же мне делать, господи, что делать?

Но ответа нет. Я ведь даже не знаю, чем живет сейчас Тимур. Мне, конечно, казалось, что то, что между нами, пересекло границу серьезного, стало чем-то важным, настоящим… Но что это для него? Возможно, я исчезла с радаров, и все кончилось. Он ведь действительно не объявлялся эти дни, словно вычеркнул меня из жизни. Вдруг он вовсе и не будет уже рад моему звонку? И тем более беременности. Ведь как я и говорила: ситуация с Гошей сильно волновала его только первые дни, потом он затих, и интерес стал пропадать. К Гоше. Ко мне. Как ни горько это признавать — ко мне тоже.

Я трусливо решаю выждать еще. Иду на прием к гинекологу, на узи, начинаю пить витамины и гормоны, которые мне выписывают для поддерживающей терапии — из-за прошлых выкидышей. Но пока врач не видит причин для паники, особенно, когда узнала, что партнер другой, и что у меня уже есть от него ребенок.

Каждый вечер я ищу нужные слова для разговора с Гошей и не нахожу. Каждый вечер беру в руки телефон, чтобы позвонить Тимуру, и не звоню. Замкнутый круг какой-то. Я обманываю себя тем, что пройдет время, и Гоша как-то смирится с положением дел, но он сам не заводит разговоров, словно вычеркнул из памяти случившееся, запретив себе к нему возвращаться.

Если я расскажу о беременности, если захочу быть с Тимуром, а сын отвернется от меня снова? Уедет к Роме, решит, что я его предала таким образом, завела нового ребенка взамен него… Я просто не переживу этого. Пусть Тимур называет подобное Гошино поведение шантажом. Но это не шантаж — это детская реакция на боль. А Гоша и есть ребенок, мой ребенок, и меньше всего я хочу, чтобы он страдал. Тем более из-за меня.

Но рассказать рано или поздно придется. Придется, но я трусливо выбираю подождать еще немного.

Глава 49 Тимур

Полтора месяца. Полтора гребанных месяца без Миланы. Как будто целая жизнь. Я никогда не думал, что можно настолько тосковать по человеку.

Мои отношения с отцом никогда не были теплыми. Он жесткий, не слишком эмоциональный, в этом мы, наверное, похожи. Он не принимал в моей жизни участия никакого, кроме денежного. Даже когда я приехал в Питер. Но требовал много. Кроме того, что я пахал на него первое время, как проклятый, я должен был создавать видимость семьи. До сих пор должен, хотя искренне не понимаю, зачем ему это.

Он женат на девице тридцати пяти лет, на которой, как по мне, пробы ставить негде. Растит ребенка в основном нянька, в этом плане отец не стал сердечнее, зацикленный на своей работе, он не замечает ничего вокруг. Как и того, что его женушка беспардонно клеится к мужикам. Я бы мог ее завалить просто из принципа, чтобы показать отцу, с кем он живет, но она вызывает во мне стойкий негатив и отвращение.

Это его выбор, пусть сам и разгребает. Благо, с моим переездом в Москву семейные посиделки стали редким явлением.

С мамой тоже всегда было неопределенно. Мы не были близки, хотя я очень любил ее и люблю. Я был замкнутым, и чем старше становился, тем больше отдалялся. В десять лет я точно не мог так радостно махать руками и обнимать маму, как делает это Гоша с Миланой. Потом подростковый возраст, институт, взрослая жизнь. Чем больше отдаляешься — тем сложнее потом говорить о чувствах, если и до этого никогда не говорил. По-моему, первый и единственный раз, когда я сказал маме вслух, что люблю ее, был перед операцией.

И это был первый и единственный раз, когда я вообще сказал человеку о своей любви.

Но любовь к маме — это что-то такое понятное, безусловное. Она есть сама по себе, она не нуждается в доказательствах. Сейчас у мамы все хорошо, она живет в Питере, у нее даже мужчина есть, несмотря на возраст. У нас теплые отношения, но я все равно не могу поделиться с ней тем, что меня мучает.

Жизнь как будто потеряла краски. Все то, что приносило радость, утратило свою значимость. День идет за днем бесполезной чередой.

Иногда я думаю: если бы я знал, что все кончится вот этим дерьмом, я бы не подошел тогда к ней в ресторане.