Страница 8 из 13
– До отца твоего на этих землях все совсем иначе было. Никаких Пяти Княжеств не было, были города, которые постоянно грызлись друг с другом, на торговых путях разбойники шастали, а селяне совсем не так, как сейчас жили. Кирилл был тогда Орловским княжичем, но рати водил уже с четырнадцати. Про него всякое говорили, что он колдовать умеет, знает, когда ему правду говорят, а когда врут, и может даже пророчить, что будет завтра.
Я завороженно слушал в оба уха рассказ о великом князе Кирилле, как когда-то в детстве. Но если раньше это были просто байки, то сейчас со мной говорил очевидец и прямой участник тех самых событий.
– Ерунда все это, конечно, – махнул рукой старик. – Просто умен был и опытен. И ошибок он делал сначала ничуть не меньше, чем любой другой полководец. Но дело не в этом. К двадцати он уже захватил Брянск и Смоленск. Потом расширил свои владения на Восход, присоединил Курск и Орел. Разобрался с ватажниками, дал отпор Литве. А под конец – отбил натиск Железной Орды. А теперь городами правят его наместники, которые, если честно, скорее всего, его и убили. У каждого из них – дети, каждому хочется укрепить свою власть. Пройдет еще несколько лет, и разорвут они Пять Княжеств, усядутся уже полноправными князьками в своих уделах, и пойдет все, как раньше.
Дед снова вздохнул, а я вдруг увидел, как в серых глазах старого воина загорается огонь. И тогда он продолжил:
– Я мог бы тебе сказать, что мы поодиночке не выстоим против внешних врагов. Или, упаси Господь, от нового набега Железной Орды. Справедливости ради, они нас тогда пощупали только, но Кирилл врезал им так, что почти никто назад в степи не возвратился. Правильно поступил. Но ты спросил, для чего это мне нужно, – он поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. – Потому что мы за него бились. Мы завоевали все эти земли. Я лично потерял множество своих товарищей, а эти ублюдки теперь собираются все встарь вернуть. А я не хочу, чтобы все, что мы сделали, зря было, понимаешь?
Я перевел взгляд с лица внимательно смотревшего на меня Игната на светец. Лучина почти догорела.
– Понимаю, – сказал старик. – Трудно решиться. Ты выздоравливай, а как поправишься, уже думай. Только я с тобой поживу пока что, ладно? У тебя ребра сломаны, сам ты долго еще по хозяйству ничего делать не сможешь.
– Да, живи конечно, ты чего, – заверил его я. – Да и одному мне… Непривычно будет.
На том и порешили.
На следующий день после этого разговора, я в первый раз поднялся на ноги. Вышел во двор, посидел на лавке под яблоней, подышал свежим воздухом, но пока еще чувствовал себя слишком слабым и не готовым к более продолжительным прогулкам. Поэтому скоро вернулся домой и уснул.
Игнат, однако времени даром не терял. На следующий день он ушел к деревенским полям и вернулся с парой подстреленных зайцев, которые частенько шуровали среди посадок, подъедая все, что удавалось украсть. Тем же вечером он освежевал косых, шкурки растянул сушиться, а туши разделал и сварил из них суп и жаркое. Самому мне дичь разделывать не приходилось, поэтому я с интересом наблюдал за процессом, хотя помогать не рвался.
Заячью печень он меня, правда, заставил съесть в сыром виде, заявив, что это непременно необходимо. От первого куска меня чуть не стошнило, но с зеленым луком и под квас пошло нормально.
А еще я сам взялся за лечение: обрабатывал раны настойкой ноготков, а к местам предполагаемых переломов прикладывал кашицу из запаренных и мелко нарубленных листьев очанки и окопника. И то ли это помогло, то ли то, что то, что старый солдат заставлял меня много и сытно питаться, но отек быстро спал, и раны, нанесенные когтями волкулака, стали стремительно заживать, оставляя после себя уродливо бугрящиеся шрамы.
На четвертый день на двор явилась Маша, видимо, узнала, что я, наконец, пришел в себя. Она притащила целую сковороду зажаренных в меду яблок и большую крынку кваса. И сначала я был рад ее видеть, но потом сочувственные взгляды и вздохи стали вызывать у меня тошноту. Я сделал вид, что мне поплохело, и ушел в дом, но не уверен, что девушка в это поверила.
На шестой день раны затянулись окончательно, да и боль исчезла. Грудь дико чесалась, но с этим можно было смириться. Правда, по словам Игната, ребра все еще не срослись, поэтому он настоял на том, чтобы туго перетягивать грудь повязкой. Я и не отказывался, только продолжал прикладывать примочки под полотнище.
Тогда же я и отправился на первую большую прогулку. Открыл сундук, в котором хранились материнские вещи: несколько книг, одежда и украшения. Проглотил комок в горле и отыскал на самом дне шкатулку, в которой лежали все ее сбережения: тридцать серебряных рублей князя Кирилла, и небольшой мешочек со смесью бронзовых монет и всякой мелочевки вроде кусочков серебра. Достал несколько медяшек, закрыл сундук и отправился в деревню.
Однако куда бы я ни пошел, везде натыкался на сочувственные взгляды. Пару раз меня останавливали, чтобы поговорить и принести соболезнования. Дядька Игорь даже предлагал идти к нему на работу, как поправлюсь, и чтобы не обижать его, пришлось ответить, что подумаю.
В конце концов, я добрался до харчевни, заказал себе кувшин пива, сушеной рыбы, и уселся в самый дальний и темный угол. Распотрошил рыбину, отделил несколько ломтиков, налил пива в стакан и сделал пару больших глотков. В помещении было тихо и безлюдно, но так рано туда никто и не ходил, все были заняты работой.
Две недели назад и я был бы занят делом, а сейчас словно выпал из ритма деревенской жизни. Оказался чужим, посторонним. Можно было попытаться вернуться в нее, раз уж раны зажили. Снова заняться хозяйством, собирать и засушивать травы, врачевать местных… Хотя, кто ко мне пойдет? В их глазах я семнадцатилетний парнишка, да, практически взрослый, но нет у меня лекарского опыта и репутации моей матери, и еще долго не будет.
Пусть знания и имеются, но кто мне доверится? Даже дядька Игорь ведь к себе позвал работать, не предположил, что я смогу и своим делом заниматься. Показательно, однако.
Да и, если честно, при мысли о такой жизни, мне становилось как-то не по себе. Было ощущение, будто я пытаюсь натянуть старую, но любимую детскую рубаху. И как ты не пытайся втиснуться в нее, ничего не выйдет. Ее время ушло, поэтому лучше отдай одежду из которой вырос тем, кому она еще может пригодиться, а себе подбери что-нибудь по размеру.
Я заглянул в пивную кружку. Пена уже осела, и в ней прекрасно было видно мое отражение. В общем-то, я привык видеть свое отражение в миске с водой или лужах, потому что зеркала стоили безумно дорого, и позволить себе иметь их могли немногие.
Хотя, как мне помнилось, у матери было такое – очень старое, уже успевшее помутнеть, в оправе из неизвестного мне материала: не металл, не глина, и не дерево, что-то очень странное и мягкое, тепло на ощупь. Как-то раз я игрался с ним и случайно уронил на пол, из-за чего зеркало треснуло и одно отражение превратилось во множество мелких. Не зная, что предпринять, я спрятал его в сундук и сделал вид, что ничего не произошло.
Но мать, естественно, все поняла. Тогда она накричала на меня так, как ни разу до этого, и я почти сутки просидел в закрытой бане. Может быть, это зеркало ей подарил отец? Возможно, это была единственная память о встрече с князем Кириллом?
Но почему он не вернулся? Почему не встретился с мамой? Что же между ними такого случилось?
Теперь уже не узнать. Они оба мертвы, а остальные и не подозревают о том, что между ними было. Хотя… Кто-то же должен знать помимо десятника Игната? Не могли такие вещи остаться в тайне. Дружина-то у него была большая. Или попытаться расспросить старого солдата?
Я так и не понимал, почему он пришел за мной. Да, конечно старик рассказал о чувстве долга и о погибших за дело объединения Пяти Княжеств товарищей… Может быть, он действительно был так предан князю Кириллу, но с другой стороны, возможно, что дед просто надеется решить какие-то свои проблемы.