Инсбрукская волчица

Вечером, накануне первого дня в школе, я стояла в гостиной нарядная, ну прямо рождественская ёлка! На мне коричневое форменное платье, сшитое «на вырост» и, как и полагается, передник. Платье выполнено в строгом гимназическом стиле, а форменный передник – с прямым нагрудником. Я выгляжу чересчур официально, даже тускло. Я чувствую себя, как деревянная – не привыкла ещё к форменным нарядам. Ну ладно, со временем пройдёт, и это платье станет для меня столь же привычным, как и повседневная одежда.

Вокруг меня настоящая возня – собрались и родители, и прислуга, и даже соседи пришли полюбоваться на меня и поздравить семью Зигель с таким важным в их жизни днём – их единственная дочь отныне – гимназистка. Родители были безмерно счастливы, узнав, что я прошла экзамен. Папа долго говорил мне о том, что у меня в жизни начался самый ответственный период, что саму учёбу я запомню надолго, и уже потом, во взрослом возрасте, буду вспоминать школьные будни с ностальгией.

Пожалуй, прав он был только в одном: свои школьные годы я действительно запомнила надолго. Как, наверное, и те из тридцати двух учениц, что дожили до дня выпуска.

Завтра мой первый день в гимназии. С одной стороны, я радовалась тому, что попаду в новое место, а там и новые приключения, новые друзья… С другой, мне уже успела опротиветь школьная форма – в ней я, как деревянная. Но придётся её носить следующие восемь лет.

– Спать! – командует мама.

– Мамочка, ну пожалуйста… – пытаюсь протестовать я, но мама резко обрывает меня:

– Ничего не «мамочка»! Спать, кому сказала!

– Но ведь сейчас только восемь… Я всегда в половине десятого ложусь! – я всё ещё не теряю надежды выцыганить у мамы ещё час времени.

– Тебе надо хорошенько выспаться! – с необычайной твёрдостью ответила мама, вообразив себя эдаким генералом в юбке, – иначе проспишь и опоздаешь на уроки! В первый-то день… Ты же не хочешь испортить всё?

Мама привела достаточно весомый довод, и мне пришлось, хотя и с большой неохотой, подчиниться. Спорить с мамой сейчас бесполезно.

– Все равно не засну… – буркнула я, улёгшись на кровать.

– Хватит ворчать, как старая карга, – отвечает мама и, потушив свет, удаляется из комнаты.

Я так и осталась лежать в постели с одной единственной мыслью: «не хочу спать». Завтра я пойду учиться, а волнуется из-за этого весь дом. И не только родители, но и наши многочисленные знакомые, родственники. Даже дядя с тётей неожиданно нагрянули из Граца. Тётя Амалия при этом сюсюкала со мной, как с маленькой:

– Ух ты, какая уже большая стала! – приговаривала она, – а я тебя ещё вот такой крошкой помню. Время летит…

Почему-то эти манеры дам средних лет потрепать подросших детей за щёчку, посюсюкать с ними, как с дураками, вызывают у меня отвращение. Ну что это за птичий язык, а?

Дверь в гостиную приоткрыта, и я могу видеть, что там происходит. Мама сидит за столом, что-то записывает, а отец ходит туда-сюда. При этом шаги слышно далеко за пределами комнаты.

– Йозеф, хватит метаться туда-сюда, – говорит мама, отвлекаясь на минуту, – ребёнок и без того волнуется.

Её говор отличается от местного – в Тироле большинство говорит с южнобаварским акцентом, мама же выросла в Штирии.

– Так, а что, каждый день единственная дочь поступает в гимназию? – парировал отец.

– Но зачем на ушах стоять посреди ночи? Ты себя-то вспомни.

– Со мной вообще другая история была. Мне пришлось из родного дома уехать… – он сделал паузу и продолжил, – хотя о покойниках и не принято плохо говорить, но отец (царство ему небесное) был упрям, как ишак. Он хотел, чтобы я в кадетский корпус пошёл. Надеялся, что я смогу достичь того, чего он не смог. Так и говорил, мол, дослужишься до генерала, останешься на хлебном месте. Причём настаивал, чтобы я непременно уезжал в Мюнхен, дескать, в Австрии тебя научат только шаг чеканить, да погоны полировать, а вот служить великой Германии – честь для любого. Кайзера уже вся Европа боится, мы французов разбили наголову, теперь и англичанам покажем, где раки зимуют. Всё мечтал, как бы Бисмарк союз с русскими заключил, тогда-то и «сломали бы хребет Англии». А я ни в какую, я мечтал учиться светским наукам. Тут-то он просто в ярость пришёл. Кричит: «Позор! Я для кого столько лет из грязи в князи выбирался?! Да если бы не я, ты бы батрачил за сухую корку у какого-нибудь богатея с утра до ночи! Вырастил на свою голову… Разбаловал…»

В общем, ты поняла суть. Я потом и вовсе из дома ушёл. Несколько лет ни слухом, ни духом, только уже потом, как я здесь осел, узнал, что мать померла. Ну, мы после похорон вроде и помирились, но всё равно он потом припоминал мне часто, мол, я предал дело всей его жизни. «Эх ты, Йозеф, вырастил на свою голову… Чего ты добился? Кем ты стал? Спутался ещё с кем…Твоя Кати тебя просто утянет на самое дно» – так и говорил. Хорошо, хоть после рождения Анны стал меньше бурчать. Так что со мной совершенно другая история была. Если б не мать, я бы и не смог учиться тому, чему хотел.

Я всё это время лежала в постели, не подавая голоса, всё слушала папин рассказ. Я и не знала, что у них с дедушкой были такие сложные отношения. Он до конца жизни так и не смог принять выбор сына, ведь он был верен своему делу, и мечтал о том, что его сын непременно продолжит его дело и попадёт на скрижали истории, в очередной раз прославив мощь немецкого оружия и заставив всю Европу трепетать перед кайзером. Он, своими глазами видевший расцвет немецкого государства, как возродилась империя, непременно желал своему сыну того, что считал своим личным идеалом.

Жаль, что они так и не поняли друг друга до конца. Может, я бы помогла им найти общий язык, всё-таки в моём присутствии они старались не запускать дротики друг в друга, обмениваясь любезностями, и как ни крути, дедушка меня любил всей душой и ждал каждого моего приезда с нетерпением. Для него я была спасением от одиночества. Теперь уже слишком поздно…

– Пап, а можно один вопрос? – я чувствую, как меня разморило, видимо, настолько сильно я увлеклась папиным рассказом, что вот-вот засну.

– Какие вопросы? Спи, давай, – отвечает отец.

– Только один, папа, и я засну! – умоляюще протягиваю я.

– Ладно, – смягчается он, –один вопрос и спать.

– Пап, а ты хорошо учился?

– Конечно, – не задумываясь, ответил он, – с золотой медалью окончил. То был просто крестьянином, а в университет попал. Мне товарищи подыскали съёмный угол в Вене, студенту большего и не надо – койка, да стол, главное, чтоб было где трапезничать и делать домашние задания. А уж остальное – поправится. Если что, друзья могут выручить… Так, хватит уже, – папа вдруг спохватился, что мне вообще-то надо уже спать, – спи давай, пора, а то опоздаешь ещё в самом деле…

Я благоразумно умолкла и, повторяя, точно заклинание: «я не сплю, не хочу спать», вытаращилась на ночное небо, благо кровать располагалась рядом с окнами. Опять сгущаются тучи. Осенью здесь хмурая погода, оттого Инсбрук кажется мрачным и неприветливым. Должно быть, так во всех старинных городах – когда светит солнце, они необычайно яркие и приветливые, а когда идёт дождь, они такие же хмурые и чем-то озадаченные. Серые улицы, серые дни… Всё вокруг стало каким-то серым, луна уже не показывается, а ведь летом её воображаемое лицо даже выглядело как-то по-особенному. И неужели волки разговаривают с луной, воя в ночи? Это какой-то особый язык, понятный лишь им самим. Вот если бы люди понимали звериный язык… Но даже в сказках звери разговаривают лишь друг с другом, с людьми же – крайне редко. За этими рассуждениями я и не заметила, как провалилась в сон.

– Анна, вставай! Пора!

Мама растолкала меня довольно рано, день только начинался. Но пора уже было вставать. Сама гимназия от нас недалеко – минутах где-то в двадцати ходьбы, и это если ещё идти черепашьими темпами. Но у случая свои планы на нас – если мы куда-то торопимся, нам непременно что-то будет мешать – то забудем на видном месте что-то очень важное, то завтрак готовится мучительно долго, то по пути случится какое-нибудь непредвиденное обстоятельство. Видимо, поэтому мама и решила подстраховаться и собрать меня пораньше.